Господин из сан франциско конец. От чего умер господин из Сан-Франциско? Характеристика героя рассказа Ивана Бунина. Господин из Сан-Франциско

Иван Алексеевич Бунин

«Господин из Сан-Франциско»

Господин из Сан-Франциско, который в рассказе ни разу не назван по имени, так как, замечает автор, имени его не запомнил никто ни в Неаполе, ни на Капри, направляется с женой и дочерью в Старый Свет на целых два года с тем, чтобы развлекаться и путешествовать. Он много работал и теперь достаточно богат, чтобы позволить себе такой отдых.

В конце ноября знаменитая «Атлантида», похожая на огромный отель со всеми удобствами, отправляется в плавание. Жизнь на пароходе идёт размеренно: рано встают, пьют кофе, какао, шоколад, принимают ванны, делают гимнастику, гуляют по палубам для возбуждения аппетита; затем — идут к первому завтраку; после завтрака читают газеты и спокойно ждут второго завтрака; следующие два часа посвящаются отдыху — все палубы заставлены длинными камышовыми креслами, на которых, укрытые пледами, лежат путешественники, глядя в облачное небо; затем — чай с печеньем, а вечером — то, что составляет главнейшую цель всего этого существования, — обед.

Прекрасный оркестр изысканно и неустанно играет в огромной зале, за стенами которой с гулом ходят волны страшного океана, но о нем не думают декольтированные дамы и мужчины во фраках и смокингах. После обеда в бальной зале начинаются танцы, мужчины в баре курят сигары, пьют ликёры, и им прислуживают негры в красных камзолах.

Наконец пароход приходит в Неаполь, семья господина из Сан-Франциско останавливается в дорогом отеле, и здесь их жизнь тоже течёт по заведённому порядку: рано утром — завтрак, после — посещение музеев и соборов, второй завтрак, чай, потом — приготовление к обеду и вечером — обильный обед. Однако декабрь в Неаполе выдался в этом году ненастный: ветер, дождь, на улицах грязь. И семья господина из Сан-Франциско решает отправиться на остров Капри, где, как все их уверяют, тепло, солнечно и цветут лимоны.

Маленький пароходик, переваливаясь на волнах с боку на бок, перевозит господина из Сан-Франциско с семьёй, тяжко страдающих от морской болезни, на Капри. Фуникулёр доставляет их в маленький каменный городок на вершине горы, они располагаются в отеле, где все их радушно встречают, и готовятся к обеду, уже вполне оправившись от морской болезни. Одевшись раньше жены и дочери, господин из Сан-Франциско направляется в уютную, тихую читальню отеля, раскрывает газету — и вдруг строчки вспыхивают перед его глазами, пенсне слетает с носа, и тело его, извиваясь, сползает на пол. Присутствовавший при этом другой постоялец отеля с криком вбегает в столовую, все вскакивают с мест, хозяин пытается успокоить гостей, но вечер уже непоправимо испорчен.

Господина из Сан-Франциско переносят в самый маленький и плохой номер; жена, дочь, прислуга стоят и глядят на него, и вот то, чего они ждали и боялись, совершилось, — он умирает. Жена господина из Сан-Франциско просит хозяина разрешить перенести тело в их апартаменты, но хозяин отказывает: он слишком ценит эти номера, а туристы начали бы их избегать, так как о случившемся тут же стало бы известно всему Капри. Гроба здесь тоже нельзя достать — хозяин может предложить длинный ящик из-под бутылок с содовой водой.

На рассвете извозчик везёт тело господина из Сан-Франциско на пристань, пароходик перевозит его через Неаполитанский залив, и та же «Атлантида», на которой он с почётом прибыл в Старый Свет, теперь везёт его, мёртвого, в просмолённом гробу, скрытого от живых глубоко внизу, в чёрном трюме. Между тем на палубах продолжается та же жизнь, что и прежде, так же все завтракают и обедают, и все так же страшен волнующийся за стёклами иллюминаторов океан.

Имя главного героя так и не было произнесено в рассказе, автор объясняет это тем, что его никто не смог запомнить в Неаполе и на Капри, где он побывал. Он достаточно много трудился и, теперь он богат и имеет достаточное количество денег, дабы на два года податься в долгожданное путешествие с женой и дочерью. Поездка предстояла в Старый Свет.

Свой путь они начнут на знаменитой «Атлантиде». Огромный плавучий отель. Распорядок дня известен: после раннего пробуждения, чашечка любимого напитка, затем прогулка по пароходу и первый завтрак. Чтение прессы и второй завтрак, следующие пару часов снова безделье в креслах под пледами. Вечером сбываются ожидания – долгожданный обед. Дамы в шикарных нарядах и мужчины во фраках, они все окутаны музыкой, льющейся из инструментов прекрасного оркестра. Пообедав, мужчины запивают свои сигары ликером в баре, за прислугу негры в красном одеянии. По приходу в Неаполь, господин из Сан-Франциско, выбирает дорогой отель. Расписание то же: завтрак, затем экскурсии по достопримечательностям, второй завтрак, ожидание вечера и долгожданный обед.

Но непогода внесла коррективы в планы семьи, они решают отправиться на остров Капри, где нет ветра дождя и слякоти. Переезд дается семье нелегко, морская болезнь мешает любоваться красотами моря. Поднявшись на фуникулере в каменный городок, работники отеля радостно принимают новых постояльцев. Пока девочки приводят себя в порядок, господин из Сан-Франциско спускается в читальню, желая поинтересоваться свежими новостями. Но буквы вдруг расползлись перед глазами, пенсне упало на пол, и следом за ним сполз и их хозяин.

Свидетель этого происшествия напугал всех обедавших в тот момент в столовой. Он умирает в самой маленькой комнатушке отеля, хозяин не желает пугать остальных трупом в дорогом номер. С гробами оказались еще большие проблемы, максимум, на что можно было рассчитывать, ящик из-под содовой. Возвращается домой господин из Сан-Франциско, все той же «Атлантидой», но теперь в гробу в закрытом трюме. А пароход живет все по тому же расписанию, все завтракают, читают газеты и очень ждут обеда.

Сочинения

"Господин из Сан-Франциско" (раздумье об общем пороке вещей) «Вечное» и «вещное» в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Анализ рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Анализ эпизода из рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Вечное и «вещное» в рассказе «Господин из Сан-Франциско» Вечные проблемы человечества в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Живописность и строгость бунинской прозы (по рассказам «Господин из Сан-Франциско», «Солнечный удар») Жизнь естественная и жизнь искусственная в рассказе «Господин из Сан-Франциско» Жизнь и смерть в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Жизнь и смерть господина из Сан-Франциско Жизнь и смерть господина из Сан-Франциско (по рассказу И. А. Бунина) Значение символов в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Идея смысла жизни в произведении И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Искусство создания характера. (По одному из произведений русской литературы XX века. - И.А.Бунин. «Господин из Сан-Фран-циско».) Истинные и мнимые ценности в произведении Бунина «Господин из Сан-Франциско» Каковы нравственные уроки рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»? Мой любимый рассказ И.А. Бунина Мотивы искусственной регламентации и живой жизни в рассказе И. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Образ-символ «Атлантиды» в рассказе И. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Отрицание суетного, бездуховного образа жизни в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско». Предметная детализация и символика в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Проблема смысла жизни в рассказе И.А.Бунина "Господин из Сан-Франциско" Проблема человека и цивилизации в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Проблема человека и цивилизации в рассказе И.А. Бунина "Господин из Сан-Франциско" Роль звуковой организации в композиционном строении рассказа. Роль символики в рассказах Бунина («Легкое дыхание», «Господин из Сан-Франциско») Символичность в рассказе И. Бунина «Господин из Сан-Франнциско» Смысл названия и проблематика рассказа И. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Соединение вечного и временного? (на материале рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско», романа В. В. Набокова «Машенька», рассказа А. И. Куприна «Гранатовый брас Состоятельна ли человеческая претензия на господство? Социально-философские обобщения в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Судьба господина из Сан-Франциско в одноименном рассказе И. А. Бунина Тема обречённости буржуазного мира (по рассказу И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско») Философское и социальное в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Жизнь и смерть в рассказе А. И. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Философские проблемы в творчестве И. А. Бунина (по рассказу «Господин из Сан-Франциско») Проблема человека и цивилизации в рассказе Бунина «Господин из Сан-Франциско» Сочинение по рассказу Бунина «Господин из Сан-Франциско» Судьба господина из Сан-Франциско Символы в рассказе «Господин из Сан-Франциско» Тема жизни и смерти в прозе И. А. Бунина. Тема обреченности буржуазного мира. По рассказу И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» История создания и анализ рассказа "Господин из Сан-Франциско" Анализ рассказа И.А.Бунина "Господин из Сан-Франциско". Идейно-художественное своеобразие рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Символическая картина человеческой жизни в рассказе И.А. Бунина «Господин из Сан-Франциско». Вечное и "вещное" в изображении И. Бунина Тема обреченности буржуазного мира в рассказе Бунина «Господин из Сан-Франциско» Идея смысла жизни в произведении И. А. Бунина "Господин из Сан-Франциско" Тема исчезновения и смерти в рассказе Бунина «Господин из Сан-Франциско» Философская проблематика одного из произведений русской литературы ХХ века. (Смысл жизни в рассказе И. Бунина «Господин из Сан-Франциско») Образ-символ «Атлантиды» в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» (Первый вариант) Тема смысла жизни (по рассказу И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско») Деньги правят миром Тема смысла жизни в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Жанровое своеобразие рассказа "Господин из Сан-Франциско" Образ-символ «Атлантиды» в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»

Иллюстрация О. Г. Верейского

Господин из Сан-Франциско, который в рассказе ни разу не назван по имени, так как, замечает автор, имени его не запомнил никто ни в Неаполе, ни на Капри, направляется с женой и дочерью в Старый Свет на целых два года с тем, чтобы развлекаться и путешествовать. Он много работал и теперь достаточно богат, чтобы позволить себе такой отдых.

В конце ноября знаменитая «Атлантида», похожая на огромный отель со всеми удобствами, отправляется в плавание. Жизнь на пароходе идёт размеренно: рано встают, пьют кофе, какао, шоколад, принимают ванны, делают гимнастику, гуляют по палубам для возбуждения аппетита; затем - идут к первому завтраку; после завтрака читают газеты и спокойно ждут второго завтрака; следующие два часа посвящаются отдыху - все палубы заставлены длинными камышовыми креслами, на которых, укрытые пледами, лежат путешественники, глядя в облачное небо; затем - чай с печеньем, а вечером - то, что составляет главнейшую цель всего этого существования, - обед.

Прекрасный оркестр изысканно и неустанно играет в огромной зале, за стенами которой с гулом ходят волны страшного океана, но о нем не думают декольтированные дамы и мужчины во фраках и смокингах. После обеда в бальной зале начинаются танцы, мужчины в баре курят сигары, пьют ликёры, и им прислуживают негры в красных камзолах.

Наконец пароход приходит в Неаполь, семья господина из Сан-Франциско останавливается в дорогом отеле, и здесь их жизнь тоже течёт по заведённому порядку: рано утром - завтрак, после - посещение музеев и соборов, второй завтрак, чай, потом - приготовление к обеду и вечером - обильный обед. Однако декабрь в Неаполе выдался в этом году ненастный: ветер, дождь, на улицах грязь. И семья господина из Сан-Франциско решает отправиться на остров Капри, где, как все их уверяют, тепло, солнечно и цветут лимоны.

Маленький пароходик, переваливаясь на волнах с боку на бок, перевозит господина из Сан-Франциско с семьёй, тяжко страдающих от морской болезни, на Капри. Фуникулёр доставляет их в маленький каменный городок на вершине горы, они располагаются в отеле, где все их радушно встречают, и готовятся к обеду, уже вполне оправившись от морской болезни. Одевшись раньше жены и дочери, господин из Сан-Франциско направляется в уютную, тихую читальню отеля, раскрывает газету - и вдруг строчки вспыхивают перед его глазами, пенсне слетает с носа, и тело его, извиваясь, сползает на пол. Присутствовавший при этом другой постоялец отеля с криком вбегает в столовую, все вскакивают с мест, хозяин пытается успокоить гостей, но вечер уже непоправимо испорчен.

Господина из Сан-Франциско переносят в самый маленький и плохой номер; жена, дочь, прислуга стоят и глядят на него, и вот то, чего они ждали и боялись, совершилось, - он умирает. Жена господина из Сан-Франциско просит хозяина разрешить перенести тело в их апартаменты, но хозяин отказывает: он слишком ценит эти номера, а туристы начали бы их избегать, так как о случившемся тут же стало бы известно всему Капри. Гроба здесь тоже нельзя достать - хозяин может предложить длинный ящик из-под бутылок с содовой водой.

На рассвете извозчик везёт тело господина из Сан-Франциско на пристань, пароходик перевозит его через Неаполитанский залив, и та же «Атлантида», на которой он с почётом прибыл в Старый Свет, теперь везёт его, мёртвого, в просмолённом гробу, скрытого от живых глубоко внизу, в чёрном трюме. Между тем на палубах продолжается та же жизнь, что и прежде, так же все завтракают и обедают, и все так же страшен волнующийся за стёклами иллюминаторов океан.

Пересказала

Сочинение

«Господин из Сан-Франциско» появился в печати в 1915 г. Рассказу был предпослан эпиграф из Апокалипсиса: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий!». Вот ближайший контекст этих слов в заключительной книге Нового Завета: «Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! ибо в один час пришел суд твой» (Откровение св. Иоанна Богослова, гл.18, стих 10). В позднейших переизданиях эпиграф будет снят; уже в процессе работы над рассказом писатель отказался от придуманного поначалу названия «Смерть на Капри». Однако ощущение катастрофизма, навеваемое первым вариантом заголовка и эпиграфом, пронизывает саму словесную плоть рассказа.

Рассказ «Господин из Сан-Франциско» очень высоко оценил М.Горький. «Знали бы вы, с каким трепетом читал я «Человека из Сан-Франциско», - писал он Бунину. Один из крупнейших немецких писателей XX в. Томас Манн тоже был восхищен рассказом и писал, что он «по своей нравственной мощи и строгой пластичности может быть поставлен рядом с некоторыми из наиболее значительных произведений Толстого».

В рассказе повествуется о последних месяцах жизни богатого американского бизнесмена, устроившего для своей семьи длительное и насыщенное «удовольствиями» путешествие в южную Европу. За Европой - на обратном пути домой - должны были последовать Ближний Восток и Япония. Предпринимаемый американцем круиз детально, утомительно подробно мотивируется в экспозиции рассказа; план и маршрут путешествия изложены с деловой четкостью и обстоятельностью: все учтено и продумано персонажем так, что не оставлено решительно никакого места для случайностей. Для путешествия выбран знаменитый пароход «Атлантида», похожий на «громадный отель со всеми удобствами», и проведенные на нем в пути через Атлантику дни ничем не омрачают настроение богатого туриста.

Однако замечательный своей продуманностью и насыщенностью план начинает рушиться, едва начав осуществляться. Нарушение ожиданий миллионера и его растущее недовольство соответствуют в структуре сюжета завязке и развитию действия. Главный «виновник» раздражения богатого туриста - неподвластная ему и потому кажущаяся непредсказуемо капризной природа - немилосердно нарушает обещания туристских проспектов («утреннее солнце каждый день обманывало»); приходится скорректировать первоначальный план и в поисках обещанного солнца отправиться из Неаполя на Капри. «В день отъезда, - очень памятный для семьи из Сан-Франциско!.. - Бунин использует в этом предложении прием предвосхищения скорой развязки, опуская уже ставшее привычным слово «господин», - ...даже и с утра не было солнца».

Будто желая чуть-чуть отдалить неумолимо приближающуюся катастрофическую кульминацию, писатель чрезвычайно тщательно, с использованием микроскопических подробностей дает описание переезда, панораму острова, сообщает детали гостиничного сервиса и, наконец, посвящает полстраницы аксессуарам одежды готовящегося к позднему обеду господина.

Однако сюжетное движение неостановимо: наречием «вдруг» открывается кульминационная сцена, рисующая внезапную и «нелогичную» смерть главного героя. Казалось бы, сюжетный потенциал истории исчерпан и развязка вполне предсказуема: тело богатого покойника в просмоленном гробе будет спущено в трюм все того же парохода и отправлено домой, «на берега Нового Света». Так в рассказе и происходит, однако его границы оказываются шире границ истории о неудачнике-американце: повествование по воле автора продолжается, и выясняется, что поведанная история - лишь часть общей картины жизни, находящейся в поле зрения автора. Перед читателем проходят сюжетно не мотивированные панорама Неаполитанского залива, зарисовка уличного рынка, колоритные образы лодочника Лоренцо, двух абруццких горцев и - самое важное - обобщающая лирическая характеристика «радостной, прекрасной, солнечной» страны. Движение от экспозиции до развязки оказывается лишь фрагментом неостановимого потока жизни, преодолевающего границы частных судеб и потому не вмещающегося в сюжет.

Финальная страница рассказа возвращает нас к описанию знаменитой «Атлантиды» - парохода, возвращающего мертвого господина в Америку. Этот композиционный повтор не только придает рассказу гармоничную соразмерность частей и завершенность, но и укрупняет масштаб созданной в произведении картины. Интересно, что господин и члены его семьи так до конца и остаются в рассказе безымянными, в то время как периферийные персонажи - Лоренцо, Луиджи, Кармелла - наделены собственными именами.

Сюжет - наиболее заметная сторона произведения, своего рода фасад художественного здания, формирующий первоначальное восприятие рассказа. Однако в «Господине из Сан-Франциско» координаты общей картины рисуемого мира намного шире собственно сюжетных временных и пространственных границ.

События рассказа очень точно «привязаны к календарю» и вписаны в географическое пространство. Путешествие, распланированное на два года вперед, начинается в конце ноября (плавание через Атлантику), а внезапно прерывается в декабрьскую, скорее всего, предрождественскую неделю: на Капри в это время заметно предпраздничное оживление, абруццкие горцы возносят «смиренно-радостные хвалы» Божьей матери перед ее изваянием «в гроте скалистой стены Монте-Соляро », а также молятся « рожденному от чрева ее в пещере Вифлеемской, ...в далекой земле Иудиной...». Благодаря этой неявной календарной подробности содержание рассказа обогащается новыми гранями смысла: речь в нем идет не только о частной судьбе безымянного господина, но о жизни и смерти как ключевых - вечных - категориях бытия.

Точность и предельная достоверность - абсолютные критерии бунинской эстетики - проявляются в той тщательности, с какой описан в рассказе распорядок дня богатых туристов. Указания на «часы и минуты» прожигаемой ими жизни, перечень посещаемых в Италии достопримечательностей будто выверены по надежным туристским справочникам. Но главное, конечно, не в дотошной верности Бунина правдоподобию.

Стерильная регулярность и нерушимый распорядок существования господина вводят в рассказ важнейший для него мотив искусственности, автоматизма цивилизованного псевдобытия центрального персонажа. Трижды в рассказе почти останавливается сюжетное движение, отменяемое сначала методичным изложением маршрута круиза, потом размеренным отчетом о режиме дня на «Атлантиде» и, наконец, тщательным описанием порядка, заведенного в неаполитанском отеле. Механически разлинованы «графы» и «пункты» существования господина: «во-первых», «во-вторых», «в-третьих»; «в одиннадцать», «в пять», «в семь часов». В целом пунктуальность образа жизни американца и его компаньонов задает монотонный ритм описанию всего попадающего в его поле зрения природного и социального мира.

Выразительным контрастом этому миру оказывается в рассказе стихия живой жизни. Эта неведомая господину из Сан-Франциско жизнь подчинена совсем другой временной и пространственной шкале. В ней нет места графикам и маршрутам, числовым последовательностям и рациональным мотивировкам, а потому нет предсказуемости и «понятности» для сынов цивилизации. Неясные импульсы этой жизни порой будоражат сознание путешественников: то дочери американца покажется, будто она видит во время завтрака наследного азиатского принца; то хозяин отеля на Капри окажется именно тем джентльменом, которого уже сам американец видел накануне во сне. Впрочем, никаких следов в душе главного персонажа «так называемые мистические чувства» не оставляют.

Авторский взгляд постоянно корректирует ограниченное восприятие персонажа: читатель благодаря автору видит и узнает многое сверх того, что способен увидеть и понять герой рассказа. Самое главное отличие авторского «всеведающего» взгляда - его предельная открытость времени и пространству. Счет времени идет не на часы и дни, а на тысячелетия, на исторические эпохи, а открывающиеся взору пространства достигают «синих звезд неба». Вот почему, расставшись с умершим персонажем, Бунин продолжает рассказ вставным эпизодом о римском тиране Тиверии. Автору важна не столько ассоциативная параллель с судьбой заглавного героя, сколько возможность предельно укрупнить масштаб проблематики.

В последней трети рассказа изображаемые явления подаются максимально общим планом (финальная зарисовка «Атлантиды»). Рассказ о жизненном крахе самоуверенного «господина жизни» перерастает в медитацию (лирически насыщенное размышление) о связи человека и мира, о величии природного космоса и его неподвластности людским волям, о вечности и о непроницаемой тайне бытия. Здесь, на последних страницах рассказа, углубляется до символического название парохода (Атлантида - полулегендарный огромный остров к западу от Гибралтара, из-за землетрясения опустившийся на дно океана).

Возрастает частотность использования образов-символов: как символы с широким полем значений воспринимаются образы бушующего океана; «бесчисленных огненных глаз» корабля; «громадного, как утес», Дьявола; похожего на языческого идола капитана. Более того: в спроецированном на бесконечность времени и пространства изображении любая частность (образы персонажей, бытовые реалии, звуковая гамма и свето-цветовая палитра) приобретает символический содержательный потенциал.

Предметная детализация, или, как называл эту сторону писательской техники сам Бунин, внешняя изобразительность - одна из самых сильных сторон его мастерства. Эту грань таланта Бунина еще на заре его писательского пути заметил и оценил А.П.Чехов, подчеркнувший густоту бунинского живописания словом, плотность воссоздаваемых пластических картин: «...это очень ново, очень свежо и очень хорошо, только слишком компактно, вроде сгущенного бульона».

Замечательно, что при чувственной насыщенности, «фактурности» описаний любая их подробность полновесно обеспечена точным авторским знанием: Бунин был необыкновенно строг именно к точности и конкретности изображения. Разумеется, точность и конкретность деталей - не предел устремлений писателя, а лишь отправная точка для создания художественно убедительной картины.

Вторая особенность бунинской детализации - удивительная автономность, самодостаточность воспроизводимых подробностей. Деталь у Бунина порой находится в непривычных для классического реализма отношениях с сюжетом. Вспомним, что в литературе девятнадцатого века деталь, как правило, была подчинена какой-либо художественной задаче - раскрытию образа героя, характеристике места действия и, в конечном счете, конкретизации сюжетного движения. Конечно, Бунин не может обойтись без подробностей такого же плана.

Яркий пример «служебных», мотивирующих сюжет деталей в «Господине из Сан-Франциско» - описание вечернего костюма центрального персонажа. Инерция авторского иронического перечисления элементов одежды («кремовое шелковое трико», «черные шелковые носки», «бальные туфли», «подтянутые шелковыми помочами черные брюки», «белоснежная рубашка», «блестящие манжеты») вдруг иссякает, когда крупным планом и в манере замедленной киносъемки подается финальная, самая значимая подробность - не дающаяся пальцам старика шейная запонка, единоборство с которой лишает его последних сил. Поразительно уместно и соседство с этим эпизодом «говорящей» звуковой детали - загудевшего по всему отелю «второго гонга». Впечатление торжественной исключительности момента как нельзя лучше готовит читателя к восприятию кульминационной сцены.

В то же время бунинские детали далеко не всегда столь отчетливо соотнесены с общей картиной происходящего. Вот, например, описание успокаивающегося после внезапной смерти американца отеля: «...Тарантеллу пришлось отменить, лишнее электричество потушили... и стало так тихо, что четко слышался стук часов в вестибюле, где только один попугай деревянно бормотал что-то, возясь перед сном в своей клетке, ухитряясь заснуть с нелепо задранной на верхний шесток лапой...» Экзотический в соседстве со сценой смерти попугай будто просится в отдельную прозаическую миниатюру, - настолько самодостаточно это выразительное описание. Только ли ради эффектного контраста использована эта деталь? Для сюжета эта подробность явно избыточна. Частность стремится хотя бы на время заполнить все поле зрения, заставляя забыть о происходящих событиях.

Деталь в прозе Бунина не замкнута на конкретный сюжетный эпизод, но свидетельствует о состоянии мира в целом и потому стремится вобрать в себя всю полноту чувственных проявлений жизни. Уже современники писателя заговорили о его уникальной способности передавать впечатления от внешнего мира во всей сложной совокупности воспринимаемых качеств - формы, цвета, света, звука, запаха, температурных особенностей и осязательных характеристик, а также тех тонких психологических свойств, которыми воображение человека наделяет окружающий мир, догадываясь о его одушевленности и соприродности человеку. В этом отношении Бунин опирается на толстовскую стилевую традицию с ее «языческой», как говорили критики, мощью пластических характеристик и «телепатической» убедительностью образов.

Бунинское сложное и слитное описание возникающих у персонажей ощущений в специальной литературе иногда называют синестетическим (от слова «синестезия» -сложное восприятие, при котором взаимодействуют и смешиваются ощущения, характерные для разных органов чувств; например, «цветной слух»). Бунин сравнительно нечасто использует в своих описаниях метафоры и метафорические сравнения, однако если все же прибегает к ним, то добивается поразительной яркости. Вот пример такой образности: « В Средиземном море шла крупная и цветистая, как хвост павлина, волна, которую, при ярком блеске и совершенно чистом небе, развела весело и бешено летевшая навстречу трамонтана...»

Бунинский словарь богат, однако выразительность достигается не столько количественным расширением используемых слов, сколько виртуозностью их сопоставлений и сочетаний. Называемые предмет, действие или состояние, как правило, сопровождаются субъективно «окрашивающими», «озвучивающими» или психологически насыщенными эпитетами, придающими изображению специфически «бунинский» колорит («несметные глаза», «траурные» волны, надвигающийся «своей чернотой» остров, «сияющие утренние пары над морем», «яростные взвизгивания сирены» и т.д.). Используя однородные эпитеты, Бунин варьирует их качественные характеристики, чтобы они не заслоняли друг друга, а воспринимались в слитной взаимодополнительности. В неистощимо различных комбинациях даются сочетания со значением цвета, звука, температуры, объема, запаха. Бунин любит составные эпитеты и - подлинный конек писателя - оксюмороны (например, «грешно-скромная девушка»).

Однако при всем словесном богатстве и разнообразии Бунину свойственно постоянство в использовании однажды найденных эпитетов и словесных групп. Он неоднократно и в разных произведениях использует свои «фирменные» словосочетания, не останавливаясь перед повторами, если они продиктованы задачами изобразительной точности (иногда кажется, что он намеренно игнорирует возможность использовать синоним или перифразу). Так что оборотной стороной изобразительного великолепия и точности в стиле Бунина являются взвешенность и сдержанность словоупотребления. иле Бунина являются взвешенность и сдержанность словоупотребления. Излишней цветистости и орнаментальности в стиле Бунин никогда не допускал, называя такую манеру «петушковой» и порой браня за нее увлекавшихся «самоцельной красотой» коллег. Точность, художественная уместность и полнота изображения - вот те качества предметной детализации, которые мы находим в рассказе «Господин из Сан-Франциско».

И сюжет, и внешняя описательность в рассказе Бунина важны, но не исчерпывают полноты эстетического впечатления от произведения. Образ центрального персонажа в рассказе намеренно обобщен и к финалу уходит из фокуса писательского взгляда. Мы уже обращали внимание на то, какой содержательностью обладают у Бунина сама периодичность подачи изображаемых фактов и событий, само чередование динамических и описательных сцен, авторской точки зрения и ограниченного восприятия героя - одним словом, сама мера регулярности и теснящей ее стихийности в создаваемой картине. Если обобщить все это универсальным стилевым понятием, то самым уместным окажется термин ритм.

Делясь тайнами писательского мастерства, Бунин признавался, что, прежде чем что-либо написать, он должен почувствовать ощущение ритма, «найти звук»: «Как скоро я его нашел, все остальное дается само собой». Не удивительно в этой связи, что удельный вес сюжета в композиции бунинских произведений может быть минимальным: почти полностью «бессюжетным» является, например, знаменитый рассказ «Антоновские яблоки». В «Господине из Сан-Франциско» сюжет более значим, но роль ведущего композиционного начала принадлежит не сюжету, а ритму. Как уже говорилось, движением текста управляет взаимодействие и чередование двух мотивов: регламентированной монотонности существования господина - и непредсказуемо свободной стихии подлинной, живой жизни. Каждый из мотивов поддержан своей системой образных, лексических и звуковых повторов; каждый выдержан в своей эмоциональной тональности. Нетрудно заметить, например, что служебные детали (вроде отмеченной шейной запонки или повторяющихся подробностей обедов и «развлечений») служат предметной опорой для первого (этот мотив можно, используя музыкальный термин, назвать «темой господина»). Напротив, «несанкционированные», «лишние», будто самопроизвольно появляющиеся в тексте подробности дают импульсы мотиву живой жизни (назовем его, опять-таки условно, «лирической темой»). Таковы отмеченные описания заснувшего попугая или разряженной лошадки и множество частных характеристик природы и людей «прекрасной, солнечной страны».

Лирическая тема, сначала едва различимая, постепенно набирает силу, чтобы отчетливо зазвучать в последней трети рассказа (ее компоненты - образы разноцветья, живописной пестроты, солнечности, распахивающегося пространства). Финальная часть рассказа - своеобразная музыкальная кода - обобщает предшествующее развитие. Почти все объекты изображения здесь повторяются по сравнению с началом рассказа: вновь «Атлантида» с ее контрастами палуб и «подводной утробы», вновь лицедейство танцующей пары, вновь ходящие горы океана за бортом. Однако то, что в начале рассказа воспринималось как проявление авторского социального критицизма, благодаря интенсивному внутреннему лиризму поднимается на высоту трагического обобщения: в концовке неразделимо слитно звучат авторская мысль о бренности земного существования и художническая интуиция о величии и красоте живой жизни. Предметное значение финальных образов как будто рождает ощущение катастрофизма и обреченности, но их художественная выразительность, сама музыкальная текучесть формы создают этому ощущению неустранимый и прекрасный противовес.

И все же самое тонкое и наиболее «бунинское» средство ритмизации текста - его звуковая организация. В способности воссоздавать стереоиллюзию «звонкого мира» Бунин, пожалуй, не знает себе равных в русской литературе. Музыкальные мотивы составной частью входят в тематическое содержание рассказа: в тех или иных сюжетных эпизодах звучат струнный и духовой оркестры; «сладостно-бесстыдная» музыка вальсов и танго позволяет «расслабиться» ресторанной публике; на периферии описаний возникают упоминания о тарантелле или о волынке. Однако еще важнее другое: самые мельчайшие фрагменты возникающей картины под пером Бунина озвучиваются, создавая широкий акустический диапазон от почти неразличимого шепота до оглушительного рева. Текст до предела насыщен подробностями звучания, причем выразительность звуковой лексики поддержана фонетическим обликом слов и словосочетаний. Особое место в этом ряду занимают сигналы: гудки, трубы, звонок, гонг, сирена. Текст рассказа будто прошит этими звуковыми нитями, придающими произведению впечатление высочайшей соразмерности частей. Поначалу воспринимаемые как реальные детали быта, эти подробности по мере движения рассказа начинают соотноситься с общей картиной мироздания, с грозной предупреждающей ритмикой, исподволь набирающей силу в авторских медитациях, приобретают статус символов. Этому способствует и высокая степень фонетической упорядоченности текста.

«...Девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, - та, где глухо гоготали исполинские топки...» Апокалиптический аккомпанемент в этом фрагменте создается не только упоминанием ада («девятый круг»), но и цепочкой ассонансов (четыре ударных «о» подряд!) и интенсивностью аллитераций. Порой звуковые сближения для Бунина даже важнее, чем смысловая сочетаемость: глагол «гоготали» не у всякого вызовет ассоциации с приглушенностью.

Творчество всякого большого мастера дает глубокие и разнообразные интерпретационные возможности, однако границы возможных толкований все-таки определены содержательным ядром произведения. Бунинский рассказ долгое время воспринимался и современниками, и людьми последующих поколений преимущественно в перспективе социального критицизма. В поле зрения таких читателей попадали прежде всего зафиксированные писателем контрасты богатства и бедности, а главной авторской целью при этом объявлялось «разоблачение» буржуазного миропорядка. На первый взгляд, бунинский рассказ действительно дает материал для таких умозаключений.

Более того, по свидетельству жены писателя В.Н.Муромцевой-Буниной, одним из биографических источников замысла мог быть спор, в котором Бунин так возражал своему оппоненту - попутчику на пароходе: «Если разрезать пароход вертикально, то увидим: мы сидим, пьем вино... а машинисты в пекле, черные от угля работают... Справедливо ли это?». Однако только ли социальное неблагополучие в поле зрения писателя и оно ли является, с его точки зрения, главной причиной общего катастрофизма жизни?

Как мы уже знаем, мышление Бунина намного более масштабно: социальные диспропорции для него - лишь следствие гораздо более глубоких и гораздо менее прозрачных причин. Рассказ Бунина - о сложном и драматическом взаимодействии социального и природно-космического в человеческой жизни, о близорукости людских претензий на господство в этом мире, о непознаваемой глубине и красоте Вселенной - той красоте, которую, как пишет Бунин в рассказе, «бессильно выразить человеческое слово ».

Другие сочинения по этому произведению

"Господин из Сан-Франциско" (раздумье об общем пороке вещей) «Вечное» и «вещное» в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Анализ рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Анализ эпизода из рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Вечное и «вещное» в рассказе «Господин из Сан-Франциско» Вечные проблемы человечества в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Живописность и строгость бунинской прозы (по рассказам «Господин из Сан-Франциско», «Солнечный удар») Жизнь естественная и жизнь искусственная в рассказе «Господин из Сан-Франциско» Жизнь и смерть в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Жизнь и смерть господина из Сан-Франциско Жизнь и смерть господина из Сан-Франциско (по рассказу И. А. Бунина) Значение символов в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Идея смысла жизни в произведении И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Искусство создания характера. (По одному из произведений русской литературы XX века. - И.А.Бунин. «Господин из Сан-Фран-циско».) Истинные и мнимые ценности в произведении Бунина «Господин из Сан-Франциско» Каковы нравственные уроки рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»? Мой любимый рассказ И.А. Бунина Мотивы искусственной регламентации и живой жизни в рассказе И. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Образ-символ «Атлантиды» в рассказе И. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Отрицание суетного, бездуховного образа жизни в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско». Предметная детализация и символика в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» Проблема смысла жизни в рассказе И.А.Бунина "Господин из Сан-Франциско" Проблема человека и цивилизации в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»

Рассказ «Господин из Сан-Франциско» Бунин написал в 1915 году. Произведение создано в традициях неореализма (художественное направление в русской литературе).

В рассказе автор затрагивает тему жизни и смерти, показывает, насколько незначительными на самом деле являются власть и богатство перед лицом смерти. По мнению изображенного общества, за деньги можно купить что угодно (даже якобы любовь на примере пары нанятых влюбленных), однако это оказывается иллюзией, порожденной «гордыней Нового человека» .

Главные герои

Господин из Сан-Франциско – богатый мужчина 58-ми лет, который всю жизнь работал ради «американской мечты» .

Жена и дочь господина

Хозяин отеля

Пара, играющая влюбленных

«Господин из Сан-Франциско – имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил – ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения».

Господин был богат и «только приступил к жизни» . До этого он «лишь существовал» , потому что очень много работал. Господин планировал в декабре и январе отдыхать в Южной Италии, побывать на карнавале в Ницце, посетить в марте Флоренцию. Затем съездить в Рим, Венецию, Париж, Севилью, на английские острова, в Афины, Азию.

Был конец ноября. Они плыли на пароходе «Атлантида» , который «был похож на громадный отель со всеми удобствами» . Пассажиры жили тут размеренно, гуляли по палубам, играли в различные игры, читали газеты, дремали на лонгшезах.

По вечерам, после роскошного обеда, в бальной зале открывались танцы. Среди людей, отдыхавших на пароходе, был и великий богач, и знаменитый писатель, и изящная влюбленная пара (хотя только командир знал о том, что пару наняли сюда специально для развлечения публики, – чтобы они играли любовь), и наследный азиатский принц, путешествовавший инкогнито. Дочь господина была увлечена принцем, сам же господин «все поглядывал» на знаменитую красавицу – высокую блондинку.

В Неаполе семья остановилась в номере с видом на залив и Везувий. В декабре погода испортилась, «город казался особенно грязным и тесным» . В дождливой Италии господин чувствовал себя «так, как и подобало ему, – совсем стариком» .

Семья перебралась на Капри, где им предоставили лучшие апартаменты. Вечером в отеле должна была быть тарантелла. Господин переоделся к ужину первым, поэтому, ожидая жену и дочь, решил зайти в читальню. Там уже сидел какой-то немец. Господин сел в «глубокое кожаное кресло» , поправил тесный воротничок и взял в руки газету.

«Вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха – и дико захрипел; нижняя челюсть его отпала, осветив весь рот золотом пломб, голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом – и все тело, извиваясь, задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то».

Если бы в читальне не было немца, это «ужасное происшествие» «быстро и ловко сумели бы в гостинице замять» . Но немец с криком выбежал из читальни и «всполошил весь дом» . Хозяин пытался успокоить гостей, но многие уже успели увидеть, как лакеи срывали с господина одежду, как он «еще бился» , хрипел, «настойчиво боролся со смертью» , как его вынесли и положили в самом плохом и маленьком номере – сорок третьем, на нижнем этаже.

«Через четверть часа в отеле все кое-как пришло в порядок. Но вечер был непоправимо испорчен». Хозяин подходил к гостям, успокаивая их, «чувствуя себя без вины виноватым» , обещая принять «все зависящие от него меры» . Из-за происшествия отменили тарантеллу, потушили лишнее электричество. Жена господина попросила перенести тело мужа в их апартаменты, но хозяин отказал и распорядился, чтобы тело было вывезено на рассвете. Так как гроб негде было достать, тело господина положили в длинный ящик из-под содовой английской воды.

Тело «мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой, в могилу, на берега Нового Света» . «Оно снова попало, наконец, на тот же самый знаменитый корабль» – «Атлантида» . «Но теперь уже скрывали его от живых – глубоко спустили в просмоленном гробе в черный трюм». Ночью пароход проплывал мимо острова Капри. Как обычно, на корабле, был бал. «Был он и на другую и на третью ночь».

Со скал Гибралтара за кораблем наблюдал Дьявол. «Дьявол был громаден, как утес, но еще громаднее его был корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем». В верхних покоях корабля «восседал» грузный водитель корабля, похожий на «языческого идола» . «В подводной утробе «Атлантиды», тускло блистали сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин». «А средина «Атлантиды», столовые и бальные залы ее изливали свет и радость, гудели говором нарядной толпы, благоухали свежими цветами, пели струнным оркестром».

И снова среди толпы мелькала «тонкая и гибкая» пара тех самых влюбленных. «И никто не знал ни того, что уже давно наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой под бесстыдно-грустную музыку, ни того, что стоит гроб глубоко, глубоко под ними, на дне темного трюма, в соседстве с мрачными и знойными недрами корабля».

Заключение

Рассказ Бунина «Господин из Сан-Франциско» композиционно поделен на две части: до и после смерти господина. Читатель становится свидетелем метаморфозы: в один миг обесценились статус и деньги умершего. К его телу относятся без уважения, как к «предмету» , который можно бросить в ящик из-под напитков. Автор показывает, насколько окружающие люди безразличны к смерти такого же человека, как и они, как все думают только о себе и своем «спокойствии» .

Тест по рассказу

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.1 . Всего получено оценок: 4871.

Господин из Сан-Франциско – имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил – ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения.

Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствие, на путешествие долгое и комфортабельное, и мало ли еще на что. Для такой уверенности у него был тот резон, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, – китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! – и, наконец, увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть. Люди, к которым принадлежал он, имели обычай начинать наслаждения жизнью с поездки в Европу, в Индию, в Египет. Положил и он поступить так же. Конечно, он хотел вознаградить за годы труда прежде всего себя; однако рад был и за жену с дочерью. Жена его никогда не отличалась особой впечатлительностью, но ведь вое пожилые американки страстные путешественницы. А что до дочери, девушки на возрасте и слегка болезненной, то для нее путешествие было прямо необходимо – не говоря уже о пользе для здоровья, разве не бывает в путешествиях счастливых встреч? Тут иной раз сидишь за столом или рассматриваешь фрески рядом с миллиардером.

Маршрут был выработан господином из Сан-Франциско обширный. В декабре и январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы чувствую! особенно тонко, – любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной, карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в эту пору стекается самое отборное общество, – то самое, от которого зависят вое блага цивилизации: и фасон смокингов, и прочность тронов, и объявление войн, и благосостояние отелей, – где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято называть флиртом, а четвертые – стрельбе в голубей, которые очень красиво взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere ; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, – разумеется, уже на обратном пути… И все пошло сперва отлично.

Был конец ноября, до самого Гибралтара пришлось плыть то в ледяной мгле, то среди бури с мокрым снегом; но плыли вполне благополучно.

Пассажиров было много, пароход – знаменитая «Атлантида» – был похож на громадный отель со всеми удобствами, – с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, – и жизнь на нем протекала весьма размеренно: вставали рано, при трубных звуках, резко раздававшихся по коридорам еще в тот сумрачный час, когда так медленно и неприветливо светало над серо-зеленой водяной пустыней, тяжело волновавшейся в тумане; накинув фланелевые пижамы, пили кофе, шоколад, какао; затем садились в мраморные ванны, делали гимнастику, возбуждая аппетит и хорошее самочувствие, совершали дневные туалеты и шли к первому завтраку; до одиннадцати часов полагалось бодро гулять по палубам, дыша холодной свежестью океана, или играть в шеффль-борд и другие игры для нового возбуждения аппетита, а в одиннадцать – подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и спокойно ждали второго завтрака, еще более питательного и разнообразного, чем первый; следующие два часа посвящались отдыху; все палубы были заставлены тогда лонгшезами, на которых путешественники лежали, укрывшись пледами, глядя на облачное небо и на пенистые бугры, мелькавшие за бортом, или сладко задремывая; в пятом часу их, освеженных и повеселевших, поили крепким душистым чаем с печеньями; в семь повещали трубными сигналами о том, что составляло главнейшую цель всего этого существования, венец его… И тут господин из Сан-Франциско, потирая от прилива жизненных сил руки, спешил в свою богатую люкс-кабину – одеваться.

По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке как бы огненными несметными глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах. Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного, похожего в своем мундире, с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на баке поминутно взвывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена, но немногие из обедающих слышали сирену – ее заглушали звуки прекрасного струнного оркестра, изысканно и неустанно игравшего в мраморной двусветной зале, устланной бархатными коврами, празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами во фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди которых один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на шее, как какой-нибудь лорд-мэр. Смокинг и крахмальное белье очень молодили господина из СанФранциско. Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до глянца и в меру оживленный, он сидел в золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой янтарного иоганисберга, за бокалами и бокальчиками тончайшего стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью – крепкая лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена, женщина крупная, широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной откровенностью – дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных… Обед длился больше часа, а после обеда открывались в бальной зале танцы, во время которых мужчины, – в том числе, конечно, и господин из Сан-Франциско, – задрав ноги, решали на основании последних биржевых новостей судьбы народов, до малиновой красноты накуривались гаванскими сигарами и напивались ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими на облупленные крутые яйца.