История создания балета анна каренина. Тридцать оттенков «анны карениной

Светлана Захарова и Денис Родькин. Фото – Дамир Юсупов

Спектакль Большого – копродукция с Гамбургским балетом и Национальным балетом Канады.

Хореограф Джон Ноймайер сотворил действие на три часа, где, разумеется, нашлось место не всем событиям романа. Но увиденного хватает, чтобы понять: постановщик замахнулся на глобальное прочтение первоисточника.

Собственно говоря, Ноймайера на постановку спровоцировала прима ГАБТа Светлана Захарова. Она захотела станцевать в его же спектакле “Татьяна” (по “Евгению Онегину”), но хореограф решил, что Татьяна Захаровой не подходит. А что подойдет? Анна Каренина.

Так появился балет, который сам по себе – вызов Толстому: великий писатель балет ненавидел, и каждый, кто прочел “Войну и мир”, помнит ехидное описание танцевального спектакля… Тем не менее, балетов о грустной судьбе русской аристократки существует великое множество.

Ноймайер продолжил традицию большого сюжетного спектакля, наполненного и даже переполненного разного рода подробностями. Но не захотел застревать на точном следовании роману – в смысле внешних примет, обстановки и костюмов. Он перенес действие в наши дни. И в неопределенное место. Где-то. Соответственно переосмыслен сюжет.

В новом спектакле Каренин (Семен Чудин) – “политик, стремящийся к переизбранию”, а граф Вронский (Денис Родькин) – неясно кто, то ли спортсмен, то ли военный. Стива (Михаил Лобухин) – богатый плейбой в джинсах, Долли (Анастасия Сташкевич) – зачуханная домохозяйка с шестью детьми.

Самое разительное превращение претерпел Левин (Денис Савин). У Ноймайера он похож на американского ковбоя. Или фермера из Айовы. Клетчатая красная рубашка, шляпа с полями, резиновые сапоги, в которых Левин придет на собственную свадьбу. И копна сена под луной, на которой герой возлежит и рядом танцует “экологически чистое” соло, пока звучит песня на английском, про “Moon Shadow”. У Левина и трактор есть, разъезжает прямо по сцене. Правда, косит он по старинке – косой.

Первое, что нужно сделать зрителю на спектакле Ноймайера каким бы этот спектакль ни был, это вспомнить, что перенос действия – нормальная, даже рутинная практика в мировом музыкальном театре. Российскому зрителю, с его “мы это проходили в школе”, готовностью уличить иностранца в незнании наших реалий и повышенным – в принципе – консерватизмом, без уразумения права художника зрелище не сразу и переварить. Или переварить, но с некоторым усилием, успеху которого может помочь сходство “Анны Карениной” с балетами всенародного любимца Бориса Эйфмана.

Достаточно посмотреть одноименный спектакль Эйфмана – и заметишь типологическую близость постановок. Кстати, упрек в незнании реалий, даже если вы найдете много “блох”, здесь не сработает. Потому что, кроме православной иконы над кроватью сына Анны, ничто особо не указывает на действие в России.

Другое дело, зачем действие вообще переносить. Из прошлого в наши дни. Ради смены внешней картинки? Так это дело нехитрое.

Балет построен так, что вопрос “зачем?” преследовал автора этих строк весь вечер. Ноймайеру, по его словам, важно показать, что фабула и ее смыслы актуальны на все времена. Но принципы построения “Анны” совершенно те же, что были, например, в исторически-костюмной “Даме с камелиями” того же автора. Правда, любопытен выбор музыки. Это Чайковский, (потому что современник Толстого), Шнитке (как и Петр Ильич, в нарезке) и Кэт Стивенс (в фонограмме). Первый отвечает за лирику, второй – за смятение, третий – за философское “ковбойство” Левина.

Такая партитура-лозунг подчеркивает иллюстративность и без того достаточно буквального действия. От буквальности не спасают периодически возникающие символы и аллегории. А дирижер Антон Гришанин еще и старался поддать “жирных” эмоций, Шнитке, например, противопоказанных.

После поднятия занавеса мы видим митинг сторонников Каренина (с плакатами на французском языке). Вот ликующий электорат, вот охранники в темных очках, сам политик, в дорогом костюме, его натужно улыбающаяся холеная жена в модном платье и румяно-образцовый ребенок. Счастливая ячейка общества, напоказ. Но мы-то знаем, что это не так, поэтому доза червоточинки тоже есть.

После вполне очевидной, всё разъясняющей пантомимы следуют танцы – Каренина (Семен Чудин) и его жены (Светлана Захарова), вместе с сыном, здесь великовозрастным (Григорий Иконников), но с повадками восьмилетнего. Танцы, надо сказать, мало что прибавляют к уже показанным мизансценам.

Так строится почти весь балет: сперва мимическое разъяснение, потом – то же самое – танцем, который красноречив до крайности. Пируэты и прыжки “с отчаянием”, мелодраматически “дрожащие” пуанты, нервические заломы рук, “надрывы” в красиво изогнутой спине, пируэты “некуда деваться из круга”, душераздирающие поддержки со сползанием по фигуре партнера, томные “обвисания” на руках, голова женщины под коленом мужчины, много катаний по полу и любимый прием хореографа – проползание персонажей под мебелью.

Уже сказано, что “выражение: “Терять голову от любви” или “Падать в омут с головой” у Ноймайера становится ощутимым”. Буквальным, можно добавить.

В изображении очевидного Ноймайер весьма дотошен, отчего автору этих строк в какой-то момент стало скучновато. Правда, случались и забавные казусы. Вронский, любитель спорта в трусах и майке, с полотенцем на плече, именно в таком виде сталкивается в городе с Анной. Еще до ее поездки к брату. Видно, пробежку по улице совершал – и столкнулся. И станцевал в трусах дуэт с уставшей от холодности мужа женщиной. А может, ей грезится сильный полуголый мужчина, и Вронский в белом мундире, встреченный потом – воплощение грез наяву.

Или эпизод с рождением внебрачной дочери, буквально показанным (корчи Анны на кровати с аккомпанементом четырех акушерок, в финале – сверток с младенцем) и завершенным странной мизансценой – трио роженицы с любовником и мужем, которые прямо в ботинках залезают к ней на кровать. Это, простите, не работает. Что в прямом смысле, что в переносном. Разве что смех вызывает.

В этом спектакле так много всего. Неизменные белые конструкции декораций (они для всего), которые крутят туда и обратно. Двери в конструкциях – в эти проемы все время входят и выходят (знак общей душевной тревоги). Бокс и лакросс (он вместо скачек). Супрематизм на стенах дома Анны. Муж Каренин, читающий газету, в то время как жена мается. Голый (в плавках) Стива в постели с гувернанткой. Потом он же в одной брючине, вторую не успел нацепить, танцующий с разъяренной Долли, швыряющей в изменника пакетом с продуктами и бьющей его в пах.

Тот же Стива, крутящий романы с балеринами Большого театра (они в “пачках”). Кити (Дарья Хохлова) в смирительной рубашке(??), сходящая с ума картинно, словно персонаж из Бедлама. Станционный мужик, символом рока бродящий по двум действиям (прием, для балетов “Анна Каренина” вполне стандартный). Посещение Карениной оперы “Евгений Онегин”, где героиня ассоциирует себя с Татьяной, а Вронский нагло прогуливается перед носом Анны с княжной Сорокиной. И штамп из штампов, виденный сто тысяч раз – паровозик ребенка, который ездит по авансцене туда-сюда.

Все эти призывы к психологизму в итоге скользят мимо сознания, складываясь в бесконечный перебор деталей. В финале Анна, естественно, гибнет, проваливаясь под сцену в люк, то есть в пропасть, но это не совсем конец, поскольку будет еще многозначительная сцена с главными персонажами, которые, как нам показывают, продолжат жить, как кто может. У края пропасти. Ну, и паровозик проедет еще раз. Сходя с рельсов, конечно.

Главное достоинство балета – уровень его исполнения. Все, от эпизодических акушерок до главных героев, танцуют прекрасно. Труппа Большого театра вытягивает зрелище на уровень первоначального замысла Ноймайера – сделать спектакль не об адюльтере девятнадцатого века, а о людях и их проблемах. Во все времена. Везде.

Балет (лирические сцены) на музыку Родиона Щедрина в трех действиях. Либретто Б. Львова-Анохина по мотивам одноименного романа Л. Н. Толстого.

Балетмейстер М. Плисецкая (совместно с Н. Рыженко и В. Смирновым-Головановым), художник В. Левенталь, дирижер Ю. Симонов.

Действующие лица

Анна. Вронский. Алексей Александрович Каренин. Станционный мужик. Кити. Бетси. Тверской. Сережа. Тушкевич. Корсунский. Махотин. Княжна Сорокина. Кавалеры на балу. Офицеры на скачках.

Действие первое

Вокзал Петербургской железной дороги. На перроне - Вронский, встречающий свою мать. Из поезда выходит Анна. «Когда он оглянулся, она тоже повернула голову. Блестящие... серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице... Вдруг несколько человек с испуганными лицами пробежали мимо» - станционный мужик несет тело раздавленного поездом человека.

Бал. Среди танцующих - Вронский и Кити. «Весь бал... был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений». Входит Анна. Вронский взволнован ее появлением. Кити «...видела, что они чувствовали себя наедине в этой полной зале... Весь бал, весь свет, все закрылось туманом в душе Кити... Она чувствовала себя убитою».

Метель. Анна погружена в свои мысли. «Метель и ветер рванулись ей навстречу... Ветер как будто только ждал ее... хотел подхватить и унести...» За снежной пеленой появляется чья-то фигура. «Она оглянулась и в ту же минуту узнала... Вронского». В его пылком объяснении - «выражение почтительного восхищения», страстная мольба, неотступное, упорное преследование. «Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь». Анна «...испугана и счастлива...» К ней подходит Каренин. Вронский и Каренин учтиво и холодно раскланиваются. Каренин предлагает руку Анне и уводит ее.

Салон Бетси. Княгиня Бетси Тверская и ее муж принимают гостей. Здесь же Тушкевич. Свет сквозь пальцы смотрит на связь Бетси с Тушкевичем, ибо она прикрыта благопристойной ложью. Входит Анна с Карениным. Улучив удобное мгновение, Вронский останавливает Анну: «Вы и я для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия... или я вижу возможность счастья, какого счастья!..» Общество обращает на них внимание. «Это становится неприлично...» Каренин предлагает Анне уйти. Она отказывается. «Алексей Александрович раскланялся и вышел». Вронский снова подходит к Анне. Снова на них устремлены неприязненные лорнеты.

Кабинет Каренина. Каренин ждет жену. Входит Анна, «...опустив голову и играя кистями башлыка». «...Я должен предостеречь тебя...- останавливает ее Каренин.- Твой слишком оживленный разговор сегодня с графом Вронским... обратил на себя внимание». Анна остается одна. «Поздно, поздно, уж поздно...»

Сон Вронского. Вронским владеет только одна мысль - об Анне. «...Все счастье жизни, единственный смысл жизни он находит теперь в том, чтобы видеть и слышать ее... Он не переставая перебирал все положения, в которых ее видел...» В его воображении мелькают картины всех их встреч. Как страшное наваждение возникает фигура станционного мужика, испугавшего Анну во время их первой встречи. Очнувшись, Вронский видит пришедшую к нему Анну.

Анна и Вронский. «То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни... то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастья,- это желание было удовлетворено». Страстное чувство Анны отравлено отчаянием, смятением и стыдом.

Действие второе

Скачки. В беседках и ложах «...весь двор, и толпы народа... Море кисеи, тюля, лент, волос и зонтиков». Среди офицеров - участников скачек - Вронский. «Все глаза, все бинокли... обращены на пеструю кучку всадников...» Внезапное падение Вронского вызывает ужас и смятение Анны. «Она стала биться, как пойманная птица... Алексей Александрович подошел к Анне и учтиво подал ей руку». Она больше не может, не хочет ничего скрывать: «Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас... Делайте со мной что хотите».

Кабинет Каренина. «Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал... вопрос о дуэли... Живо представив себе ночь, которую он проведет после вызова, и пистолет, на него направленный, он содрогнулся и понял, что никогда он этого не сделает...» Когда Анна «...думала о том, что сделает ее муж, ей приходили самые страшные мысли». Решение Каренина было: «...наша жизнь должна идти, как она шла прежде... Мне нужно... чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас...». Анна «...почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастье, какого она не ожидала... это... представлялось ей ужаснее всего». Анна и Вронский должны «...скрывать свою любовь, лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно думать о других тогда, когда страсть, связывавшая их, была так сильна, что они оба забывали обо всем другом, кроме своей любви».

Сон Анны. «Одно сновиденье почти каждую ночь посещало ее. Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки... Это сновидение, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом», чтобы в следующем сне увидеть в лихорадочных видениях зловещего мужика, который все чаще снился ей. «Я погибла, погибла!.. Я - как натянутая струна, которая должна лопнуть... Я чувствую, что лечу головой вниз в какую-то пропасть...»

Комната Анны. Забыв все предосторожности, Вронский приходит в дом Каренина. «...Никого и ничего не видя... быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, что в комнате есть ли кто или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею». Вронским и Анной овладевает одна «...мысль о том, что необходимо прекратить эту ложь, и чем скорее, тем лучше. Бросить все... и скрыться куда-нибудь одним со своею любовью...» Каренин «...остался один с сыном... а Анна с Вронским уехали за границу, не получив развода...»

Действие третье

Италия. «Вронский с Анною... приехали в небольшой итальянский город, где хотели поселиться на некоторое время... Анна в этот первый период своего освобождения... чувствовала себя непростительно счастливою и полною радости жизни... Воспоминание обо всем, что случилось с нею... казалось ей горячечным сном, от которого она проснулась одна с Вронским за границей». Но постепенно все мучительнее начинает она тосковать о сыне.

Дворцовый церемониал. При дворе вручают орден Каренину. Торжественный дворцовый ритуал.

Свидание Анны с сыном. Анна тайно приходит в дом Каренина, чтобы увидеть сына. Ее свидание с Сережей полно нежности и безысходного горя. Но входит Каренин. Анна должна уйти. Она понимает, что навсегда потеряла сына. Отчаяние, невыносимая боль толкают Анну на безумный поступок - она едет в театр, в итальянскую оперу, где будет все высшее общество, хотя знает, что это «...значило... бросить вызов свету, то есть навсегда отречься от него...»

Театр. В ложах весь «цвет» петербургского общества. На сцене исполняется дуэт примадонны и тенора. Появляется Анна. Все бинокли и лорнеты направлены на нее. «...Она испытывала чувства человека, выставляемого у позорного столба».

Отчаяние Анны. Свет, открытый для Вронского, «...был закрыт для Анны». Ее мучит разлука с сыном, презрение общества, боязнь потерять любовь Вронского. Ей кажется, что он начинает охладевать к ней. «Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны... Она ревновала его не к какой-нибудь женщине, а к уменьшению его любви... то она ревновала его к светским женщинам, с которыми он мог встретиться; то она ревновала его к воображаемой девушке, на которой он хотел, разорвав с ней связь, жениться. И эта последняя ревность более всего мучила ее, в особенности потому, что он сам... сказал ей, что его мать... позволила себе уговаривать его жениться на княжне Сорокиной». Перед внутренним взором Анны возникает и «сцена у позорного столба» в театре, и Каренин с Сережей, и наконец, как мысль о возможности самого большого несчастья,- воображаемое венчание Вронского с той самой «воображаемой девушкой». «Я не могу придумать положения, в котором жизнь не была бы мученьем...». «Все неправда, все ложь, все обман, все зло!..» «Зачем я не умерла?..» И она вдруг поняла то, что было в ее душе. Да, это была та мысль, которая одна разрешала все. «Да, умереть!..»

Смерть Анны. «И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что ей надо делать».

«И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она... упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена... И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».

Советский балет гордился хореографическим прочтением произведений отечественной классической литературы от Пушкина и Гоголя до Достоевского и Куприна. «Анна Каренина» Родиона Щедрина стала первым балетом в освоении прозы Льва Толстого. Композитор пояснял свой подход к великому роману: «Выбирая путь для музыкального решения, я склонился к мысли обратиться к партитурам композитора, чье творчество было ближе всего Толстому, который был вровень с ним по таланту и значению для истории нашей отечественной культуры. Я имею в виду П. И. Чайковского... Я пришел к решению использовать в музыке некоторые тематические и формообразующие элементы инструментальных сочинений Чайковского, совпадающие по времени написания с годами замысла и работы Толстого над романом „Анна Каренина". Не могло не быть общности восприятия, оценки, совестливого отношения к жизни, общности „сочувствия" у двух великих русских художников - при всем различии их темпераментов и вкусов!».

Критика высоко оценила музыкальную основу балета. Тихон Хренников писал в газете «Правда»: «Во всем сочинении мы слышим своеобразный композиторский почерк автора - остро современный, экспрессивный, полный смелых звуковых и динамических контрастов. Особенно большое впечатление производит любовный дуэт Анны и Вронского из первого акта, сцена награждения Каренина и, конечно, потрясающий финал, где постепенное нарастание на одном звуке символизирует неотступную решительность Анны, приводящую к роковой развязке. Впрочем, и вся партитура дает немало примеров высокого мастерства и оригинального мышления, увлекает драматургической цельностью».

Балет сочинялся Щедриным для Майи Плисецкой, ставился с ее участием, и она же с присущей ей энергией и талантом исполнила заглавную роль. На премьере ее партнерами были Марис Лиепа (Вронский), Николай Фадеечев (Каренин), Юрий Владимиров (Станционный мужик). Балерина проницательно отмечала: «История музыки уже насчитывает восемь опер на сюжет „Анны Карениной". Никого не удивляет, что мысль заставить Анну петь, действовать на подмостках драматических театров, воплотиться на экране была неоднократно осуществлена. Убеждена, что и в жанре балета хореографы еще много раз будут обращаться и к этому и к другим толстовским шедеврам».

Спектакль долго сохранялся в репертуаре Большого театра, выдержал более 100 представлений и был экранизирован на телевидении (1975). Московская постановка была перенесена в Новосибирск (1973), Ташкент (1974), Вильнюс (1975). «Анну Каренину» Щедрина ставили и другие хореографы: Э. Суве (Таллин, 1972), Д. Парлич (1972, Белград). Балетмейстер Алексей Ратманский уже в нашем веке осуществил свои спектакли в Копенгагене и Вильнюсе.

Но были и принципиально другие хореографические прочтения толстовского романа. И их музыкальной основой стала музыка Чайковского.

А. Деген, И. Ступников

Смелый до дерзости замысел – воплотить средствами хореографии роман Толстого – едва ли можно оценивать лишь на основе тщательно продуманного и разработанного сценария к спектаклю. «Анна Каренина» Щедрина – это скорее музыкальная концепция, созданная по мотивам великого романа. То, что услышал композитор в тексте книги и сумел передать средствами музыкальной пластики – это целиком балет «от Анны». Щедрин смотрит на мир глазами героини, воспринимает и переживает все события будто от первого лица. Музыкально-пластическая линия Анны – ведущая в балете, всё остальное лишь фон, на котором разворачивается действие спектакля. Композитор сумел устоять перед опасностью чрезмерного упрощения образа главной героини, создав сложнейший характер, почти не уступающий оригиналу.

Балет «Анна Каренина» был создан Щедриным в 1971 году. Премьера состоялась в Большом театре. Первой исполнительницей главной роли стала Майя Плисецкая. Несколько позже, в 1979 году, композитор переработал музыку балета в симфоническую поэму для концертного исполнения, получившую название «Романтическая музыка» . В этом сочинении, разделённом на части подобно главам книги, средствами музыки обрисована судьба Анны – с самого начала и до трагического конца.

Спектакли Бориса Эйфмана невозможно не любить как таковые, настолько они увлекательны и интересно придуманы — их можно не любить только на высокотеоретическом уровне, «как класс», как балетную попсу, и многие «тонкие ценители» именно такое отношение к Эйфману и практикуют. Ну да, конечно Эйфман — это попса. Это даже и не балет, скорее драматический театр, только использующий в качестве выразительных средств исключительно хореографические приемы. Но хореография Эйфмана всегда режиссерски содержательна, а драматургия действия непременно имеет приоритет перед пластическим формализмом. Эйфман свои танцевальные истории так здорово сочиняет, что исполнители не всегда способны их воплотить на необходимом уровне — такая проблема в его балете есть, по крайней мере, была раньше, она мне бросилась в глаза еще при первом знакомстве с творчеством Эйфмана — в Санкт-Петербурге летом 96-го (получается — уже почти десять лет назад), на большом юбилейном вечере в Александринском театре, посвященном 50-летию балетмейстера. Впрочем, «Анна Каренина» и на техническом уровне выполнена очень достойно, и кордебалет, и исполнители трех главных партий хороши, особенно Вронский — понятно, почему Каренина, едва увидев его на балу (а встреча героев у Эйфмана происходит именно на балу) влюбилась с первого взгляда. Я бы даже не удивился, если б и Каренин не устоял… Однако Эйфман так далеко за рамки академизма не выходит.

Но все-таки Эйфман интересен не хореографическими откровениями — он в первую очередь концептуально мыслящий режиссер, а уже потом — талантливый хореограф. Отличная завязка — в луче света посреди темной сцене мальчик, сын Карениных, забавляется с игрушечным паровозиком, катая его по кругу игрушечной железной дороги, а в финале первого акта в круге этой железной дороги окажется и сама Анна — сделала бы честь не только балетной, но и драматической постановке, и киноэкранизации. Замечательно придуманная сцена наркотических галлюцинаций Анны — визуализация одновременно и эротических фантазий, и кошмаров. Умело подобранная музыка — из Чайковского, с его сказочными балетами, «Ромео и Джульеттой», «Франческой да Римини» — Эйфман, собственно, очень далеко уходит от толстовского первоисточника, он скорее разыгрывает историю русских Ромео и Джульетты, так же как в спектакле о Павле I рассказывал языком пластики историю русского Гамлета. В этом решении особенно заметно трансформировался образ Каренина — у Эйфмана Каренин не воплощение социального зла, а ревнивый муж, он тоже любит и тоже страдает. В этом контексте и музыка Чайковского, и шекспировские ассоциации, и бально-карнавальный фон, на котором разворачивается главный конфликт — уместны и абсолютно гармоничны. Но о важном для Толстого конфликте личности с общественной моралью Эйфман все-таки не забывает, и многократно отступая от этой темы по ходу балета, ставит точку ярким, эффектным, лаконичным финалом: кордебалет резкими ритмичными движениями символически изображает работу приближающегося парового состава, Анна, взмывая над сценой с помоста, падает в толпу, которая погллощает и как будто перемалывает ее, а когда расступается, тело провозят через застывший кордебалет на тележке, по направлению к авансцене и зрительному залу.

В одном из последних интервью Майя Плисецкая с иронией отметила, что ее муж, композитор Родион Щедрин, вместо бриллиантов дарит ей балеты. Так произошло и с «Анной Карениной». Идея создания этого балета появилась у Майи Плисецкой еще в 1967 году, когда она снималась в художественной экранизации романа Л. Толстого. «На съемках драматического фильм «Анна Каренина», в котором я выступила в роли княгини Бетси Тверской, мысль о хореографическом воплощении толстовского романа стала ясно витать в воздухе… Музыка, которую Щедрин написал к фильму, была театральна и пластична. Ее можно было танцевать». Перед Плисецкой сразу же встала проблема поиска хореографа. Наталья Касаткина и Владимир Василев оказались радикальны: они предлагали сделать декорацию в виде стакана, из которого Анна весь спектакль не может выбраться. В результате Плисецкая решила ставить балет самостоятельно. Театральный режиссер Валентин Плучек, к которому она обратилась за советом, порекомендовал привлечь в качестве либреттиста Бориса Львова-Анохина, в качестве художника – Валерия Левенталя. Ему же принадлежала идея разграничить постановочный процесс: самой Плисецкой сосредоточиться на линиях Анны, Вронского и Каренина, а массовые сцены отдать помощникам. Еще одной существенной проблемой являлось то, как отнесутся к замыслу балета «должностные лица». Опасения были обоснованы, так как доверие к Плисецкой было резко подорвано после постановки «Кармен-сюиты», объявленной тогдашним министром культуры Е. Фурцевой «слишком эротичной». По указанию Фурцевой был устроен предварительный показ «Анны Карениной» «за закрытыми дверями», после чего поступили указания о прекращении репетиций, что означало фактическое закрытие спектакля. Не желая сдаваться, Плисецкая и Щедрин обратились за поддержкой к секретарю ЦК КПСС П.Н. Демичеву, и по его распоряжению работа над спектаклем была возобновлена. Плисецкая стремилась передать «аромат» эпохи Толстого, но ей никак не удавалось подобрать соответствующие костюмы. Этой проблеме тоже нашлось решение благодаря Пьеру Кардену. «В самый разгар работы над «Анной» я волею судеб вновь оказалась в Париже. За завтраком в «Эспас» я рассказала Кардену о своих муках с костюмами «Карениной». Безо всякой надежды, больше для размышлений вслух, я сказала:

– Вот бы Вы, Пьер, сделали костюмы для «Анны». Как было бы чудно…

У Кардена в глазах включились батарейки. Словно ток по ним пошел.

– Я знаю, как их надо решить».

Вопреки замечаниям злых скептиков и холодных циников, премьера, состоявшаяся 10 июня 1972 года в Большом театре, имела успех. Эффект был потрясающий. Никто не ожидал увидеть столь необычное, яркое, разрывающее все балетные шаблоны зрелище. «Протуберанец прожектора паровоза. Уходящие вдаль огни раздавившего меня поезда. Перестук колес. Музыка шпал. Спектакль состоялся. Мы – кажется – победили!» – так вспоминала в автобиографической книге «Я, Майя Плисецкая» балерина, которой в постановке «Анны Карениной» удалось осуществить практически невозможную задачу – соединить балет, отличающийся условностью хореографического жеста, с тонкими психологическими переживаниями, «диалектикой души», которой и прославилась реалистическая проза Льва Толстого. Словно с этой целью и выходила на сцену Плисецкая – доказать, что любая страсть, любое подлинное чувство может быть выражено в танце…