Лингвистические теории. Современные лингвистические теории взаимодействия системы и среды
А.А.Потебня способствовал развитию лингвистического психологизма и сравнительно-исторического языкознания в России. Он считал, что Гумбольдт «именно положил основание перенесённого вопроса на психологическую почву своими определениями работы языка как деятельности, работы духа, как органа мысли». Опираясь на работы Гумбольдта и Штейнталя, Потебня создал оригинальную концепцию, рассматривающую язык как историческое явление и речемыслительную деятельность.
Язык как один из видов человеческой деятельности имеет три стороны - общечеловеческую, национальную и индивидуальную. Его основные работы: «Мысль и язык», «Из записок по русской грамматике» раскрывают нам основные положения концепции. Речевая деятельность, по мнению Потебни, - это взаимодействие языка, знаний говорящих и передаваемой мысли, причем важнейшая задача исследователя - раскрыть взаимодействие речи и мысли, а не логических форм и форм языка. Речемыслительная деятельность носит индивидуальный и активный характер. Поэтому необходимо знать не только категории языка и сложившиеся, готовые мысли и знания, но и сам процесс выражения мысли и понимания ее слушателем. Язык является не только хранилищем и средством передачи мыслей и эмоций, но и средством формирования мысли у говорящего и у слушателя. С точки зрения взаимоотношения языка, речи и мысли важно понять семантическую структуру слова и грамматической формы и категории. Их исследованию Потебня уделял особое внимание.
Слово обладает функцией обобщения и развития мысли. По мнению Потебни, посредством слова мысли идеализируются и освобождаются от подавляющего и расслабляющего ее влияния непосредственных чувствительных восприятий, так что происходит изменения представления – образа в представления – понятие. Слово становится его символом. Всякое слово состоит из трех элементов: членоразделительного звука, представления и значения. Слово является не только звуковым единством, но единством представления и значения. Кроме звука в слове есть еще знак значения, представляющий собой внутреннею форму слова. Знак значение есть уже символ, представляющий слова в систему, способную передавать и формировать мысли и значения, которые не составляют содержание слова. Для Потебни особенно важно то, что «грамматическая форма есть элемент значения слова и однородна с его вещественным значением». Чтобы определить значение грамматической формы, необходимо связать ее с остальными формами языка данного строя, с теми общими разрядами, «по которым распределяется частное содержание языка, одновременно со своим появлением в мысли».
Речь, как совокупность предложений, по мнению Потебни, является частью языка. Членения предложения на части речи и члены предложения с точки зрения их возникновения и их роли в оформлении и передачи мысли не совпадают с его логико-грамматическим членением. Речевое членение связанно со смысловым членением предложения на основе психологического (а не логического) суждения. Психологическое суждение есть семантико-синтаксическое апперцепции: «Апперцепируемое и подлежащие объяснению, есть субъект суждения, апперцепирующее и определяющее – его предикат». Например, формально-логическое предложение, «Корова и лиса». Лиса не корова эквиваленты, когда как их основное членение различно. В предложении не только используется все средства языка, но и происходит взаимодействие лексики и грамматики в различных грамматических категориях – слова, части речи, члена предложения и типа предложения.
Предметом особого внимания Потебни был сравнительно – исторический синтаксис славянских языков. Анализируя прежде всего составные члены предложения и их исторические замены, вызванные стремлением к дифференцированию членов предложения, рассматривая два исторических этапа в развитии предложения (этапы именного и глагольного предложений), пути возникновения и развития простых и сложных предложений, Потебня оказал огромное влияние на разработку проблем славянской и индоевропейской синтаксической теории. В то же время его выводы и наблюдения имели много общего с учением его современников и преемников – младограмматиков.
Наиболее характерной особенностью логического направления в языкознании является рассмотрение философии языка как проблемы логической. Языковая семантика отождествляется с логическими категориями и операциями, а языковые формы – с логическими формами мышления.
На первый план выдвигается изучение универсальных свойств языка, описываемых при помощи дедуктивно-классификационной методики.
Лингвистический логизм – категория исторически развивающаяся. Если в логике Аристотеля была лишь поставлена проблема соотношения предложения и частей речи, то грамматика Пор-Рояля подчеркнула универсальность логико-грамматических категорий. Представители логико-грамматического направления начала и середины XIXв. также считали основным в лингвистике соотношение логики и грамматики: в предложении обнаруживаются логические категории, и грамматика способствует развитию логического мышления. Само мышление понималось как статичные, постоянные и общие всем формы мышления. Основной единицей признается предложение, а категорией – части речи: грамматические формы являются их знаками, вербальные (словесные, языковые) значения есть знания научные. Задача грамматики состоит в том, чтобы обнаружить соответствие языковых форм логическим категориям, которые исчисляемы. Так, по мнению Беккера, в логике есть 12 элементов и 81 отношение.
В конце XIXв. логическое направление развивается сначала как семантико-смысловой, а затем как структурно-семантический синтаксис. В становлении этих логико-семантических школ большую роль сыграли труды В.А. Богородицкого, А.А. Шахматова, И.И. Мещанинова, а также представителей семантического, коммуникативного и номинативного синтаксиса.
В XIXв. концепции сторонников логического направления сильно изменились благодаря развитию лексикологии и логико математического языкознания, что связанно с теми коренными изменениями, которые пережили логика и математика в конце XIX-начале XXв. Под влиянием успеха развития языкознания, а также символической логики и математики, оживляется интерес к проблемам семасиологии, к научному языку, происходит сближение логических концепций с психологическими теориями слова, предложения и речевой деятельности.
Логическое направление в языкознании
Философское языкознание в первой половине XIX в. развивалось как противоборство логического и психологического направлений. Оба эти направления подчеркивали два аспекта изучения грамматики – формальный и семантический; однако понимание языковой формы, и особенно языковой семантики, было различно.
Философия грамматики К. Беккера «Организм языка « была применением логики к материалу современного (немецкого) языка. Язык понимался как система органических противоположностей, т.е. таких противоположностей, которые не уничтожают друг друга, а напротив, взаимно обуславливают и необходимы друг для друга в развитии организма как целого. Учение о предложении из логики и стилистики было перенесено в грамматику. Логико-синтаксическая школа получила распространение в ряде стран. Видными представителями этой школы в России были Н. И. Грек, П.М. Перевлесский, И.И Давыдов.
Крупнейшим русским языковедом, представителем логико-грамматического направления является Ф.И. Буслаев. Он исходил из единства теории и практики, причем соотношение филологических и лингвистических традиций было центральным вопросом в разработке логических (философских), нормативных (филологических) и исторических основ грамматики.
Лингвистическая концепция ученого раскрывается в ряде его работ: «О преподавании общественного языка», «Опыт исторической грамматики русского языка». Филологический способ исследования, по мнению Буслаева, направлен на изучение мёртвых языков, причем «для филолога язык есть только средство познания древней литературы». Лингвистический способ к «разумению» грамматических форм самого разнообразного происхождения и состава. В отличие от правил, которые опираются на современное употребление книжного языка, «грамматические законы основываются на свойствах языка постоянных и не зависящих от временного употребления, ограниченного только некоторыми формами.
Принциписторизма , по мнению ученого, соединяет оба способа изучения языка (филологический и лингвистический) и устанавливает точные границы между логикой и грамматикой, утверждает связь языка и мышления. Буслаев считал, что грамматика должна опираться на логические начала, поскольку в синтаксисе новейших языков «господствует отвлеченный смысл логических законов над этимологическою формою и над первоначальным наглядным представлением ею выраженным». Предложение стоит в центре грамматической концепции Буслаева. «…Синтаксис есть основа всему построению языка, этимология же только приспособляет слова различными изменениями и формами. Как слово есть часть предложения, так и этимология входит в синтаксис как его часть. Части речи суть не иное что, как различные формы мысли. Буслаев развил и уточнил положения логико-семантической школы логического направления в грамматике, создав учение о логико-формальной основе предложения, о сокращении и слиянии предложений, учение о второстепенных членах предложения и придаточных предложениях.
Лингвистическая концепция А.Шлейхера
А.Шлейхер является основоположником натуралистического направления в языкознании. Его основные работы: «Морфология церковнославянского языка», «Руководство по изучению литовского языка», О морфологии языков», посвящены морфологической классификации языков. Как и Гумбольдт, Шлейхер считал, что изучение языковой формы и типологическая и генеалогическая систематика языков составляет основное содержание лингвистики, которая изучает происхождение и дальнейшее развитие этих форм языка.
Учение о языковых типах Шлейхер называл морфологией. Морфология языков, должна по Шлейхеру, изучать морфологические типы языков, их происхождение и взаимные отношения. Допускаются три типа комбинаций значения и отношения: изолирующие языки имеют только значения (корни); агглютинирующие языки выражают значение и отношение (корни и языки); флектирующие языки образуют в слове единицу, выражающую значение и отношение.
Морфологические типы языка, по мысли Шлейхера, есть проявление трёх ступеней развития: односложный класс представляет древнейшую форму, начало развития; агглютинирующий это средняя ступень развития; флектирующие языки как последняя ступень заключает в себе в сжатом виде элементы двух предшествующих ступеней развития. Морфологическая классификация Шлейхера оказала большое влияние на языкознание – в направлении разработки учения о типах языка. Рассматривая взаимоотношения индоевропейских языков как результат исторического развития, Шлейхер создаёт теорию родословного древа индоевропейских языков. По его теории, индоевропейский праязык в доисторический период распался на две группы праязыков – северно-европейскую (славяно-германскую) и южно-европейскую (арио-греко-итало-кельтскую). В исторический период наибольшую близость к индоевропейскому языку сохранил древнегреческий язык, наиболее удалёнными оказались германский и балтославянский праязыки. Он считал индоевропейский язык единой системой форм. Однако праязык был для него не исторической реальностью, а представление о звуковой системе и системе форм слова – всего лишь моделью, которая необходима для динамического рассмотрения разнообразного материала индоевропейских языков.
Задача компаративистики, по Шлейхеру, как раз и состоит в том, чтобы восстанавливать проформы на основе сохранившихся остатков индоевропейского праязыка в древних индоевропейских языках.
А. Шлейхер считал, что язык надо рассматривать как естественный природный организм, который живёт также как организм природы. Естественнонаучный принцип, на котором должна основываться лингвистика, предполагает, по его мнению, признание следующих постулатов: 1) язык как природный организм существует вне воли человека, его нельзя изменить;
2) «Жизнь человека», как и жизнь природы, есть развитие, а не история;
3)лингвистика должна быть основана на точном наблюдении организмов и законов их бытия, на полном подчинении исследователя объекту исследования.
Выдвинув требование учёта звуковых закономерностей языка, Шлейхер разработал методику реконструкций индоевропейского праязыка, понимая его как систему форм. С именем Шлейхера связывается создание родословного древа индоевропейских языков и разработка морфологической классификации языков.
Философские основы сравнительно – исторического и типологического языкознания заложил В. фон Гумбольдт. Он считал, что языкознание должно иметь свою философскую базу – философию языка, построенную на прочном фундаменте анализа разных языков. Основными принципами философии языка, по мнению Гумбольдта, признание языка и его формы как деятельности и национального сознания народа. Гумбольдт подчеркивал не только динамизм языка, но и егоактивность. Язык является результатом творческого синтеза мыслительной деятельности; он в то же время – активная форма, орудие этой мыслительной деятельности.
Единство языка и мышления – неразрывное диалектическое единство, это единство мысли и речи, ибо язык как общее, коллективное достояние воздействует на индивида, и чем лучше человек владеет языком, тем сильнее язык влияет на его мышление.
Гумбольдт подчеркивал, что «язык всегда развивается в сообществе людей, и человек понимает самого себя не иначе, как удостоверяясь в понятности слов своих, для другого». Но общественную природу языка он понимал как природунациональную , как «идеальное», которое находится «в умах и душах людей».
Причем это идеальное не общечеловеческое (логическое) и не индивидуальное (психическое), а общенародное языковое мышление. Гумбольдт писал: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык», «язык всеми тончайшими фибрами своих корней связан с народным духом, и чем соразмернее этот последний действует на язык, тем закономернее и богаче его развитие». Ошибка Гумбольдта состояла в том, что он внутреннюю форму языка связывал исключительно с национальным духом и абсолютной идеей и эта ошибка типична для немецкой философии объективного идеализма.
Учение о форме языка – важнейшая часть лингвистической теории Гумбольдта. Он подчеркивал, что хотя язык и связан с деятельностью народа и его мышлением, он имеет свою специфику и относительную самостоятельность, устойчивость. Речевая деятельность и язык взаимосвязаны, но не тождественны. Язык в каждый момент воспроизводится, речь разнообразна. «Язык является формой и ничем больше, кроме формы»- писал Гумбольдт.
Поскольку формы языка национально своеобразны, постольку общее (универсальное) в языках можно обнаружить не путем логических рассуждений, а путем сравнения форм языков друг с другом, используя языки родственные и неродственные, развитые и неразвитые. С одной стороны, Гумбольдт пытался установить генетическую связь между всеми языками – китайским и санскритом, санскритом и баскским. С другой стороны, Гумбольдт противопоставил языки, сходные по их родству, по языковым типам, создав типологическую классификацию языков. Языковые типы определяются не по общности материальных элементов, а по их структуре. Тип языка по Гумбольдту устанавливается путём открытия общего в строении его слов и предложений. Основных типов языков четыре: корневой, агглютинирующий, полисентетичекий и флективный. Языковедческая концепция Гумбольдта оказала огромное влияние на развитие лингвистической теории. Оно обнаруживается в теориях Г. Штейнталя и А. Потебни, И. А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. Де Соссюра, Э. Сепира и Н. Хомского, и Н. Мещанинова и Д. Гринберга. Значение трудов Гумбольдта состоит в том, что он показал, что языкознание должно иметь свою собственную «философию» - лингвистическую теорию, основанную на обобщении всего фактического материала языков – родственных и неродственных, больших и малых.
Социальные общности и социальные типы языков
Функционирование и развитие языка связано с историей общества, с социальными общностями людей. Этим общностям свойственны социальные типы языков, так как для любой социальной общности характерен языковой признак, а существование и функционирование языка обусловливается социальной общностью людей. Основные известные формы общности людей – этническая группа, народность, нация и межнациональная общность людей. Будучи историческими образованиями, их языки и в современных условиях сохраняют специфику своей общественной природы, функционирования и структуры. Более современными социальными типами являются язык народности и национальный язык.
Народности возникают на основе племен и их союзов. Экономическая база возникновения народности – докапиталистические производственные отношения. Общий язык и общая территория, единство духовного склада и культуры – основные признаки народности.
Язык народности, являющийся ее важнейшим признаком, характеризуется асимметрической функционально – стилевой структурой: общему языку, который проявляется в виде ведущего экономического и политического центра или в виде литературно – письменного языка, противостоят местные (территориальные) диалекты. Язык и диалект различаются тем, что язык обслуживает всю этническую общность, а потому является полифункциональным и структурно – независимым образованием, а его структура зависима от языка, вариантом которого он является. Язык народности может иметь литературно - письменную форму. Однако, объединяющее значение литературно – письменного языка остается незначительным, что проявляется в его малой функциональности, распространенности и авторитетности. Именно этим объясняется использование в функции литературно – письменного языка неродного языка. Тем не менеераннеписьменные языки сыграли большую роль в развитии современных литературных языков. Нации возникают, существуют и развиваются только при наличии экономических связей большого количества людей, связанных общностью территории, языка национального самосознания, проявляющегося в единстве культуры и духовного склада людей. Единство языка и беспрепятственное его развитие – один из основных признаков нации. Национальный язык, в отличие от языка народности, обязательно имеет литературно – письменную форму; распространение и укрепление общей нормы составляет особую заботу нации.
Чувство родного языка как этнический признак сохраняется благодаря тому, что на этом языке имеется литература, выражающая национальное чувство и национальное самосознание. Национальный язык есть форма национальной культуры. Связь языка и нации – конкретно – историческая и пути образования национальных языков, их функционально – стилевой и ярусной структуры разнообразны. Каждая нация имеет свой язык, однако это не значит, что язык нации всегда исконно – собственный и все нации соотносятся со своим языком одинаково. Национальный язык возникает на базе языка народности и потому является не только своим, но и единичным, неповторимым.
Язык как социально – историческая норма
Языковая норма в современных теориях выводится из сравнения её с системой языка. Языковая система понимается как структурные потенции языка и его абстрактная схема, языковая норма соответственно – как реализация возможности этой структурной схемы в конкретно – исторической форме того или иного языка.
Языковая норма как конкретно – историческое явление характеризуется, по крайней мере, тремя свойствами – избирательностью, уступчивостью и обязательностью. Избирательность нормы языка проявляется в том, что каждая языковая норма реализуют по своему возможности системы языка и различно фиксирует познавательную деятельность людей. Избирательность делает языковую норму явлением сложным, противоречивым, динамическим. В то же время языковая норма является устойчивым образованием. Ее устойчивость состоит прежде всего в том, что норма проявляется в сознании и практике всех членов данного языкового коллектива как что – то общее; передаваясь от поколения к поколению она объединяет речевую деятельность говорящих, разделенных временем, местом, социальным положением, уровнем знания и духовного развития. Устойчивость проявляется как сохранение языковых традиций, постепенное развитие культуры языка. Обязательность языковой нормы вытекает не из внутренних проявлений системы языка, а из внешних для нее требований – принятия тех или иных фактов языка. Все признанное обществом считается не только обязательным, но и правильным.Языковая норма – это совокупность наиболее устойчивых, традиционных элементов системы языка, исторически отобранных и закрепленных общественной языковой практикой.
Язык и мышление, речь и мысль настолько связаны друг с другом, что многие языковеды и философы считают возможным говорить о языке-мышлении как синкретическом явлении, а контекст и речевую ситуацию отождествляют с опытом человека или общества.
По сей день наиболее непостижимой и столь же притягательной для изучения со стороны языкознания, психологии, лингвистики, психолингвистики, логики и прочих наук является тема соотношения языка и мышления. Даже не зная знаков, по которым осуществляет свою работу мышление, и только примерно догадываясь, как осуществляется наша речевая деятельность, мы нисколько не сомневаемся, что мышление и язык связаны между собой. Сколько в жизни каждому из нас доводилось сообщать кому-либо некую информацию. В данном случае, процесс говорения имеет целью породить процесс понимания у получателя информации. Но существуют случаи, когда мы используем язык не для передачи информации другим людям, а для организации собственного мыслительного процесса: тихонько, шепотом или «про себя» проговариваем слова, а иногда и целые предложения, пытаясь, что-то уяснить или понять. И что примечательно получается! Зачастую мысль, облеченная в слова, как бы материализуется в нашем сознании и становится ясной и понятной.
Теория языковых значений, связь языка и мышления являются важнейшим аспектом лингвистики, образуют особую область лингвистических знаний. Раздел общего языкознания, который изучает взаимоотношения языка и мышления можно назвать металингвистикой.
Что структура языка объединяет единицы различного строения и назначения, было известно давно. Практически языковеды всегда различали фонетику и грамматику, слово и предложение; части речи рассматривались как лексико-грамматические разряды, объединяющие единицы структуры языка.
В начале XIX века, особенно в трудах В.Гумбольдта, были выделены два вида единиц языка – материальные, которые образуют внешнюю форму языка, и идеальные, образующие внутреннюю форму языка; единство внешней и внутренней формы и понимались как структура языка. Одновременно продолжалось изучение специфики единиц языка – слова и предложения, грамматической категории и морфемы. В первой половине XX века представители Пражского лингвистического кружка выделили две элементарные единицы языкового анализа – дифференциальный признак и сему. При анализе единиц языка и разработке методики лингвистического анализа было обнаружено, что идеальная сторона значительно сложнее материальной стороны языковых единиц и их категорий.
В языкознании получили распространение два рода теорий – субстанциональные и операциональные. Субстанциональные теории пытаются решить проблему структуры языка, исходя из коммуникативной функции языка выдвигая на передний план лексико-грамматические классы слов.
Операциональные (методические) теории пытаются решить проблему структуры языка, выдвигая на передний план структурную функцию языка, а также изоморфизм и иерархию сторон единиц языка.
Теория изоморфизма целостность структуры языка рассматривает на уровне методики описания, опирающейся на достижения современной фонологии. Реальные единицы языка заменены единицами описания, сложный характер идеальной стороны игнорирован. Поиск методических универсалий затемняет качественное своеобразие ярусов языка и разных сторон языковой единицы. Идея изоморфизма не объясняет сложности языковой структуры как системы особого рода; она сводит ее к простейшим структурам с плоскостным строением.
Теория иерархии уровней – это операциональная теория, которая опирается на идею одновременного иерархического строения языковой структуры. Наиболее четко она была сформулирована в 1962 г. Э.Бенвенистом. Он исходит из того предположения, что единицы языка планом выражения опираются на низкий уровень, а планом содержания входят в высший уровень, структура языка представляется так:
Уровень есть оператор: фонемы, морфемы, слова-элементы основных уровней, составляющих структуру языка. Если фонема определима, то лишь как составная часть единицы более высокого уровня – морфемы. Разница между морфемой и словом только в том, что морфема – знак связанной формы, а слово – знак свободной формы. Между фонемами, морфемами и словами как элементами своих уровней существуют дистрибутивные отношения, а между разными уровнями – интегративные. Это порождает две функции – конститутивную и интегративную, создающие форму и содержание единицы. Формой языковой единицы является ее способность разлагаться на конститутивные элементы низшего уровня, а значением – способность быть составной частью единицы высшего уровня. Такое понимание языковой структуры допускает только одно направление анализа – от низшего уровня к высшему, от форм к содержанию. Проблема взаимодействия уровней отодвигается на второй план, а самому понятию уровня придается операционалистический смысл. Морфема считается основным знаком языка, благодаря чему признается как его низший уровень, а слово – как высший.
Язык есть по преимуществу система слов, связанных друг с другом и структурно организованных. Лексико–семантические и лексико–грамматические разряды слов, с которыми непосредственно связаны правила словообразования и словоизложения, формулы построения словосочетаний и предложений, системы парадигм и полей – вот что образует систему систем языка, а правила выбора и употребления слов реализуют систему языка в речевой деятельности говорящих.
Слово как основная структурная единица имеет многоярусное строение. Связь между единицами и категориями всех ярусов осуществляется через слово как единицу, принадлежащую той или иной части речи.
В истории лингвистики проблема частей речи всегда занимала центральное место. Учеными разных направлений и школ решалась она неоднозначно, но все пытались привязать части речи по преимуществу к какому – то одному ярусу языка и объяснить типами отражения в языке категорий мышления. Очень распространенными являются теории, которые относят части речи к морфологическим или синтаксическим классам слов: менее распространены попытки связать части речи с фонетикой и морфемикой слова.
Любое слово принадлежит той или иной части речи, независимо от того, относится оно к ядерным или периферийным единицам данной части речи. Слово потенциально представляет часть речи, в разной степени выражая ее свойства. Таким образом, слово связывает конкретную лексему с особенностями структуры языка; оно объединяет материальную и идеальную стороны языков знаков, полузнаков и сигналов. Слову свойственны разные типы значений, причем каждый тип в подавляющем количестве слов представлен не одним, а несколькими значениями. Так слову свойственны значения: лексическое, морфологическое, словообразовательное и синтаксическое. Связывая эти значения в одной единице, слово объединяет все ярусы языка.
Характеристика промежуточных ярусов
Промежуточными ярусами являются: морфологический, словообразовательный, фразеологический.
Морфонологический ярус возникает на стыке фонем и морфем. Еще представители Казанской лингвистической школы обратили внимание на необходимость различения фонетических изменений и чередований, на связь фонем и морфем языка.
Морфология изучает чередование гласных и согласных, а также ударения и сочетания фонем в составе морфемы и слова. Так, чередования фонем (к/ч) в словах река-речной, не связаны с фонетическими изменениями, а обусловлены единством морфемы. В то же время фонологическое различие помогает опознанию вариантов морфемы, словоформы и лексемы [ход - (ить) - ходь - (ба) - хожд - (ение)].
Морфологическую функцию может нести и ударение. Так, в русском языке ударения характеризуют разновидности именных и глагольных парадигм, различают словоформы и слова (замок - замок).
Своеобразие словообразования как промежуточного яруса языка состоит в том, что морфемы и их категории (производящие основы, словообразовательные модели), воспроизводящие основы, словообразовательные модели), воспроизводя морфемы и морфологические категории, порождают номинативные единицы языка - слова, которыеобладают лексическим значением, независимо от того, сохраняются ли они как словообразовательно мотивированные единицы или утрачивают эту мотивированность. Более того, словообразовательное и лексическое значения слова не совпадают. Номинативные единицы языка возникают не только словообразовательно-морфологическим путем, но и на своей собственной основе - путем изменения лексического значения и освоения заимствованных лексем, например, в результате интеграции двух или нескольких лексем (первый блин комом, точить лясы, Черное море). Хотя такие единицы построены по моделям словосочетаний и сохраняют раздельнооформленность, они воспроизводятся как однаноминативная единица. Среди аналитических номинативных единиц выделяются прежде всего фразеологические единицы (фразеологизмы, идиомы, устойчивые фразы) и составные наименования.
Фразеологические единицы и составные термины, не являясь особым типом единиц, образуют промежуточный ярус языка между лексемами, образуют промежуточный ярус языка между лексемами и их сочетаниями. Возникая на базе словосочетания фразеологические единицы и составные термины относятся к синтагматике и синтаксису, но по условиям функционирования в качестве номинативных единиц могут быть причислены к своеобразной прослойке лексико-семантической системы языка.
Фонетико-фонологический ярус изучает звуковой строй языка, который состоит из звуков речи, правил сочетания их в речевом потоке и фонетических категорий. Звуки речи характеризуются артикуляционными, акустическими и фонологическими свойствами.
Артикуляционные характеристики звуков речи связывают звуковой строй языка с физиологическими возможностями и навыками говорящих, и, следовательно, с обществом, так как артикуляционная база языка есть явление социально-психологическое. Звуковая система языка располагает двумя основными категориями - гласными си согласными. Они отличаются друг от друга артикулированием, структурой и функцией-ролью в образовании слога и морфемы; гласные являются слогообразующими звуками, согласные выполняют только морфеморазличительную функцию. Фонемы как сигналы языка различают морфемы и слова, имеют внутреннюю организацию, обеспечивающую им выполнение их функции и употребление в речевом потоке. Различаются два типа организации звуков языка:
а) фонологические оппозиции и дистрибутивные классы фонем;
б) позиционные изменения звуков, их слоговая структура.
Изменения звуков в потоке речи нашли отражение в учении о комбинаторных и позиционных изменениях, в фонетике конца и начала слова, в фонетических явлениях на стыке морфем, а также в сегментации и классификации фонем, предложенных дескриптивной фонемикой.
Морфологический ярус языка охватывает два типа единиц: морфему и словоформу. Если морфема – мельчайшая значимая единица языка, то морфемами являются не только аффиксы и корни, но и служебные слова. Рассматривая морфему как двустороннюю единицу, т.е. как структурный знак в ней выделяют материальную и идеальную стороны. Материальной стороной являются фонетические варианты. Например, в словах вода, тетя, юноша, папа звуки [а], ["^], [а], [а] являются фонетическими вариантами одной и той же морфемы. С другой стороны, каждая морфема и каждый ее вариант обладает совокупностью грамматических значений. Так, флексия -а (в слове вода) имеет три значения (семы): ж.р., ед.ч., им.п., т.е. идеальной стороной являются семы (значения). Морфемы подразделяются на два класса: знаменательные морфемы (корни) и служебные (аффиксы).
Понятие формы слова было введено в морфологическую теорию представителями Московской лингвистической школы. Словоформа – важнейшая единица морфологического строя флективных и агглютинативных языков, т.е. языков, имеющих аффиксы. Словоформа – это первичное членение слова, распадение слова на постоянную часть – основу и переменную флексию. Основа выражает лексическое и общее грамматическое значения, окончание – частные грамматические значения. Например, формы слов сижу, вазу распадаются на основы сиж- и ваз- и флексии -у, и -у; глагольная основа выражает значение настоящего времени, именная – значение предметности, флексия -у - значение 1 лица, ед.ч., флексия -у – значение вин.п., ед.ч.
Второе членение слова – это выделение в нем производящей основы и словообразующего аффикса. Например, в словах конфетница и пересказать выделяются основы конфет- и сказа-, от которых они образовались прибавлением суффикса -ниц- и префикса пере-. Блоки морфем, образующих производные основы и сложные аффиксы, - такая же реальность морфемо-морфологического яруса, как и сами морфемы, из которых они диахронически и исторически возникли.
Синтаксический ярус языка, как и морфологический, имеют единицы двух типов – словосочетание и предложение. Между ними имеется определенная зависимость: словосочетания, как и словоформы, являются конструктивным материалом для построения предложений по их собственным образцам. Как морфологической структуре слова, так и членение модели предложения на словосочетания, использованные в предложении, не тождественно синтаксической структуре предложения: предложение делится не только на словосочетания, но и на члены предложения и синтагмы.
Словосочетание как синтаксический образец состоит из формы слова, объединенных на основе синтаксической связи и синтаксического значения. Так, словосочетание слово учителя представляет собой сочетание именительного и родительного падежей имени существительного, находящихся в подчинительной связи управления и выражающих атрибтино-субъектные отношения: если по форме связи «управляет» именительный падеж, то по семантике отношения «управляет» существительное в родительном падеже.
6.1. В §§ 3,4 описаны две модели лингвистической структуры: простая теоретико-коммуникационная модель и формализованный вариант анализа по непосредственно составляющим. Обеони оказались неадекватными, и в § 5 я предложил более сильную модель, сочетающую уровень непосредственно составляющих и грамматические трансформации, которая предназначена восполнить недостатки предыдущих моделей. Прежде чем переходить к изучению этой возможности, я хотел бы разъяснить некоторые исходные моменты, лежащие в основе метода данного исследования.
Главное в настоящем обсуждении лингвистической структуры - это проблема обоснования грамматик. Грамматика языка Ь есть в сущности теория языка Ь. Любая научная теория, основываясь на конечном числе наблюдений, стремится установить соотношения между наблюденными явлениями и предсказать новые явления, сформулировав общие законы в терминах гипотетических конструктов, таких, как (в физике, например) «масса» и «электрон». Подобным же образом грамматика английского языка основывается на конечном множестве высказываний (наблюдений) и содержит некоторые грамматические правила (законы), сформулированные в терминах конкретных фонем, групп и т. п, английского языка (гипотетические конструкты). Эти правила выражают структурные соотношения между наблюденными предложениями и бесконечным числом предложений, порождаемых грамматикой независимо от этих наблюденных предложений (предсказания). Наша задача состоит в выработке и уяснении критериев выбора правильной грамматики для каждого языка, то есть правильной теории этого языка.
В § 2.1 были упомянуты два типа таких критериев. Ясно, что каждая грамматика обязана удовлетворять определенным внешним условиям адекватности; так, например, порождаемые ею предложения должны быть приемлемы для природного носителя языка. В § 8 мы рассмотрим некоторые другие внешние условия этого рода. Кроме того, мы предъявляем к грамматикам требование общности;
мы требуем, чтобы грамматика данного языка была построена в соответствии с определенной теорией лингвистической структуры, в которой такие понятия, как «фонема» и «группа», определяются вне зависимости от всякого конкретного языка 29 . Если опустить либо внешние условия, либо требование общности, у нас не будет оснований для выбора среди большого числа совершенно различных «грамматик», каждая из которых совместима с данной совокупностью наблюденных высказываний. Но, как мы заметили в § 2.1, эти требования в своей совокупности представляют весьма сильный критерий адекватности для общей теории лингвистической структуры, а также для множества грамматик, которые созданы на ее основе для конкретных языков. Заметим, что ни общая теория, ни конкретные грамматики не фиксированы с этой точки зрения раз навсегда. Прогресс и пересмотр могут осуществляться в силу открытия новых фактов, касающихся конкретных языков, или чисто теоретического проникновения в организацию языковых данных, т. е. построения новых моделей лингвистической структуры. В этой концепции, однако, нет круга. В любой момент времени мы можем попытаться сформулировать со всей возможной точностью как общую теорию, так и множество связанных с ней грамматик, которые обязаны удовлетворять эмпирическим, внешним условиям адекватности.
Мы не рассмотрели еще следующего весьма решающего вопроса: каково отношение между общей теорией и конкретными грамматиками, вытекающими из нее? Другими словами, какой смысл мы вкладываем в данном контексте в понятие «вытекать из»? Именно в этом пункте наш подход резко расходится со многими теориями лингвистической структуры.
Наиболее сильное требование, которое можно было бы предъявить к соотношению между теорией лингвистической структуры и конкретными грамматиками, состоит в
29 Предполагается, что эти два условия соответствуют тому, что имел в виду Ельмслев, говоря о пригодности и произвольности лингвистической теории. Ср . L. Н j е 1 m s 1 е v, Prolegomena to a theory of language (Memoir 7, Indiana University Publications in Anthropology and Linguistics), Baltimore, 1953, p. 8 [ в переводе на русский см . « Новое в лингвистике », вып . 1, Изд - во иностранной лит - ры , М ., 1960, стр . 275. - Прим . ред .]\ в этой связи см . также рассужление Хоккета о « метакритериях » в лингвистике («Two models of grammatical descnption», ^Linguistics Today» = «Word», 10,p. 232-233).
том, чтобы теория, исходя из определенной совокупности высказываний, давала практичный и автоматический метод конструирования грамматики. Будем говорить, что такая теория предоставляет нам процедуру для открытия грамматик.
Более слабое требование заключается в том, чтобы теория давала практичный и автоматический метод для определения того, является ли грамматика, предлагаемая для данной совокупности высказываний, действительно наилучшей грамматикой для того языка, из которого взята данная совокупность. О такой теории, не затрагивающей вопроса о том, как строится грамматика, надо говорить как о теории, предоставляющей процедуру суждения о грамматике.
Еще более слабое требование сводится к тому, чтобы, имея совокупность высказываний и две предлагаемые грамматики в, и й 2 , мы могли с их помощью решить, какая из грамматик лучше для языка, из которого выделена данная совокупность высказываний. В этом случае следует говорить, что теория дает нам процедуру выбора грамматик.
Все эти теории можно представить графически следующим обоазом:
механизм с грамматикой и совокупностью высказываний в качестве входов и ответами «да» и «нет» в качестве выходов, означающими правильность или неправильность грамматики; следовательно, это теория, дающая процедуру суждения о грамматике. Рис. (36 III) представляет теорию с грамматиками G 1 и G 2 , а также всей совокупностью высказываний на входе и решением о предпочтительности G, или G 2 на выходе, т. е. теорию, дающую процедуру выбора грамматик 30 .
Из принятой здесь точки зрения вытекает, что неразумно требовать от лингвистической теории чего-либо большего, чем практичной процедуры выбора грамматик. Иначе говоря, мы принимаем последнюю из трех позиций, о которых говорилось выше. Насколько я понимаю, большинство наиболее тщательных программ в области разработки лингвистической теории 31 стремятся к удовлетворению самого сильного из этих трех требований. Это значит, что предпринимаются попытки сформулировать методы анализа, которые исследователь реально может использовать, если у него есть время, чтобы построить грамматику языка, исходя непосредственно из сырых данных. По-моему, весьма сомнительно, чтобы этой цели можно было достигнуть сколько-нибудь интересным путем, и я
80
Основная проблема не
изменится, если мы захотим взять не-
большое множество правильных грамматик
вместо одной.
81
См
.,
например
,
В
.
В
1
о
с
h, A set of postulates for
phonemic
analysis,
«Language»,
24, 1948, p. 3-46; N. Chomsky,
Systems
of syntactic
analysis,
«Journal
of
Symbolic
Logic»,
18,
1953, p. 242-
256; Z. S. Harris,
From phoneme to morpheme,
«Language»,
31, 1955, p. 190-222;
его
же
, Methods in structural
linguistics,
Chicago, 1951; C.
F.
H
о
с
k e t t, A formal statement of
morphemic
analysis,
«Studies
in
Linguistics»,
10, 1952, p. 27-39;
его
же
,
Problems of morphemic
analysis,
«Language»,
23, 1947, p. 321-343;
R. S. W e 1 1 s, Immediate
constituents,
«Language»,
23, 1947, p. 81 -
117,
и
многие
другие
работы
.
Хотя явной целью этих работ
яв-
ляются процедуры открытия, мы часто обнаруживаем при тща-
тельном
рассмотрении, что теория, которая в действительности по-
строена, дает всего
лишь процедуру выбора грамматик. Так, напри-
мер, Хоккет считает своей
задачей в «А
formal
statement
of
morphemic
analysis»
разработку «формальных процедур, с помощью
которых
можно идти от стартовой черты до полного описания системы
языка»
(стр. 27); но реально он лишь описывает некоторые из
формальных
свойств морфологического анализа, а затем предлагает «критерий,
с
помощью которого можно определить относительную эффективность
возможных
морфологических решений; пользуясь им, можно вы-
брать максимально
эффективный вариант либо несколько вариантов,
равно эффективных, но более
эффективных, чем все прочие» (стр. 29).
подозреваю, что всякая попытка достичь ее должна завести в лабиринт все более и более подробных и сложных аналитических процедур, которые, однако, не дают ответа на многие важные вопросы, касающиеся природы лингвистической структуры. Я полагаю, что, снизив наши запросы и поставив более скромную цель - разработать процедуры выбора грамматик,- мы сможем сосредоточить наше внимание на узловых проблемах лингвистической структуры и прийти к более удовлетворительному их решению. Справедливость этого мнения может быть проверена лишь путем фактической разработки и сравнения указанных теорий. Заметим, однако, что слабейшее из этих трех требований является все же достаточно сильным для того, чтобы обеспечить высокую содержательность теории, которая ему удовлетворяет. Нам известно немного таких областей науки, в которых можно было бы серьезно рассматривать возможность разработки общего, практичного, автоматического метода выбора между несколькими теориями, каждая из которых совместима с имеющимися данными.
Рассматривая каждую из указанных концепций лингвистической теории, мы охарактеризовали соответствующие типы процедуры словом «практичная». Эта неопределенная характеристика очень важна для эмпирической науки. Допустим, к примеру, что мы оцениваем грамматики в соответствии с таким простым их свойством, как длина. Тогда было бы правильным сказать, что мы имеем практичную процедуру выбора грамматик, поскольку мы можем сосчитать количество символов, которые каждая из них содержит; абсолютно верным было бы также утверждение, что мы имеем процедуру открытия, поскольку можно расположить все последовательности, состоящие из конечного числа символов, из которых построены грамматики, в порядке возрастания их длины. При этом мы могли бы проверить, является ли каждая из этих последовательностей грамматикой или нет, так, чтобы можно было быть уверенным, что по прошествии некоторого конечного отрезка времени найдется кратчайшая последовательность, которая удовлетворит необходимым требованиям. Однако данная процедура открытия не того типа, который желателен тем, кто пытается удовлетворить наиболее сильное из требований, рассмотренных выше.
Предположим, что мы пользуемся словом «простота» по отношению к совокупности формальных свойств грамматик, рассматриваемых с целью выбора между ними. Тогда перед лингвистической теорией предлагаемого нами типа встают три главные задачи. Во-первых, необходимо сформулировать точно (если возможно - с операционными, поведенческими испытаниями) внешние критерии адекватности грамматик. Во-вторых, мы должны охарактеризовать строение грамматик в общей и явной форме так, чтобы можно было реально предложить грамматики этого типа для конкретных языков. В-третьих, необходимо анализировать и определить понятие простоты, которым мы собираемся пользоваться при выборе между грамматиками, каждая из которых имеет требуемую форму. По выполнении последних двух задач мы в состоянии сформулировать общую теорию лингвистической структуры, в которой такие понятия, как «фонема в Ь», «группа в Ь», «трансформация в Ь», определяются для произвольного языка Ь в терминах физических и дистрибутивных свойств высказываний Ь и формальных свойств грамматик Ь 82 . Например, мы определим множество фонем Ь как множество элементов, имеющих известные физические и дистрибутивные свойства и выступающих в простейшей из грамматик, предложенных для Ь. Имея такую теорию, можно попытаться построить грамматики для реальных языков и решить затем, удовлетворяют ли простейшие из грамматик, предлагаемые нами (т. е. грамматики, которые мы обязаны выбрать согласно общей теории), внешним условиям адекватности. Мы должны продолжать пересматривать наши понятия простоты и характеристики форм грамматик до тех пор, пока грамматики, отобранные в соответствии с теорией, не будут удовлетворять внешним условиям 83 . Заметим, что эта теория не может подсказать нам, как реально приступить к построению грамматики данного
82 Лингвистическая теория формулируется, таким образом, на языке, который является метаязыком по отношению к языку, на котором написаны грамматики, и на метаметаязыке по отношению к языку, для которого построена грамматика.
88 В действительности в ходе исследования мы можем пересмотреть также критерии адекватности. Это значит, мы можем решить, что некоторые из соответствующих испытаний не применимы к грамматическим явлениям. Предмет теории не вполне определен в начале исследования. Он определяется частично в меру возможности дать организованное и систематическое описание некоторой области явлений.
языка, исходя из всей совокупности высказываний. Однако благодаря ей мы можем решить, как оценить такую грамматику; эта теория должна, таким образом, дать нам возможность выбрать между двумя предложенными грамматиками.
В предыдущих разделах настоящего исследования мы имели дело со второй из упомянутых трех задач. Мы предполагали, что множество грамматически правильных предложений английского языка задано и что существует некоторое понятие простоты, и старались решить, какого рода грамматика будет точно порождать грамматически правильные предложения некоторым простым способом. Формулируя это несколько иными словами, мы отметили выше, что одно из понятий, которое необходимо определить в общей лингвистической теории, есть «предложение в Ь». Исходными для определения должны быть такие понятия, как «наблюденное высказывание в Ь», «простота грамматики Ь» и т. п. В соответствии со сказанным общая теория имеет дело с разъяснением отношения между множеством грамматически правильных предложений и множеством наблюденных предложений. Наше изучение структуры первого множества - это подготовительное исследование, исходящее из допущения, что, прежде чем мы сможем ясно охарактеризовать указанное отношение, мы должны знать гораздо больше о формальных свойствах этих множеств.
Ниже, в § 7, мы продолжим рассмотрение сравнительной сложности различных способов описания структуры английского языка. В частности, мы коснемся вопроса о том, упростится ли грамматика в целом в том случае, если мы отнесем некоторый класс предложений к числу ядерных или если будем считать их полученными посредством трансформаций. Этим путем мы придем к определенным заключениям относительно структуры английского языка, В § 8 мы покажем, что существует независимое свидетельство в пользу нашего метода выбора, т. е. что более простые грамматики удовлетворяют определенным внешним условиям адекватности, тогда как более сложные грамматики, где иначе решен вопрос об отнесении предложений к ядру, таким условиям не удовлетворяют. Полученные результаты, однако, остаются всего лишь правдоподобными до тех пор, пока мы не дадим строгого определения используемого нами понятия простоты. Я думаю, что такое определение можно дать, но это не входит в задачу настоящей монографии. Тем не менее ясно, что при любом разумном определении «простоты грамматики» большинство суждений об относительной сложности, к которым мы придем ниже, останется в силе 8 \
Заметим, что простота есть системный критерий; единственное окончательное мерило для оценки - это простота системы в целом. При рассмотрении частных случаев мы можем фиксировать лишь, насколько то или иное решение влияет на общую сложность. Такой критерий может быть только приблизительным, поскольку в результате упрощения одной части грамматики могут усложниться другие ее части. Другими словами, если выяснится, что упрощение одной части грамматики ведет к соответствующему упрощению других частей, мы вправе надеяться, что находимся на правильном пути. Ниже мы попытаемся показать, что как раз простейший трансформационный анализ одного класса предложений весьма часто прокладывает путь к более простому анализу других классов.
Короче говоря, никоим образом не следует останавливаться на способе получения грамматики, степень простоты которой определена, например, на том, как можно получить разложение глагольной группы, приведенное в § 5.3. Вопросы подобного рода не имеют отношения к программе исследования, изложенной выше. Можно прийти к грамматике с помощью интуиции, проб, всякого рода вспомогательных методологических средств, на основании предыдущего опыта и т. п. Без сомнения, можно дать систематическое описание многих полезных процедур анализа, но навряд ли удастся сформулировать их достаточно строго, исчерпывающе и просто, чтобы именовать все это практичной и автоматической процедурой открытия. Так или иначе данная проблема выходит за рамки настоя-
34 См. мою работу «The logical structure of linguistic theory», где рассматриваются методы оценки грамматик в терминах формальных свойств простоты.
Мы не отрицаем в данном конкретном случае полезности даже частично адекватных процедур построения. Они могут дать лингвисту-практику ценное вспомогательное средство, а также привести к небольшому набору грамматик, среди которых затем мож* но выбрать лучшие. Существо нашей позиции заключается в том, что лингвистическая теория не должна отождествляться со справочником полезных процедур и не следует ожидать от нее, что она предоставит нам автоматические процедуры открытия грамматик.
щего исследования. Наша конечная цель - дать объективный и формальный метод выбора грамматики и сравнения ее с другими предложенными грамматиками. Нас интересует, таким образом, описание форм грамматик (или, что то же самое, природы лингвистической структуры) и изучение эмпирических последствий принятия определенной модели лингвистической структуры, а не указания, как в принципе можно прийти к грамматике того или иного языка.
6.2. Как скоро мы отказываемся от всякого намерения найти практичную процедуру открытия грамматик, многие проблемы, которые были предметом горячей методоло* гической дискуссии, попросту снимаются. Рассмотрим проблему независимости уровней. Справедливо указывалось, что если морфемы определяются через фонемы и одновременно фонемный анализ связан с морфологическими соображениями, то лингвистическая теория сходит на нет в силу логического круга. Однако эта взаимозависимость уровней не обязательно должна привести к кругу. В данном случае можно задать «предположительное множество фонем» и «предположительное множество морфем» и определить отношение совместимости, существующее между предположительными множествами фонем и пред-лоложительными множествами морфем. Тогда мы сможем определить пару, состоящую из множества фонем и множества морфем, для данного языка как совместимую пару, состоящую из предположительного множества фонем и предположительного множества морфем. Наше отношение совместимости будет частично базироваться на соображениях простоты, т. е. мы сможем определять фонемы и морфемы языка как предположительные фонемы и морфемы, которые, между прочим, в совокупности приведут к самой простой грамматике. Таким образом, мы получаем совершенно прямой путь определения взаимозависимых уровней, не впадая в ошибку круга. Разумеется, все это еще не дает ответа на вопрос, как найти фонемы и морфемы прямым, автоматическим путем. Но и никакая другая фонемная или морфологическая теория в действительности не ответит на этот прямой вопрос, и мало оснований полагать, что на него вообще можно ответить сколько-нибудь содержательным образом. Во всяком случае, если мы поставим себе более скромную цель к потребуем только разработки процедуры вцбора грамматик, то останется мало оснований возражать против смешения уровней и нетрудно будет избежать круга при определении взаимозависимых уровней 35 .
Многие проблемы морфемного анализа также получают совершенно простое решение, если мы примем общее направление, охарактеризованное выше. Пытаясь разработать процедуры открытия грамматик, мы естественным образом приходим к необходимости рассматривать морфемы как классы последовательностей фонем, т. е. как единицы, имеющие конкретный фонемный «состав» в некотором совершенно буквальном смысле. Это ведет к помехам в таких общеизвестных случаях, как английское took /tuk/, где
85 См. Z. S. H а r r i s, Methods in structural linguistics , Chicago , 1951 (напр., Приложение к 7.4, Приложение к 8.2, гл. 9, 12), где приводятся примеры процедур, ведущих к взаимозависимым уровням. Я думаю, что возражение Фаулера против морфологических процедур Хэрриса (ср. «Language», 28, 1952, р. 504-509) можно без труда опровергнуть, если сформулировать, не впадая в круг, предложенную здесь процедуру. Ср . С . F. H о с k e t t, A manual of phonology (Memoir 11, Indiana University Publications в «Anthropology an Linguistics»), Baltimore, 1955; e г о ж e, Two fundamental problems in phonemics, «Studies in Linguistics», 7, 1949, p. 33; R. Jakobson, The phonemic and grammatical aspects of language and their interrelation (Proceedings of the Sixth International congress of linguists,5-18, Paris, 1948); K. L. P i k e, Grammatical prerequisites to phonemic analysis, «Word», 3, 1947, p. 155-172; его же , More on grammatical prerequisites, «Word», 8, 1952, p. 106-121, где обсуждается проблема взаимозависимости уровней . См . также N. С h о m s k у , M. H а 1 1 e, F. L u k о f f, On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80).
Бар - Хиллел утверждает в «Logical syntax and semantics» ( см . «Language», 30, 1954, p. 230-237), что предложения Пайка можно формализовать с помощью рекурсивных определений. Он не обосновывает этого утверждения подробно; что до меня, то я считаю, что этот путь вряд ли приведет к успеху. Кроме того, если удовлетвориться процедурой выбора грамматик, то можно построить взаимозависимые уровни, пользуясь только прямыми определениями, как мы только что видели.
Проблему взаимозависимости фонемного и морфемного уровней не следует смешивать с вопросом о том, необходима ли морфологическая информация для того, чтобы читать фонемную транскрипцию. Даже если считать морфологические соображения имеющими отношение к определению фонем языка, может тем не менее оказаться, что фонемная транскрипция дает полный набор «правил чтения» вне зависимости от других уровней. Ср. N . С h о m s k у, M. Hal le, F. L u k о f f , On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80), где рассматривается этот вопрос и приводятся примеры.
трудно, не прибегая к искусственности, связать какую бы то ни было часть слова с морфемой прошедшего времени, присутствующей в виде jtl в walked /wokt/, а также в виде /d/ в framed /îreymd/ и т. д. Можно избежать всех этих проблем, рассматривая морфологию и фонологию как два различных, но взаимозависимых уровня представления, связанных в грамматике посредством морфофонемных правил типа (19). Так, took представляется на морфологическом уровне в виде take+past, подобно тому как walked можно воспринимать в виде walk+past. Морфофонем-ные правила (19 II) и (19 V), соответственно, превращают эти цепочки морфем в /tuk/ и /wokt/. Единственная разница между этими двумя случаями состоит в том, что (19 V) является гораздо более общим цравилом, чем (19 II) 36 . Если мы откажемся от мысли, что более высокие уровни в буквальном смысле слова построены из элементов более низких уровней (а я думаю, что мы должны это сделать), то станет куда более естественным рассматривать даже такие абстрактные системы представления, как трансформационная структура (где каждое высказывание представляется последовательностью трансформаций, посредством которых оно получается из терминальной цепочки грамматики непосредственно составляющих), в качестве лингвистического уровня.
|
86 Хоккет дает весьма ясное изложение этого подхода к уровням в «A manual of phonology», 1955, p. 15. В «Two models of grammatical description» (cm . «Linguistics Todayx=«Word», 10, 1954, p. 210- 233) Хоккет отбрасывает решение, весьма сходное с тем, которое только что было предложено, на том основании, что «took и take частично сходны по фонемному виду, точно так же как baked и bake; они сходны также по значению; этого факта нельзя упускать из виду» (стр. 224). Но сходство значений не упускается из виду при нашей формулировке, поскольку морфема past налицо в морфемном представлении как слова took «взял», так и слова baked «пек». Сходство фонемного вида также может быть обнаружено при данной формулировке морфофонемного правила, которое превращает take+past в /tuk/. Без сомнения, в реальной морфемной системе мы сформулируем это правило в виде: еу -> u в контексте t - k-\-past. Это позволит нам упростить грамматику посредством обобщения, которое обнаружит параллели между take «взять» - took «взял», shake «трясти» - shook «тряс», forsake «покинуть» - forsoo к «покинул» и в более общем случае между stand «стоять» - stood «стоял» и т. п. |
Многие общепринятые точки зрения окажутся несостоятельными, если мы сформулируем наши цели предложенным выше образом. Так, утверждают иногда, что работа в области синтаксической теории в настоящее время преждевременна, поскольку многие проблемы, возникающие на более низком уровне фонетики и морфологии, не решены. Совершенно справедливо, что высшие уровни лингвистического описания зависят от результатов, полученных на низших уровнях. Однако в определенном, вполне разумном смысле, верно также и обратное. Выше мы видели, например, что было бы абсурдным или даже безнадежным устанавливать принципы построения предложений в терминах фонем или морфем, однако только разработка таких высших уровней, как уровень непосредственно составляющих, показывает нам, что нет смысла предпринимать эту тщетную попытку на низших уровнях 37 . Подобным же образом мы утверждали, что описание структуры предложения через анализ по непосредственно составляющим теряет силу вне определенных границ. Однако только разработка еще более абстрактного уровня трансформаций может подготовить почву для разработки более простой и адекватной методики анализа по непосредственно составляющим в более узких границах.
87 См. N. Chomsky, M. Halle, F. L u k о f f, On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80), где рассматриваются явления на всех высших уровнях (включая морфологию, непосредственно составляющие и трансформации), связанные с выбором того или иного фонемного анализа.
Грамматика языка - это сложная система с многочисленными и разнообразными связями между ее частями. Для исчерпывающей разработки одной части зачастую полезно или даже необходимо иметь некоторую картину системы в целом. Итак, я думаю, что мнение, будто синтаксическая теория должна ожидать решения проблем фонологии и морфологии, совершенно несостоятельно и не зависит от того, занимаемся ли мы проблемой процедур открытия или нет. Однако я уверен, что это мнение питается ложной аналогией между порядком разработки лингвистической теории и предполагаемой очередностью операций при открытии грамматической структуры.
Вербальный язык стал важным изобретением человека . Благодаря ему интеллект, присущий животным, превратился в разум и обеспечил становление и развитие культуры. Хотя человек многое делает, он далеко не все осознает и понимает. Все люди являются носителями и практиками языка, но абсолютное большинство не имеет теории языка. Все говорят прозой, но как и мольеровский Журдэн не дают этому отчета. Как раз этим занимается лингвистика как комплекс научных дисциплин, изучающих язык.
3.1. Союз мировоззрения и лингвистики: учения о языке. Самой древней считается грамматика Панини (IV в. до н.э.) . Неграмотный и гениальный индус в устной форме дал достаточно полное описание санскрита. Позднее, спустя века, оно было записано и подверглось многочисленным комментариям.
В Древнем Китае иероглифы исключили грамматику. Уже в V в. до н.э. здесь появились толкования сложных иероглифов из древних текстов. В них была сформулирована проблема отношения языка к реальности. В III в. до н.э. возникло учение об исправлении имен, основанное на представлении о соответствии/несоответствии иероглифа (имени) особенностям индивида. Правильный подбор имени обеспечивает счастливую жизнь, ошибка ведет к конфликтам. Сю Шэнь (I в.) выделил составные части иероглифа в виде графики и фонетики (звуковые тона), заложив представление о структуре корнеслога. К XI в. были составлены фонетические таблицы, а к XVIII в. возник словарь из 47035 иероглифов и 2 тыс. вариантов.
В Древней Греции языкознание развивалось в лоне философии. Школа софистов поставила вопрос: «чему соответствует язык: природным вещам или социальным установлениям?» Также можно выделить первую классификацию частей речи Аристотеля и его определения имени и глагола. Школа стоиков это развила, введя понятие падежа. В дальнейшем основные понятия грамматики сформировались в Александрийской школе (II в. до н.э.- III в.). Древнеримские ученые занимались приспособлением греческих схем к латыни. В итоге сложились грамматика Доната и Присциана (IV в.)
В средневековой Европе единым языком культуры была латынь. Школа модистов (XIII-XIV вв.) сконструировала спекулятивную схему, где латинская грамматика оказалась между внешним миром и мышлением. Поскольку первое получило в ходе творения глубину, язык должен не только описывать, но и объяснять. Модисты не только теоретизировали, они начали создавать терминологию синтаксиса, которую завершил француз П. де ла Раме (1515 - 1572) . Ему же принадлежит современная система членов предложения (подлежащее – сказуемое – дополнение).
Грамматика Пор-Рояля. Она стала одной из лингвистических вершин. Ее авторы – французы Антуан Арно (1612 - 1694) и Клод Лансло (1615 - 1695) – весьма чутко восприняли перспективные замыслы своих предшественников и творчески их развили, опираясь на силы кружка единомышленников. Авторы стремились к учебным целям, но их увлек научный поиск, завершившийся созданием объяснительной теории. Исходили они из рационализма модистов и Р. Декарта. Язык является универсальным средством анализа мышления, ибо его операции выражены грамматическими конструкциями. Как базисные части грамматики слова являются звуками и одновременно выражают мысли. Последние дифференцируются на представление, суждение и умозаключение. В свою очередь представление распадается на имена, местоимения и артикли; суждение – на глаголы, отглагольные части, союзы и междометия. Что касается умозаключений, то их система образует связный текст (речь). Арно и Ансло проследили взаимосвязь двух коренных уровней – логики и грамматики. Если первая представлена категориальным строем, то вторая делится на общую науку и частное искусство. Логика придает глубинные значения грамматике, а та выступает поверхностной (лексической, синтаксической и т.д.) структурой мысли. На этой взаимодополнительности и строится жизнь языка.
Гипотезы происхождения языка. В XVIII в. актуализировалась тема исторического развития языка. Философов и ученых явно не удовлетворяла библейская история о вавилонской башне. Каким же образом люди научились говорить? Мыслители выдвигали самые различные версии появления языка: из звукоподражаний, из непроизвольных выкриков, из «коллективного договора» (Ж.-Ж. Руссо). Наиболее связный проект предложил французский философ Э. Кондильяк (1714 - 1780) . Он считал, что исходными стали жестовые знаки, которые поначалу лишь дополнялись звуками. Затем звуковые знаки вышли на первое место и развивались от спонтанных выкриков до контролируемых артикуляций. На поздней стадии звуковая речь получила письменную запись.
3.2. Становление научной лингвистики. Многие идеи философов были весьма интересными, пронизывались духом историзма, но их объединял один недостаток – умозрительная спекулятивность, игнорирующая изучение фактов. Преодолеть его помогло открытие европейцами санскрита (У. Джонс, 1786). Это дало начало этапу сравнительного сопоставления европейских языков с древним языком Индии. Сходство санскрита с греческим и другими языками Европы было очевидным и Джонс выдвинул гипотезу о нем как праязыке. Только в середине XIX в. она была опровергнута.
Сравнительно-историческое языкознание. Центром компаративистики стали Германия и Дания, ибо здесь на рубеже VIII и XIX вв. возникли научные центры. В 1816 г. немецкий лингвист Франц Бопп (1791 - 1867) издал книгу, где четко сформулировал принципы сравнительно-исторического метода и применил их в анализе ряда индоевропейских языков. Он предложил сравнивать не целые слова, а их составные части: корни и окончания. Упор не на лексику, а на морфологию оказался перспективным. Датчанин Расмус Раск (1787 - 1832) разработал принцип регулярности соответствий и разграничил классы лексики. Слова, связанные с наукой, образованием и торговлей, чаще всего заимствуются и не подходят для сравнения. Зато имена родства, местоимения, числительные являются укорененными и отвечают целям компаративистики. Разграничение базовой и небазовой лексики оказалось ценной находкой.
Другой важной темой стало историческое развитие отдельных языков и их групп. Так, в «Немецкой грамматике» Якоба Гримма (1785-1863) описывалась история германских языков, начиная с весьма древних форм. Александр Христофорович Востоков (1781-1864) рассмотрел старославянскую письменность и раскрыл тайну двух особых букв (носовых гласных), звуковое значение которых было забыто.
Каждый язык развивается как целое, выражая собой дух народа. Классиком мирового языкознания стал немецкий исследователь Вильгельм фон Гумбольдт (1767 - 1835) . Его интересовала природа человеческого языка как такового, и его исследование смыкалось с философской рефлексией. Ученый предложил схему из трех этапов развития, относящихся к любому языку. В первый период язык возникает во всей наивности, но при этом не по частям, а сразу целиком как единое и автономное целое. На втором этапе совершенствуется структура языка и этот процесс, как и первый, недоступен прямому изучению. На третьем этапе достигается «состояние стабильности», после чего принципиальные изменения языка невозможны. Все лингвисты застают языки в этом состоянии, которое различно у каждой этнической формы.
Язык далек от преднамеренных действий индивидов, он представляет собой стихийную и самостоятельную силу народов. Их национальный дух живет в языке как в непрерывной коллективной деятельности, которая господствует над всеми своими словесными продуктами. Языковая стихия определяет познавательное отношение людей к миру, формирует типы мышления. На всех уровнях – звуки, грамматика, лексика – языковые формы придают материи упорядоченную структуру. Такое творчество протекает непрерывно, через все поколения людей.
Таким образом, Гумбольдт придал языкознанию новую идейную динамику, предвосхитил ряд перспективных направлений.
Младограмматики: история языка протекает в индивидуальной психике. В середине XIX в. до немецкой науки дошло влияние французского позитивизма. Стратегия исследования фактов и изгнания философии сделала широкие обобщения в стиле Гумбольдта немодными. В этом русле сформировалась школа младограмматиков. Ее главой был Герман Пауль (1846 - 1921) . В его основной книге «Принципы истории языка» (1880) заявлены ведущие идеи: отказ от слишком общих вопросов, эмпиризм и индуктивизм, индивидуальный психологизм и историзм. Здесь царит явное преувеличение индивидуального: сколько индивидов, столько и отдельных языков. Как следствие этого – уклон в психологизм, все звуки и письмена существуют в сознаниях людей (в «психических организмах»). Наряду с обычными сравнительно-историческими методами Пауль выделил интроспекцию, без которой трудно зафиксировать звуковые законы. Немецкие младограмматики повлияли на языковедов других стран. В России таковыми были Филипп Федорович Фортунатов (1848 - 1914) , стажировавшийся в Германии, и Алексей Александрович Шахматов (1864 - 1920) .
Основы российской лигвистической школы. Следует выделить двух русско-польских ученых – Николая Владиславовича Крушевского (1851 - 1887) и Ивана Александровича Бодуэна де Куртене (1845 - 1929), вышедших за рамки младограмматизма. Первый заявил об ограниченности историзма, уводящего в древность, нужно изучать современные языки, здесь существует обилие подлинных фактов. Сравнение не может быть главным методом лингвистики, важнее изучать язык как систему знаков (за четверть века до Ф. де Соссюра).
Синхрония языка: фонема и морфема. Бодуэн де Куртене был солидарен со своим казанским коллегой. Языкознанию требуется не историзм, а последовательный синхронизм, психологии нужна помощь социологии, только тогда индивидуальное будет дополнено социальным. Ученый подверг критике словоцентризм и ввел новые понятия фонемы и морфемы. Под фонемой понималась объективно существующая, устойчивая психическая единица, получаемая от произношения одного и того же звука. Данное разграничение звука и фонемы оказалось весьма перспективным. Такое же свойство обрела и морфема как любая самостоятельная часть слова – корень и всевозможные аффиксы. Главной заслугой ученого стала синхронная лингвистика с понятиями фонемы и морфемы.
3.3. Структурализм как основа классического языкознания. Смену лингвистических парадигм осуществилшвейцарский языковед Фердинанд де Соссюр (1857 - 1913) . Из студенческих записей его лекций коллеги Ш. Балли и А. Сеше подготовили и издали «Курс общей лингвистики» (1916), принесший ученому посмертную славу.
Язык - это социальная система абстрактных знаков, проявляющаяся в речи. Ф. де Соссюр предложил новые принципы, где разграничены язык и речь. Если речь есть внутреннее достояние индивидов, то язык существует вне их, образую объективную социальную реальность. Ученый дистанцировался от мнения Гумбольдта, заявив, что язык не есть деятельность, он – исторически сложившаяся структура. Она представлена системой особых знаков, выражающих понятия. Эти знаки родственны всем другим знакам: опознавательным меткам, военным сигналам, символическим обрядам и т.п., что составит предмет будущей науки – «семиологии» (семиотики). Языковой знак двойственен и состоит из означаемого (рациональное значение) и означающего (чувственное впечатление). Они дополняют друг друга как две стороны монеты.
Оппозиция синхронии и диахронии. Ученый разработал схему из двух осей: ось одновременности (синхрония), где располагаются сосуществующие во времени явления и ось последовательности (диахрония), где все происходит чередой исторических изменений. Отсюда вытекают два разных лингвистических направления. Хотя дососсюровское языкознание учитывало противопоставление синхрония/диахрония, однако делало это непоследовательно и путано. Швейцарский исследователь возвел оппозицию в строгий принцип.
Значимость как функциональное отношение одного знака к другим. Традиционное языкознание исходило из обособленных языковых единиц: предложений, слов, корней и звуков. Ф. де Соссюр предложил другой подход, центрированный на понятии «значимость». Речь идет о том, что любой элемент языка обретает значение в абстрактных функциональных взаимосвязях с другими элементами. Только в системе какого-то знакового целого его часть может иметь смысл. Возьмем игру в шахматы. Конь есть элемент этой игры и он значим постольку, поскольку для него есть совокупность правил и запретов, определяющих его ходы в отношении других фигур. То же и в языке. Означающие могут иметь самое различное чувственное содержание, но означаемые выражают чистые роли по отношению к другим означаемым. Языковая единица вне сети абстрактных отношений бессмысленна. Образцом значимости является отношение «означающее/означаемое».
Итак, вклад Ф. де Соссюра в лингвистику велик. Если ограничиться целостной перспективой, то ее можно назвать основами структурализма. «Система абстрактных знаков», «значимость как функциональное отношение знаковых элементов» стали идейным ядром нового подхода.
Глоссематика или копенгагенский (формальный) структурализм. Глава этого направления – датский лингвист Луи Ельмслев (1899 - 1965) . Он развил идеи Ф. де Соссюра и довел их до логического завершения. В этом ему помогли установки неопозитивизма, где в центр исследования ставились формальные правила построения теории. Ельмслев поставил цель – построить самую общую теорию языка, исходя из требований математической логики. По большому счету их три: непротиворечивость, полнота и простота. Они позволяют сконструировать лингвистику независимо от языковой и речевой конкретики в виде особого исчисления. И все же такая теория «эмпирична», ибо она не привлекает априорные положения внелингвистического характера. «Означающее» Ельмслев заменил термином «план выражения», а «означаемое» – «планом содержания». Если для Соссюра единицы языка были знаками и только ими, то у него появились «незнаковые фигуры» – фонемы, корни и аффиксы. Если у первого оппозиция «означающее/означаемое» имела отношение к реальности, то у Ельмслева оно исчезло. Последовательная формализация устранила фонетику и семантику, сведя глоссематику к алгебраической игре, весьма далекой от реальной жизни языка.
Функциональный структурализм Пражского лингвистического кружка. Организатором школы стал чешский исследователь Вилем Матезиус (1882 - 1945) , носителями идей стали русские эмигранты Николай Сергеевич Трубецкой (1890 - 1938) и Роман Осипович Якобсон (1896 - 1982) . Здесь пересеклись идеи Ф. де Соссюра и И. А. Бодуэна де Куртене, дав новые побеги. Все члены кружка признавали, что главным достоинством последнего было введение понятия функции в лингвистику, а вклад Соссюра выразился в концепции языковой структуры. Эти два подхода они и были намерены развивать. В книге «Основы фонологии» Трубецкой четко разграничил фонетику и фонологию. Если первая изучает звуковую сторону речи, то вторая – все возможные комбинации различительных элементов и правила их соотношений. В фонологии вместо психологического был выдвинут функциональный критерий: участие или неучастие тех или иных признаков в смыслоразличении. Основной единицей фонологии была признана фонема, которая функционирует посредством звуковой оппозиции. Данный аспект и стал важнейшим вкладом Трубецкого.
Итак, до XVII в. становление языкознания было весьма медленным. В Новое время произошло ускорение и, начиная с рубежа XVIII – XIX в., смена и совершенствование теоретических гипотез приняли стремительный и непрерывный характер. Сложилось множество национальных школ, и вершинами классического языкознания стали Ф. де Соссюр, И. А. Бодуэн де Куртене, Н. С. Трубецкой и ряд других ученых.
Структура языка- внутренний порядок, организация частей языка в одно целое Выделяют: Внешнюю структуру языка(пространственная, временная и социальная вариантность языка, обусловленная структурой общества, его функционированием и историей); Внутреннюю структуру языка, состоящую из разных ярусов (уровней) языка: звукового, лексико-семантического, грамматического; Признак системы языка, совокупность отношений между элементами системы.
В 50-е годы наметился кризис структурной лингвистики, в чем-то сходный с кризисом сравнительно-исторического языкознания в начале XX в. Особенно очевидным он стал в науке США, где господствовал дескриптивизм. Безусловно, расширялся круг исследуемых языков, стали обнаруживаться первые успехи в области автоматизации обработки языковой информации (казавшиеся тогда значительнее, чем они были на самом деле). Однако наметился кризис метода. Детально разработанные процедуры сегментации и дистрибуции бывали полезны на определенных шагах фонологического и морфологического анализа, но для решения других проблем эти процедуры мало что давали, а альтернатив у дескриптивной лингвистики не было.
В такой ситуации, как обычно бывает в подобных случаях, наблюдались две точки зрения. Одна из них признавала закономерность сложившейся ситуации. Впоследствии Н. Хомский в начале книги «Язык и мышление» писал, что и он поначалу так думал: «Будучи студентом, я испытывал чувство тревоги по поводу того факта, что, как казалось, основные проблемы в избранной области были разрешены и единственное, что оставалось, это оттачивать и совершенствовать достаточно ясные технические приемы лингвистического анализа и применять их к более широкому языковому материалу». Конечно, далеко не все испытывали по этому поводу чувство тревоги. Многих устраивала возможность работать по установившимся стандартам (точно так же и в начале XX в. большинство компаративистов, занятых конкретными реконструкциями, просто не видели проблемы в том, что теория перестала развиваться). К тому же казалось, что те проблемы, которые еще оставались, скоро будут разрешены с помощью начинавших тогда появляться электронно-вычислительных машин.
Однако те лингвисты, у которых сохранялось «чувство тревоги», все более приходили к выводу о необходимости отойти от догм дескриптивистского подхода. К числу попыток найти ему альтернативу следует рассматривать и упоминавшуюся в предыдущей главе лингвистику универсалий, и поиски в области синтеза дескриптивизма с идеями Э. Сепира (Ч. Хоккетт, Ю. Найда и др.). Даже столь ортодоксальный дескриптивист, как З. Харрис, стремился расширить традиционную проблематику, перенеся исследования в область синтаксиса, для которой явно было недостаточно правил сегментации и дистрибуции. З. Харрис начал разрабатывать еще один класс процедур, получивший название трансформаций. Имелось в виду установление по строгим правилам отношений между формально разными синтаксическими конструкциями, имеющими в той или иной степени общее значение (активная конструкция и соответствующая ей пассивная и т. д.). Такого рода отношения было весьма трудно исследовать в рамках антименталистского подхода дескриптивизма. И, видимо, не случайно, что именно внутри данного ответвления дескриптивной лингвистики сложилась новая научная парадигма.
Ее создателем не только в США, но и за их пределами достаточно единодушно признается американский лингвист Ноам Хомский (Чомски) (р. 1928). Он был учеником З. Харриса, и первые его работы (по фонологии иврита) выполнялись в рамках дескриптивизма. Затем он вслед за своим учителем начал заниматься проблемой трансформаций и в рамках трансформационной теории выпустил свою первую книгу «Синтаксические структуры» (1957), после которой сразу получил широкую известность в своей стране и за рубежом (русский перевод издан в 1962 г. во втором выпуске «Нового в лингвистике»). Уже в этой работе, где автор еще не до конца вышел за рамки дескриптивизма, проявились принципиально новые идеи. В дальнейшем было принято считать исходной точкой появления генеративной (порождающей) лингвистики именно 1957 г., год выхода в свет «Синтаксических структур».
Принципиально новым было даже не столько обращение к проблемам синтаксиса, второстепенным для большинства дескриптивистов, сколько отход от сосредоточения на процедурах описания языка, выдвижение на первый план проблемы построения общей теории. Как уже говорилось, дескриптивисты считали языковые системы с трудом поддающимися общим правилам, универсален для них прежде всего был метод обнаружения этих систем. Не то у Н. Хомского: «Синтаксис - учение о принципах и способах построения предложений. Целью синтаксического исследования данного языка является построение грамматики, которую можно рассматривать как механизм некоторого рода, порождающий предложения этого языка. В более широком плане лингвисты стоят перед проблемой определения глубоких, фундаментальных свойств успешно действующих грамматик. Конечным результатом этих исследований должна явиться теория лингвистической структуры, в которой описательные механизмы конкретных грамматик представлялись бы и изучались абстрактно, без обращения к конкретным языкам». Начиная с этой ранней работы у Н. Хомского выделяется центральное для него понятие лингвистической теории, объясняющей свойства «языка вообще». Это понятие всегда было основополагающим для Н. Хомского при том, что конкретные свойства теории у него сильно менялись на протяжении нескольких десятилетий.
В «Синтаксических структурах» теория понималась еще достаточно узко: «Под языком мы будем понимать множество (конечное или бесконечное) предложений, каждое из которых имеет конечную длину и построено из конечного множества элементов… Основная проблема лингвистического анализа языка состоит в том, чтобы отделить грамматически правильные последовательности, которые являются предложениями языка L, от грамматически неправильных последовательностей, которые не являются предложениями языка L, и исследовать структуру грамматически правильных последовательностей. Грамматика языка L представляет собой, таким образом, своего рода механизм, порождающий все грамматически правильные последовательности L и не порождающий ни одной грамматически неправильной». Однако при этом уже делается важный шаг, резко уводивший концепцию Н. Хомского в сторону от постулатов дескриптивизма: под «грамматически правильными предложениями» понимаются предложения, «приемлемые для природного носителя данного языка». Если для З. Харриса интуиция носителя языка - лишь дополнительный критерий, в принципе нежелательный, но позволяющий сократить время исследования, то Н. Хомский ставит вопрос иначе: «Для целей настоящего рассмотрения мы можем допустить интуитивное знание грамматически правильных предложений английского языка и затем поставить вопрос: какого рода грамматика способна выполнять работу порождения этих предложений эффективным и ясным способом? Мы сталкиваемся, таким образом, с обычной задачей логического анализа некоторого интуитивного понятия, в данном случае - понятия „грамматической правильности в английском языке“ и в более широком плане „грамматической правильности“ вообще».
Итак, задача грамматики не в процедуре открытия речевых регулярностей, а в моделировании деятельности носителя языка. Важно и сосредоточение Н. Хомского на английском языке, сохранившееся и в последующих его работах и составлявшее резкий контраст со стремлением дескриптивистов к охвату все большего числа «экзотических» языков. Речь шла не об интуитивном знании носителя неизвестного или малоизвестного исследователю языка, а об интуиции самого исследователя. Снова лингвист объединялся с информантом и реабилитировалась интроспекция. Впрочем, Н. Хомский исходил из того, что на первом этапе достаточно довольно грубого выделения «определенного числа ясных случаев» несомненных предложений и несомненных «непредложений», а промежуточные случаи должна анализировать сама грамматика. Но, кстати, так обстояло дело и в традиционной лингвистике при выделении слов, частей речи и т. д. На основе интуиции выделяются несомненные слова, которые делятся на несомненные классы, а затем вводятся критерии, позволяющие анализировать не вполне ясные для интуиции случаи (правила слитного и раздельного написания не и ни, трактовка «категорий состояния» по Л. В. Щербе вроде надо и т. д.).
Как подчеркивал Н. Хомский, «множество грамматически правильных предложений не может отождествляться с какой бы то ни было совокупностью высказываний, полученной тем или иным лингвистом в его полевой работе… Грамматика отражает поведение носителя языка, который на базе своего конечного и случайного языкового опыта в состоянии произвести и понять бесконечное число новых предложений». В число грамматически правильных должны попасть не только предложения реально никогда не произносившиеся, но и вообще странные с точки зрения их семантики, хотя не нарушающие грамматические правила предложения. Н. Хомский приводит знаменитый пример Colourless green ideas sleep furiously «Безцветные зеленые идеи спят яростно». Если же изменить порядок слов Furiously sleep ideas green colourless, то мы получим столь же бессмысленное, но грамматически неправильное предложение с нарушенными правилами словопорядка. Следовательно, для выявления грамматической правильности статистические критерии непригодны. Нужны структурные критерии, вводимые, согласно Н. Хомскому, через формальное правило.
В «Синтаксических структурах» Н. Хомский еще исходил из идеи об автономности синтаксиса и его независимости его от семантики, следуя за З. Харрисом. Позднее он пересмотрел это положение.
Новый этап развития концепции Н. Хомского связан с книгами «Аспекты теории синтаксиса» (1965) и «Язык и мышление» (1968). В 1972 г. обе они были изданы по-русски. Первая книга - последовательное изложение порождающей модели, во второй Н. Хомский, почти не пользуясь формальным аппаратом, рассуждает о содержательной стороне своей теории.
Основная цель теории формулируется в «Аспектах теории синтаксиса» примерно так же, как в более ранней книге; «Работа посвящена синтаксическому компоненту порождающей грамматики, а именно правилам, которые определяют правильно построенные цепочки минимальных синтаксически функционирующих единиц… и приписывают различного рода структурную информацию как этим цепочкам, так и цепочкам, которые отклоняются от правильности в определенных отношениях». Но при этом Н. Хомский, по-прежнему претендуя на построение модели деятельности реального носителя языка, уточняет свое понимание этой деятельности, вводя важные понятия компетенции (competence) и употребления (performance).
Н. Хомский указывает: «Лингвистическая теория имеет дело, в первую очередь, с идеальным говорящим-слушающим, существующим в совершенно однородной речевой общности, который знает свой язык в совершенстве и не зависит от таких грамматически несущественных условий, как ограничения памяти, рассеянность, перемена внимания и интереса, ошибки (случайные или закономерные) в применении своего знания языка при его реальном употреблении. Мне представляется, что именно такова была позиция основателей современной общей лингвистики, и для ее пересмотра не было предложено никаких убедительных оснований…
Мы проводим фундаментальное различие между компетенцией (знанием своего языка говорящим-слушающим) и употреблением (реальным использованием языка в конкретных ситуациях). Только в идеализированном случае, описанном в предыдущем абзаце, употребление является непосредственным отражением компетенции. В действительности же оно не может непосредственно отражать компетенцию. Запись естественной речи показывает, сколь многочисленны в ней обмолвки, отклонения от правил, изменения плана в середине высказывания и т. п. Задачей лингвиста, как и ребенка, овладевающего языком, является выявить из данных употребления лежащую в их основе систему правил, которой овладел говорящий-слушающий и которую он использует в реальном употреблении… Грамматика языка стремится к тому, чтобы быть описанием компетенции, присущей идеальному говорящему-слушающему».
Разграничение компетенции и употребления имеет определенное сходство с восходящим к Ф. де Соссюру разграничениям языка и речи. И структурная лингвистика занималась выявлением «системы правил» из «данных употребления». Однако Н. Хомский, не отрицая такого сходства, указывает, что компетенция - не то же самое, что язык в соссюровском смысле: если последний - «только систематический инвентарь единиц» (точнее, единиц и отношений между ними), то компетенция динамична и представляет собой «систему порождающих процессов». Если структурная лингвистика с той или иной степенью последовательности отвлекалась от ментализма, то теория, отстаиваемая Н. Хомским, получившая в истории науки название порождающей (генеративной), «является менталистской, так как она занимается обнаружением психической реальности, лежащей в основе реального поведения».
Как указывает Н. Хомский, «полностью адекватная грамматика должна приписывать каждому из бесконечной последовательности предложений структурное описание, показывающее, как это предложение понимается идеальным говорящим-слушающим. Это традиционная проблема описательной лингвистики, и традиционные грамматики дают изобилие информации, имеющей отношение к структурным описаниям предложений. Однако при всей их очевидной ценности эти традиционные грамматики неполны в том отношении, что они оставляют невыраженными многие основные регулярности языка, для которого они созданы. Этот факт особенно ясен на уровне синтаксиса, где ни одна традиционная или структурная грамматика не идет далее классификации частных примеров и не доходит до стадии формулирования порождающих правил в сколько-нибудь значительном масштабе». Итак, нужно сохранить традиционный подход, связанный с разъяснением языковой интуиции, однако он должен быть дополнен формальным, заимствованным из математики аппаратом, позволяющим выявить строгие синтаксические правила.
Особенно важны для Н. Хомского идеи, выдвигавшиеся учеными XVII - начала XIX вв., от «Грамматики Пор-Рояля» до В. Гумбольдта включительно. Эти ученые, как отмечает Н. Хомский, особо подчеркивали «творческий» характер языка: «Существенным качеством языка является то, что он представляет средства для выражения неограниченного числа мыслей и для реагирования соответствующим образом на неограниченное количество новых ситуаций» (отметим, впрочем, что на это свойство языка обращали внимание и ученые более позднего времени, см. слова Л. В. Щербы об активности процессов говорения и понимания). Однако наука XVII–XIX вв. не имела никаких формальных средств для описания творческого характера языка. Теперь же можно «попытаться дать эксплицитную формулировку существа „творческих“ процессов языка».
Подробнее на концепциях «Грамматики Пор-Рояля» и В. Гумбольдта Н. Хомский останавливается в книге «Язык и мышление». Эта книга представляет собой издание трех лекций, прочитанных в 1967 г. в Калифорнийском университете. Каждая лекция имела заглавие «Вклад лингвистики в изучение мышления» с подзаголовками «Прошлое», «Настоящее» и «Будущее».
Уже в первой лекции Н. Хомский решительно расходится с традицией дескриптивизма и структурализма в целом, определяя лингвистику как «особую ветвь психологии познания». Оставленный в стороне большинством направлений лингвистики первой половины XX в. вопрос «Язык и мышление» вновь был поставлен в центр проблематики языкознания.
Главные объекты критики в данной книге - структурная лингвистика и бихевиористская психология (к тому времени уже преодолевавшаяся американскими психологами). Обе концепции признаются Н. Хомским «неадекватными в фундаментальном отношении». В их рамках невозможно изучать языковую компетенцию. «Умственные структуры не являются просто „тем же самым, только поболее в количественном отношении“, и качественно отличаются» от сетей и структур, разработанных в дескриптивизме и бихевиоризме. И это «связано не со степенью сложности, а, скорее, с качеством сложности». Н. Хомский отвергает сформулированную, по его мнению, Ф. де Соссюром концепцию, «согласно которой единственно правильными методами лингвистического анализа являются сегментация и классификация» и вся лингвистика сводится к моделям парадигматики и синтагматики лингвистических единиц. К тому же Ф. де Соссюр ограничивал систему языка в основном звуками и словами, исключая из нее «процессы образования предложений», что приводило к особой неразработанности синтаксиса у большинства структуралистов.
Н. Хомский, разумеется, не отрицает значения ни «замечательных успехов сравнительной индоевропеистики» XIX в., ни достижений структурной лингвистики, которая «подняла точность рассуждений о языке на совершенно новый уровень». Но для него неприемлема «убогая и совершенно неадекватная концепция языка, выраженная Уитни и Соссюром и многими другими».
Более высоко он оценивает идеи «Грамматики Пор-Рояля» и других исследований XVI–XVIII вв., которые он относит к «картезианской лингвистике» (у Н. Хомского есть даже специальная книга «Картезианская лингвистика», изданная в 1966 г.). Исторически это название не вполне точно, так как термин «картезианский» означает «связанный с учением Р. Декарта», а многие идеи об универсальных свойствах языка появились раньше. Однако главное, разумеется, не в этом. Важно, что и в философии Р. Декарта, и в теоретических рассуждениях лингвистов XVI–XVIII вв. Н. Хомский обнаружил идеи, созвучные собственным.
Универсальные грамматики типа «Грамматики Пор-Рояля» Н. Хомский оценивает как «первую действительно значительную общую теорию лингвистической структуры». В этих грамматиках «на первый план выдвигалась… проблема объяснения фактов использования языка на основе объяснительных гипотез, связанных с природой языка и, в конечном счете, с природой человеческого мышления». Н. Хомский подчеркивает, что их авторы не проявляли особого интереса к описанию конкретных фактов (что применительно к «Грамматике Пор-Рояля» не вполне верно), для них главным было построение объяснительной теории. Отмечается и интерес авторов «Грамматики Пор-Рояля» к синтаксису, нечастый для лингвистики прошлого, преимущественно сосредоточенной на фонетике и морфологии.
Н. Хомский уделяет особое внимание знаменитому анализу фразы Невидимый бог создал видимый мир в «Грамматике Пор-Рояля». По его мнению, здесь в отличие от большинства направлений лингвистики XIX и первой половины XX в. проводилось разграничение поверхностной и глубинной структур, одно из важнейших разграничений в концепции Н. Хомского. В данном примере поверхностная структура, которая «соответствует только звуковой стороне - материальному аспекту языка», представляет собой одно предложение. Однако имеется и глубинная структура, «которая прямо соответствует не звуку, а значению»; в данном примере К. Арно и А. Ланс л о выделяли три суждения - «бог невидим», «бог создал мир», «мир видим»; согласно Н. Хомскому, эти три суждения и есть в данном случае глубинная мыслительная структура. Безусловно, как уже отмечалось в главе о «Грамматике Пор-Рояля», Н. Хомский модернизирует взгляды своих предшественников, однако перекличка идей здесь несомненно есть.
Как пишет Н. Хомский, «глубинная структура соотносится с поверхностной структурой посредством некоторых мыслительных операций, в современной терминологии, посредством грамматических трансформаций». Здесь американский лингвист включил в свою теорию первоначально главный ее компонент, унаследованный от концепции З. Харриса. Далее говорится: «Каждый язык может рассматриваться как определенное отношение между звуком и значением. Следуя за теорией Пор-Рояля до ее логического завершения, мы должны сказать тогда, что грамматика языка должна содержать систему правил, характеризующую глубинные и поверхностные структуры и трансформационное отношение между ними и при этом - если она нацелена на то, чтобы охватить творческий аспект использования языка - применимую к бесконечной совокупности пар глубинных и поверхностных структур».
В связи с идеей о творческом характере языка Н. Хомский использует и близкие ему стороны концепции В. фон Гумбольдта: «Как писал Вильгельм фон Гумбольдт в 1830-х годах, говорящий использует бесконечным образом конечные средства. Его грамматика должна, следовательно, содержать конечную систему правил, которая порождает бесконечно много глубинных и поверхностных структур, связанных друг с другом соответствующим образом. Она должна также содержать правила, которые соотносят эти абстрактные структуры с определенными репрезентациями в звуке и в значении - репрезентациями, которые, предположительно, состоят из элементов, принадлежащих, соответственно, универсальной фонетике и универсальной семантике. По существу, такова концепция грамматической структуры, как она развивается и разрабатывается сегодня. Ее корни следует, очевидно, искать в той классической традиции, которую я здесь рассматриваю, и в тот период были исследованы с некоторым успехом ее основные понятия». Под «классической традицией» здесь понимается наука о языке начиная с Санчеса (Санкциуса), писавшего еще в XVI в., и кончая В. фон Гумбольдтом. Лингвистика же более позднего времени, по мнению Н. Хомского, «ограничивается анализом того, что я назвал поверхностной структурой». Такое утверждение не вполне точно: уже традиционное представление о пассивных конструкциях основывается на идее об их «глубинной» равнозначности активным. В лингвистике первой половины XX в. существовали и концепции, так или иначе развивавшие идеи авторов «Грамматики Пор-Рояля» о «трех суждениях в одном предложении»: таковы упоминавшиеся концепции «понятийных категорий» датского ученого О. Есперсена и советского языковеда И. И. Мещанинова. Тем не менее безусловно лингвистика, сосредоточенная на проблеме «Как устроен язык?», основное внимание уделяла анализу языковой формы, то есть поверхностной структуры, в терминологии Н. Хомского.
Из цитат, приведенных в предыдущем абзаце, видно и то, что Н. Хомский в работах 60-х гг. пересмотрел первоначальное игнорирование семантики. Хотя синтаксический компонент по-прежнему занимал в его теории центральное место, введение понятия глубинной структуры не могло не быть связано с семантизацией теории. Поэтому в грамматику, помимо синтаксических порождающих правил, включаются, с одной стороны, «правила репрезентации» между синтаксисом и «универсальной семантикой», с другой стороны, аналогичные правила в отношении «универсальной фонетики».
В лекции «Настоящее» Н. Хомский обсуждает современное (на 1967 г.) состояние проблемы соотношения между языком и мышлением. Здесь он подчеркивает, что «относительно природы языка, его использования и овладения им могут быть высказаны заранее лишь самые предварительные и приблизительные гипотезы». Система правил, соотносящих звук и значение, которой пользуется человек, пока недоступна прямому наблюдению, а «лингвист, строящий грамматику языка, фактически предлагает некоторую гипотезу относительно этой заложенной в человеке системы». При этом, как уже говорилось выше, лингвист старается ограничиться изучением компетенции, отвлекаясь от других факторов. Как указывает Н. Хомский, хотя и «нет оснований отказываться также от изучения взаимодействия нескольких факторов, участвующих в сложных умственных актах и лежащих в основе реального употребления, но такое изучение вряд ли может продвинуться достаточно далеко, пока нет удовлетворительного понимания каждого из этих факторов в отдельности».
В связи с этим Н. Хомский определяет условия, при которых грамматическую модель можно считать адекватной: «Грамматика, предлагаемая лингвистом, является объяснительной теорией в хорошем смысле этого термина; она дает объяснение тому факту, что (при условии упомянутой идеализации) носитель рассматриваемого языка воспринимает, интерпретирует, конструирует или использует конкретное высказывание некоторыми определенными, а не какими-то другими способами». Возможны и «объяснительные теории более глубокого характера», определяющие выбор между грамматиками. Согласно Н. Хомскому, «принципы, которые задают форму грамматики и которые определяют выбор грамматики соответствующего вида на основе определенных данных, составляют предмет, который мог бы, следуя традиционным терминам, быть назван „универсальной грамматикой“. Исследование универсальной грамматики, понимаемой таким образом, - это исследование природы человеческих интеллектуальных способностей… Универсальная грамматика, следовательно, представляет собой объяснительную теорию гораздо более глубокого характера, чем конкретная грамматика, хотя конкретная грамматика некоторого языка может также рассматриваться как объяснительная теория».
На основании сказанного выше Н. Хомский сопоставляет задачи лингвистики языка и лингвистики языков: «На практике лингвист всегда занят исследованием как универсальной, так и конкретной грамматики. Когда он строит описательную, конкретную грамматику одним, а не другим способом на основе имеющихся у него данных, он руководствуется, сознательно или нет, определенными допущениями относительно формы грамматики, и эти допущения принадлежат теории универсальной грамматики. И наоборот, формулирование им принципов универсальной грамматики должно быть обосновано изучением их следствий, когда они применяются в конкретных грамматиках. Таким образом, лингвист занимается построением объяснительных теорий на нескольких уровнях, и на каждом уровне существует ясная психологическая интерпретация для его теоретической и описательной работы. На уровне конкретной грамматики он пытается охарактеризовать знание языка, определенную познавательную систему, которая была выработана - причем, конечно, бессознательно - нормальным говорящим-слушающим. На уровне универсальной грамматики он пытается установить определенные общие свойства человеческого интеллекта».
Сам Н. Хомский на всех этапах своей деятельности занимался исключительно построением универсальных грамматик, используя в качестве материала английский язык; вопрос о разграничении универсальных свойств языка и особенностей английского языка его интересовал мало. Однако очень скоро, уже с 60-х гг., появилось большое количество порождающих грамматик конкретных языков (или их фрагментов), в том числе для таких языков, как японский, тайский, тагальский и др. При этом центральным и с трудом поддающимся решению вопросом в этих грамматиках оказался вопрос о том, какие явления того или иного языка следует относить к глубинной структуре, а какие считать лишь поверхностными. Ожесточенные споры на этот счет не давали однозначного результата, однако в их ходе были по-новому или вообще впервые описаны многие явления конкретных языков, в том числе семантические, и впервые объектом систематического внимания лингвистов стало то, что Л. В. Щерба называл «отрицательным языковым материалом»: изучали не только как можно сказать, но и как нельзя сказать.
В главе «Будущее» Н. Хомский вновь возвращается к вопросу об отличии своей концепции от структурализма и бихевиоризма. Для него неприемлем «воинствующий антипсихологизм», свойственный в 20- 50-е гг. XX в. не только лингвистике, но и самой психологии, которая вместо мышления изучала поведение человека. По мнению Н. Хомского, «это подобно тому, как если бы естественные науки должны были именоваться „науками о снятии показаний с измерительных приборов“». Доведя такой подход до предела, бихевиористская психология и дескриптивная лингвистика заложили «основу для весьма убедительной демонстрации неадекватности любого такого подхода к проблемам мышления».
Научный подход к изучению человека должен быть иным, и важнейшую роль в нем играет лингвистика: «Внимание к языку будет оставаться центральным моментом в исследовании человеческой природы, как это было и в прошлом. Любой, кто занимается изучением человеческой природы и человеческих способностей, должен так или иначе принять во внимание тот факт, что все нормальные человеческие индивиды усваивают язык, в то время как усвоение даже его самых элементарных зачатков является совершенно недоступным для человекообразной обезьяны, разумной в других отношениях». Н. Хомский подробно останавливается на вопросе о различии между человеческим языком и «языками» животных и приходит к выводу о том, что это принципиально различные явления.
Поскольку язык - «уникальный человеческий дар», изучать его нужно особым образом, исходя из принципов, выделявшихся еще В. фон Гумбольдтом: «язык в гумбольдтовском смысле» следует определять как «систему, где законы порождения фиксированы и инвариантны, но сфера и специфический способ их применения остаются совершенно неограниченными». В каждой такой грамматике есть особые правила, специфические для конкретного языка, и единые универсальные правила. К числу последних относятся, в частности, «принципы, которые различают глубинную и поверхностную структуру».
Принципы, определяющие владение человека языком, по мнению Н. Хомского, могут быть применимы и к другим областям человеческой жизни от «теории человеческих действий» до мифологии, искусства и т. д. Однако пока это проблемы будущего, не поддающиеся изучению в той степени, в которой поддается ему язык, для которого уже можно строить математические модели. В целом вопрос «распространения понятий лингвистической структуры на другие системы познания» следует считать открытым.
Н. Хомский связывает проблемы языка с более широкими проблемами человеческого знания, где также центральным является понятие компетенции. В связи с этим он возвращается к сформулированной еще Р. Декартом концепции о врожденности мыслительных структур, в том числе языковой компетенции: «Мы должны постулировать врожденную структуру, которая достаточно содержательна, чтобы объяснить несоответствие между опытом и знанием, структуру, которая может объяснить построение эмпирически обоснованных порождающих грамматик при заданных ограничениях времени и доступа к данным. В то же время эта постулируемая врожденная умственная структура не должна быть настолько содержательной и ограничивающей, чтобы исключить определенные известные языки». Врожденность структур, по мнению Н. Хомского, объясняет, в частности, тот факт, что владение языком в основном независимо от умственных способностей человека.
Конечно, врожденность языковых структур не означает полной «запрограммированности» человека: «Грамматика языка должна быть открыта ребенком на основании данных, предоставленных в его распоряжение… Язык „изобретается заново“ каждый раз, когда им овладевают». В результате «взаимодействия организма с его окружением» среди возможных структур отбираются те, которые составляют специфику того или иного конкретного языка. Отметим, что здесь единственный раз Н. Хомский как-то вспоминает о коллективном функционировании языка, которое сводится лишь к взаимодействию индивида с окружением. Концепция о коллективном характере языка в структурализме (свойственная, правда, европейскому структурализму более, чем американскому) сменилась у Н. Хомского рассмотрением компетенции как индивидуального явления; вопросы же функционирования языка в обществе, речевого взаимодействия, диалога и т. д., специально не рассматриваемые Н. Хомским, попадают в сферу употребления, находящуюся вне объекта порождающей грамматики. Если вспомнить терминологию книги «Марксизм и философия языка», Н. Хомский, возрождая идеи В. фон Гумбольдта, вернулся к «индивидуалистическому субъективизму».
Концепция о врожденности познавательных, в частности, языковых структур вызвала ожесточенные дискуссии у лингвистов, психологов, философов и многими не была принята. В то же время сам Н. Хомский подчеркивал, что исследование овладения ребенка языком (как и мыслительными структурами в целом) - дело будущего; в настоящее же время можно говорить лишь о самых общих принципах и схемах.
В книге говорится также о нерешенных общих вопросах психологии и лингвистики, в частности, об изучении биологических основ человеческого языка. Подводя итоги, Н. Хомский пишет: «Я старался обосновать мысль о том, что исследование языка вполне может, как и предполагалось традицией, предложить весьма благоприятную перспективу для изучения умственных процессов человека. Творческий аспект использования языка, будучи исследован с должной тщательностью и вниманием к фактам, показывает, что распространенные сейчас понятия привычки и обобщения как факторов, определяющих поведение или знание, являются совершенно неадекватными. Абстрактность языковой структуры подтверждает это заключение, и она, далее, наводит на мысль, что как в восприятии, так и в овладении знанием мышление играет активную роль в определении характера усваиваемого знания. Эмпирическое исследование языковых универсалий привело к формулированию весьма ограничивающих и, я думаю, довольно правдоподобных гипотез, касающихся возможного разнообразия человеческих языков, гипотез, которые являются вкладом в попытку разработать такую теорию усвоения знания, которая отводит должное место внутренней умственной деятельности. Мне кажется, что, следовательно, изучение языка должно занять центральное место в общей психологии». При этом однако слишком многое еще остается неясным. В частности, Н. Хомский вполне справедливо отмечал: «Исследование универсальной семантики, играющее, конечно, решающую роль в полном исследовании языковой структуры, лишь едва-едва продвинулось вперед со времени средневековья».
Концепция Н. Хомского развивается уже более тридцати лет и испытала множество изменений и модификаций; по-видимому, этот процесс далеко не завершен (при том, что научные интересы ученого далеко не исчерпываются лингвистикой: Н. Хомский известен также как социолог, отличающийся левыми взглядами). В частности, он постепенно вовсе отказался от занимавших первоначально очень большое место в концепции трансформационных правил. Также достаточно разнообразны идеи и методы сложившихся за три с лишним десятилетия школ и направлений внутри генеративной лингвистики. Тем не менее после так называемой «хомскианской революции» развитие лингвистики как в США, так и (хотя и в несколько меньшей степени) в других странах стало существенно иным по сравнению с предшествующим периодом.
В США работы генеративистского направления, перенявшие не только теоретические идеи, но и особенности формального аппарата Н. Хомского, уже ко второй половине 60-х гг. стали преобладающими. Подобного рода книги и статьи стали в довольно большом количестве появляться и в странах Западной Европы, в Японии и в ряде других стран; это в значительной степени привело к нивелировке различий между национальными школами языкознания (тем более что генеративистские работы очень часто пишутся на английском языке независимо от гражданства и родного языка того или иного автора). Такое положение дел во многом сохраняется до настоящего времени.
Однако влияние «хомскианской революции» оказалось еще более значительным и не сводится только к написанию работ в хомскианском духе. Пример - развитие лингвистики в нашей стране. В СССР в силу ряда причин не получили распространения исследования, выполненные непосредственно в рамках модели Н. Хомского. Однако в более широком смысле и здесь можно говорить о становлении генеративизма начиная с 60-х гг. Наиболее заметным ответвлением новой лингвистической парадигмы стала так называемая модель «смысл текст», разрабатывавшаяся в 60-70-е гг. И. А. Мельчуком и др. В этой модели вовсе не использовался хомскианекий формальный аппарат, трактовка многих проблем языка была совершенно независимой от Н. Хомского и других американских генеративистов, в значительном числе случаев создатели модели развивали традиции русской и советской лингвистики. И тем не менее общий подход был именно генеративистским, а не структуралистским.
В книге «Опыт теории лингвистических моделей смысл текст» (1974) И. А. Мельчук писал: «Язык рассматривается нами как определенное соответствие между смыслами и текстами… плюс некоторый механизм, „реализующий“ это соответствие в виде конкретной процедуры, т. е. выполняющий переход от смыслов к текстам и обратно». И далее: «Это соответствие между смыслами и текстами (вместе с механизмом, обеспечивающим процедуру перехода от смыслов к текстам и обратно) мы и предлагаем считать моделью языка и представлять себе в виде некоторого преобразователя „смысл текст“, закодированного в мозгу носителей».
Если структурализм, как правило, был сосредоточен на решении проблемы «Как устроен язык?», стремился рассматривать свой объект извне, ограничиваясь лишь анализом наблюдаемых фактов, пытался резко отграничить лингвистическую проблематику от нелингвистической, то генеративизм (в широком смысле этого термина) во многом вернулся на более высоком уровне к изучению временно оставленных на предыдущем этапе развития лингвистики проблем. Недаром Н. Хомский так подчеркивал сходство своих идей с идеями А. Арно, К. Лансло и В. фон Гумбольдта. В центр внимания была поставлена проблема «Как функционирует язык?», вновь стали разрабатываться вопросы связи языка и мышления, были реабилитированы интроспекция и языковая интуиция (на практике, впрочем, никогда не отбрасывавшаяся совсем), снова наука о языке стала осознанно антропоцентричной, усилилась тенденция к установлению связей между лингвистикой и смежными дисциплинами, в частности, психологией.
В ряде случаев генеративизм пересмотрел принципы, на которых основывалась не только структурная лингвистика, но и лингвистика более раннего времени. Уже говорилось о том, что с самого начала европейской лингвистической традиции и до структурализма включительно анализ преобладал над синтезом, языковеды в основном стояли на позиции слушающего, а не говорящего. Синтетический подход, идущий от смысла к тексту, получил развитие лишь у индийцев, прежде всего в грамматике Панини. Лишь в генеративной лингвистике такая задача была впервые за два с лишним тысячелетия четко поставлена. С этим определенным образом связано и построение грамматики в виде множества правил, применимых в определенном порядке. Так построена грамматика Панини и так же (явно без непосредственного влияния Панини) стали строиться грамматики Н. Хомского и его последователей. Наряду с привычным типом грамматики, которая выделяет из текста языковые единицы и классифицирует их, сложился новый вид грамматического описания, также имеющий параллели с индийской традицией. Например, в предисловии А. Е. Кибрика к грамматике арчинского языка (Дагестан) о таком описании сказано: «Динамическое описание является действующей моделью языка, которая устанавливает соответствие между смыслом и реально наблюдаемой формой высказывания (или между максимально приближенными к ним, заменяющими их искусственными объектами)».
Еще одна новая черта генеративизма по сравнению с предшествующими парадигмами состоит в переносе центра внимания с фонетики (фонологии) и морфологии, в изучении которых добились наибольших успехов ученые начиная с александрийцев и кончая структуралистами, на синтаксис и семантику, долгое время изученные гораздо слабее. Причем если в раннем генеративизме, в частности, в вышеупомянутых работах Н. Хомского центральным объектом исследования был синтаксис, то постепенно все более ведущим стало изучение семантики. Языковое значение с очень большим трудом поддавалось изучению в дегенеративной лингвистике, и лишь в последние десятилетия лингвисты начинали всерьез продвигаться в изучении языкового значения; в частности, активно развиваются семантические исследования в нашей стране.
После работ Н. Хомского в развитии лингвистики были сняты многие методологические ограничения. А это в свою очередь дало возможность в дальнейшем снять и те ограничения, которые имели место у самого Н. Хомского. Это заметно и в отношении переноса основного внимания на семантические исследования. Это проявилось и в развитии исследований, связанных с общественным функционированием языка (как говорилось выше, совсем не интересовавших Н. Хомского). В последние десятилетия в рамках генеративной лингвистики начали рассматриваться вопросы, связанные с коммуникативным аспектом языка, с проблемой диалога и т. д. Именно с 60-х гг. активно начала развиваться и социолингвистика, до того после пионерских работ Е. Д. Поливанова и др. находившаяся на явной периферии науки. Наконец, после сосредоточения на универсальных процедурах и на английских примерах, свойственного раннему генеративизму, вновь, уже на новом уровне лингвисты обратились к анализу фактов разнообразных языков.
Разумеется, все сказанное никак не означает того, что генеративный подход разрешил все нерешенные проблемы. Наоборот, уже достаточно давно выявились методологические ограничения, свойственные генеративизму (так же, как имелись ограничения и у предшествовавших ему компаративного и структурного методов). Сейчас уже нередко говорят и о кризисе генеративизма. Однако говорить о том, что генеративизм уже стал достоянием истории, по-видимому, рано. Также безусловно генеративизм не привел к прекращению компаративных и структурных исследований, которые также составляют значительную часть написанных за последние десятилетия ценных лингвистических работ.
Наука о языке находится в постоянном развитии. Обо многих процессах последних двух-трех десятилетий пока еще рано говорить в историческом плане.
Литература
Звегинцев В. А Предисловие // Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972.
Звегинцев В. А. Предисловие // Хомский Н. Язык и мышление. М., 1972.
Загрузка...
