Николай ульянов - происхождение украинского сепаратизма. "Происхождение украинского сепаратизма", Николай Ульянов, избранное Николай ульянов происхождение украинского сепаратизма

В коротком посте не изложить содержание книги. Поэтому постараюсь перечислить основные труды, на которых зиждется украинство, и авторов, которые пытались заложить фундамент украинства. Некоторые из этих авторов потом отреклись от созданного и стали самыми ярыми защитниками русского мира. Причина проста - они лучше познакомились с историей, которая опровергла полностью усвоенные в ранней юности сказки.

В качестве предисловия дадим слово Николаю Ульянову.

Особенность украинского самостийничества — в том, что оно ни под какие из существующих учений о национальных движениях не подходит и никакими «железными» законами не объяснимо. Даже национального угнетения, как первого и самого необходимого оправдания для своего возникновения, у него нет. Единственный образец «угнетения» — указы 1863 и 1876 гг., ограничивавшие свободу печати на новом, искусственно создававшемся литературном языке — не воспринимались населением как национальное преследование. Не только простой народ, не имевший касательства к созданию этого языка, но и девяносто девять процентов просвещенного малороссийского общества состояло из противников его легализации. Только ничтожная кучка интеллигентов, не выражавшая никогда чаяний большинства народа, сделала его своим политическим знаменем. За все 300 лет пребывания в составе Российского Государства, Малороссия-Украина не была ни колонией, ни «порабощенной народностью».

В заглавии настоящей работы не случайно употреблено слово «сепаратизм» вместо «национализма». Именно национальной базы не хватало украинскому самостийничеству во все времена. Оно всегда выглядело движением ненародным, вненациональным, вследствие чего страдало комплексом неполноценности и до сих пор не может выйти из стадии самоутверждения. Если для грузин, армян, узбеков этой проблемы не существует, по причине ярко выраженного их национального облика, то для украинских самостийников главной заботой все еще остается доказать отличие украинца от русского. Сепаратистская мысль до сих пор работает над созданием антропологических, этнографических и лингвистических теорий, долженствующих лишить русских и украинцев какой бы то ни было степени родства между собой. Сначала их объявили «двумя русскими народностями» (Костомаров), потом — двумя разными славянскими народами, а позже возникли теории, по которым славянское происхождение оставлено только за украинцами, русские же отнесены к монголам, к туркам, к азиатам. Ю. Щербакивскому и Ф. Вовку доподлинно стало известно, что русские представляют собою потомков людей ледникового периода, родственных лопарям, самоедам и вогулам, тогда как украинцы — представители переднеазиатской круглоголовой расы, пришедшей из-за Черного моря и осевшей на местах, освобожденных русскими, ушедшими на север вслед за отступающим ледником и мамонтом. Высказано предположение, усматривающее в украинцах остаток населения утонувшей Атлантиды.
И это обилие теорий, и лихорадочное культурное обособление от России, и выработка нового литературного языка не могут не бросаться в глаза и не зарождать подозрения в искусственности национальной доктрины.

Главные стороны, которые породили украинский сепаратизм:
1. Казачья элита. Я ее не случайно поместил на первое место. Как бы поляки и австро-венгры ни хотели оторвать Украину от России, им ничего на этом пути не удалось бы сделать, если б не казачья элита.
2. Польша
3. Австро-Венгрия.

Влияние Польши и Австро-Венгрии мы оставим за скобками данного конспекта. А вот о казачестве стоит поговорить.

Костомаров в юности проводник идей об угнетении украинцев и независимости копаясь в архивах нашел две турецкие грамоты Мехмет-Султана к Хмельницкому, из которых видно, что гетман, отдавшись под руку царя московского, состоял в то же время подданным султана турецкого. Турецкое подданство он принял еще в 1650 году , когда ему послали из Константинополя «штуку златоглаву» и кафтан, «чтобы вы с уверенностью возложили на себя этот кафтан, в том смысле, что вы теперь стали нашим верным данником»
Необходимо напомнить, что Земский Собор по прошению Богдана Хмельницкого принял Войско Запорожское с городами и землями в состав России в 1653 году
Отправляясь в 1654 году в Переяславль на раду, Хмельницкий не отказался от прежнего подданства и не снял турецкого кафтана, надев поверх него московскую шубу.

Костомаров Николай Иванович

Основной причиной воссоединения была воля народа. Всё, что нужно было казачьей элите - это равных дворянских прав. В Польше никак она этого не могла добиться, но и в Россию не очень хотелось, а вот народ, проживавший на землях Войска Запорожского чувствовал с Россией неразрывную связь по вере, по языку. Элита лишь возглавила восстание против поляков.

Смотрим дальше на действия первого воссоединителя:
Через полтора с лишним года после присяги Москве, султан шлет новую грамоту, из которой видно, что Богдан и не думал порывать с Портой, но всячески старался представить ей в неверном свете свое соединение с Москвой. Факт нового подданства он скрыл от Константинополя, объяснив все дело, как временный союз, вызванный трудными обстоятельствами. Он по-прежнему просил султана считать его своим верным вассалом, за что удостоился милостивого слова и заверение в высоком покровительстве.

Такое двоедушие потом проявлялось постоянно. Мазепа не был исключением. А земли Войска Запорожского были далеко. Казачья элита выпросила (она всегда чего-то просила), чтоб подати с их земель оставались у них какое-то время, за это они сами будут содержать войско. Москва пошла на это. Казачья элита не просто собирала подати, а обирала народ. Когда прибывшие московские пытались наводить порядок, на них писали жалобы о притеснениях. Хотя притеснять они пытались только местных вконец распоясовшихся гетманов.

Мазепа - плоть от плоти этой элиты. Ничего удивительного и экстраординарного в его поступке не было. Так поступали некоторые казачьи воеводы до него.

Существовала легенда, что казачий уклад жизни был демократический. Развитию и распространению этой легенды поспособствовало Кирилло-Мефодиевское братство , основанное с 1847 году в Киеве Костомаровым, Белозерским, Гулаком, Шевченко.

Вообще на формирование точки зрения о героях и демократах казаках, которых вечно притесняли сильно повлияла знаменитая "История Русов" , написанная в конце 18-го начале 19-го веков. Это богатейшее собрание агитационного материала, наводнившего Украину после ее присоединения к России... самые образованные оказались беззащитными против нее. Осмыслить факт столь грандиозной фальсификации никто не был в состоянии. Она без всякого сопротивления завладела умами, перенося в них яд казачьего самостийничества

Эта книга формировала взгляды и Костомарова, и Кулиша , и Шевченко.

Кулиш Пантелеймон Александрович

Пантелеймон Кулиш - Создатель «кулишовки» — одной из ранних версий украинского алфавита, основной автор первого украинского перевода Библии.
в 1857 году Пантелеймон Александрович издает грамматику, прозванную впоследствии «кулишовкой», основной принцип которой звучал «как слышится, так и пишется», А уже десятилетие спустя Кулиш публично откажется от своего детища. «Клянусь, — писал Кулиш галичанину Омеляну Партицкому, — что если ляхи будут печатать моим правописанием в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по-своему, по-украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть мы себе дома живём, разговариваем и песни поём не одинаково, а если до чего дойдёт, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой, и уж теперь бесполезны людские попытки нас разлучит

Михаил Петрович Драгоманов

М. П. Драгоманов в казачьем быту видел общинное начало и даже склонен был называть Сечь «коммуной» . Драгоманов один из тех, кто куда больше был пропитан социалистическими идеями, чем украинством. Он просто ошибочно полагал, что опыт Сечи - опыт в какой-то степени справедливого общества. Одной из прямых задач участников украинофильского движения Драгоманов считал обязанность «отыскивать в разных местах и классах населения Украины воспоминания о прежней свободе и равноправности». Именно его социалистические взгляды отвергались сторонниками украинства. Он с горечью отмечал, что куда больше разделяют его устремления к справедливому обществу в России.

Тарас Григорьевич Шевченко - очень значимая фигура для украинского сепаратизма.

Он значительно менее интересен упомянутых авторов. Если и Костомаров, и Кулиш смогли перерасти "Историю Русов", то для Шевченко она была библией. По отзывам современников, поэтом он был неважным. Вот что пишет о нем Белинский
«Если господа Кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом они очень ошибаются; их поэмы, несмотря на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа, наполнены вычурами и замашками, свойственными всем плохим пиитам, часто нисколько не народны, хотя и подкрепляются ссылками на историю, песни и предания, следовательно, по всем этим признакам — они непонятны простому народу и не имеют в себе ничего с ним симпатизирующего».
Это же подтверждает и Драгоманов
полагавший, что «Кобзарь» «не может стать книгою ни вполне народною, ни такой, которая бы вполне служила проповеди «новой правды» среди народа».
Тот же Драгоманов свидетельствует о полном провале попыток довести Шевченко до народных низов. Все опыты чтения его стихов мужикам кончались неудачей. Мужики оставались холодны.

Несмотря на слабую образованность, небольшое количество стихов, достойных прочтения Шевченко, вошел и в мифологию украинства, и в советскую.
При всем обилии легенд облепивших имя и исказивших истинный его облик, Шевченко может считаться наиболее ярким воплощением всех характерных черт того явления, которое именуется «украинским национальным возрождением». Два лагеря, внешне враждебные друг другу, до сих пор считают его «своим». Для одних он — «национальный пророк», причисленный чуть не к лику святых; дни его рождения и смерти (25 и 26 февраля) объявлены украинским духовенством церковными праздниками. Даже в эмиграции ему воздвигаются памятники при содействии партий и правительств Канады и США. Для других он предмет такого же идолопоклонства и этот другой лагерь гораздо раньше начал ставить ему памятники. Как только большевики пришли к власти и учредили культ своих предтеч и героев — статуя Шевченко в числе первых появилась в Петербурге. Позднее, в Харькове и над Днепром, возникли гигантские монументы, величиной уступающие, разве только, статуям Сталина.

Как ни странно огромную роль в становлении украинства сыграло русское просвещенное общество. Оно не только выводило талантливых людей из низов всей территории Российской империи (Шевченко, Тропинин), но и приветствовало украинство, как выражающее идеи свободы и справедливой жизни. Знание истории всегда не было сильной стороной большой части русской интеллигенции.

Николай Иванович Ульянов (1905-1985) русский и советский историк, занимавшийся научной деятельностью в СССР и США, и проживший удивительную жизнь в самую тяжелую для родины эпоху, прошедший арест, лагеря и чужбину. Там - в Германии и Марокко - ему прошлось работать на заводах, потому что он не желал отдавать свой интеллект и знания врагам России, пока с помощью русских эмигрантов он не перебрался за океан и не стал преподавать в американских университетах. Николай Ульянов вошел в историю тем не менее не как профессор, а как автор всего одной - но зато какой! - книги: "Происхождение украинского сепаратизма".

Видимо, этот вопрос волновал его больше всего остального, поскольку он понимал его значение для будущего России и хотел честно разобраться, что породило это явление, насколько оно жизнеспособно и, соответственно, что его может ожидать. Именно поэтому мы и обращаемся сейчас к этой книге - наступающий 2017 год будет, безусловно, очень важным, судьбоносным для Украины, которая, отвернувшись от России, и не принятая Западом, должна будет крепко подумать, как жить дальше и зачем жить дальше так, как она жила до сих пор.

Кстати, этот научный труд, опубликованный полвека назад, тоже имеет удивительную судьбу. Писатель-историк писал его по зову сердца, в качестве хобби, в свободное от работы время. Не по заказу - за такую работу он не брался никогда, за что и был объявлен в СССР "троцкистом" и отправлен в ГУЛАГ. Тем не менее он отверг направленную против СССР работу в западных пропагандистских центрах после войны, быстро разобравшись, что борьба против "коммунизма" - это на самом деле борьба против России, которая была и будет. В США писатель-историк не смог издать свой труд - его просто отказались печать. Это удалось сделать в Мадриде в 1966 году. Скорее всего, помогли обосновавшиеся там со времен испанской гражданской войны белогвардейцы - великороссы, малороссы и другие, считавшие себя русскими. А дальше произошло еще одно "чудо", вернее, целых два. Почти весь тираж кто-то скупил и … уничтожил: у Ульянова остались лишь несколько авторских экземпляров. Это могли быть и американские, и … советские спецслужбы, заинтересованные в поддержании украинского мифа, и сами "самостийники". И тем не менее через годы после смерти автора, скончавшегося в 1985 году, один из чудом уцелевших экземпляров прорвал информационную блокаду. В 1996 году книгу опубликовало издательство "Вагриус", любой человек может прочитать ее в интернете - детективная судьба книги закончилась. Так Ульянов уже после смерти реализовал цель своей жизни: рассказать правду об одном из самых мифологизированных явлений всемирной истории.

В предисловии к труду своей жизни автор объясняет, почему он так заинтересовался "украинским самостийничеством". Потому что это явление обладает одной уникальной особенностью - "оно ни под какие из существующих учений о национальных движениях не подходит и никакими "железными" законами не объяснимо".

Почему украинство - это сепаратизм, а не национализм?

Ульянов подчеркивает, что у этой сепаратисткой идеологии, во-первых, нет "самого необходимого оправдания для своего возникновения" - "национального угнетения", поскольку "за все 300 лет пребывания в составе Российского Государства Малороссия-Украина не была ни колонией, ни "порабощенной народностью". А во-вторых, самостийничество разительно противоречит основному принципу любого настоящего национального движения - что "национальная сущность народа" лучше всего выражается той партией, которая возглавляет его. Однако вместо этого мы имеем следующее: "Ныне украинское самостийничество дает образец величайшей ненависти ко всем наиболее чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа: оно подвергло гонению церковнославянский язык, утвердившийся на Руси со времен принятия христианства, и еще более жестокое гонение воздвигнуто на общерусский литературный язык, лежавший в течение тысячи лет в основе письменности всех частей Киевского Государства, во время и после его существования. Самостийники меняют культурно-историческую терминологию, меняют традиционные оценки героев событий прошлого".

Действительно, все это происходило и тогда, когда Ульянов писал свою книгу, это происходит с колоссальным размахом и сейчас, и все с той же целью: "Все это означает не понимание и не утверждение, а искоренение национальной души. Истинно национальное чувство приносится в жертву сочиненному партийному национализму".

Поэтому Ульянов предлагает называть украинский национализм "сепаратизмом": "Схема развития всякого сепаратизма такова: сначала якобы пробуждается "национальное чувство", потом оно растет и крепнет, пока не приводит к мысли об отделении от прежнего государства и создании нового. На Украине этот цикл совершался в обратном направлении. Там сначала обнаружилось стремление к отделению, и лишь потом стала создаваться идейная основа, как оправдание такого стремления… Именно национальной базы не хватало украинскому самостийничеству во все времена. Оно всегда выглядело движением ненародным, вненациональным, вследствие чего страдало комплексом неполноценности и до сих пор не может выйти из стадии самоутверждения. Если для грузин, армян, узбеков этой проблемы не существует, по причине ярко выраженного их национального облика, то для украинских самостийников главной заботой все еще остается доказать отличие украинца от русского. Сепаратистская мысль до сих пор работает над созданием антропологических, этнографических и лингвистических теорий, долженствующих лишить русских и украинцев какой бы то ни было степени родства между собой".

И ведь действительно, украинские историки, писатели и политики занимаются этим до сих пор, причем в совершенно немыслимых во времена Ульянова масштабах - пишут книги типа "Украина - не Россия", распространяются о "великих украх", рассуждают о "праукраинцах" Иисусе Христе и Будде… А ведь это говорит лишь о правильности его концепции, раз в нее укладывается даже такое.

"И это обилие теорий, и лихорадочное культурное обособление от России, и выработка нового литературного языка не могут не бросаться в глаза и не зарождать подозрения в искусственности национальной доктрины", - делает вывод автор "Истории украинского сепаратизма".

Прародители украинского сепаратизма

И Ульянов задается целью проследить, а кто же подкинул населению Малой Руси такие противоречащие здравому смыслу идеи, и почему, каким образом они нашли у "украинцев" своих сторонников.

В предисловии к своему труду автор отмечает "давнишнюю тенденцию объяснять украинский национализм исключительно воздействием внешних сил". И он признает, что этот фактор действительно сыграл огромную роль. Богатую пищу для размышлений предоставили события Первой мировой войны, когда "вскрылась картина широкой деятельности австро-германцев по финансированию организаций, вроде "Союза Вызволения Украины", организации боевых дружин ("Сичевые Стрельцы"), воевавших на стороне немцев, по устройству лагерей-школ для пленных украинцев". Он признает, что немецкие планы насаждения самостийничества были грандиозны, проводились в жизнь с настойчивостью и размахом, однако вся подготовительная работа была сделана не ими.

Никто не может сравниться в этом смысле, подчеркивает Ульянов, с поляками: "Поляки, в самом деле, по праву могут считаться отцами украинской доктрины. Она заложена ими еще в эпоху гетманщины. Но и в новые времена их творчество очень велико. Так, само употребление слов "Украина" и "украинцы" впервые в литературе стало насаждаться ими. Оно встречается уже в сочинениях графа Яна Потоцкого. Другой поляк, гр. Фаддей Чацкий, тогда же вступает на путь расового толкования термина "украинец". Если старинные польские анналисты, вроде Самуила Грондского, еще в XVII веке выводили этот термин из географического положения Малой Руси, расположенной на краю польских владений ("Margo enim polonice kraj; inde Ukгаinа quasi provinсiа ad fines Regni posita"), то Чацкий производил его от какой-то никому кроме него не известной орды "укров", вышедшей якобы из-за Волги в VII веке. Поляков не устраивала ни "Малороссия", ни "Малая Русь". Примириться с ними они могли бы в том случае, если бы слово "Русь" не распространялось на "москалей".

Да, именно поляки, несмотря на разделы Польши и исчезновения с политической карты на время этого государства, "покрывши весь правобережный юго-запад России густой сетью своих поветовых школ, основав польский университет в Вильно и прибрав к рукам открывшийся в 1804 году харьковский университет, … почувствовали себя хозяевами умственной жизни малороссийского края". Это польская интеллигенция стала пропагандировать "малороссийское наречие как литературный язык, украинскому юношеству внушалась мысль о чуждости общерусского литературного языка, общерусской культуры и, конечно, не забыта была идея нерусского происхождения украинцев".

"Польская заинтересованность в украинском сепаратизме, - продолжает Ульянов, ссылающийся при этом на труды других исследователей этого феномена, - лучше всего изложена историком Валерианом Калинкой, понявшим бессмысленность мечтаний о возвращении юга России под польское владычество. Край этот потерян для Польши, но надо сделать так, чтобы он был потерян и для России. Для этого нет лучшего средства, чем поселение розни между южной и северной Русью и пропаганда идеи их национальной обособленности".

Ульянов констатирует: "Поляки взяли на себя роль акушерки при родах украинского национализма и няньки при его воспитании. Они достигли того, что малороссийские националисты, несмотря на застарелые антипатии к Польше, сделались усердными их учениками. Польский национализм стал образцом для самого мелочного подражания, вплоть до того, что сочиненный П.П.Чубинским гимн "Ще не вмерла Украина" был неприкрытым подражанием польскому: "Jeszcze Polska ne zginееa "…

Так действовали поляки не только в XIX веке, невольно подготавливая также почву для острейшего соперничества и вражды, нашедших кульминацию в Волынской резне, и в ХХ веке. В качестве примера весьма характерной фигуры "украинского националиста" этой эпохи историк приводит Андрея Шептицкого, примаса униатской церкви, который также был польским графом и - до принятия монашества - австрийским кавалерийским офицером, младшим братом министра обороны в правительстве Пилсудского. Занимая кафедру львовского митрополита в 1901-1944 годах, "он неустанно служил делу отторжения Украины от России под видом ее национальной автономии", и "деятельность его, в этом смысле, один из образцов воплощения польской программы на востоке".

Казалось бы, уже все сказано. Но Ульянов "копнул" еще глубже, завершая свое предисловие: "Картина этих более чем столетних усилий полна такого упорства и энергии, что не приходится удивляться соблазну некоторых историков и публицистов объяснить украинский сепаратизм одним только влиянием поляков. Но вряд ли это будет правильно. Поляки могли питать и взращивать эмбрион сепаратизма, самый же эмбрион существовал в недрах украинского общества. Обнаружить и проследить его превращение в видное политическое явление - задача настоящей работы".

Откуда появился эмбрион сепаратизма?

Этим эмбрионом было, как блестяще доказывает Ульянов, запорожское казачество, облик которого как свободных людей, ревнителей Православия, боровшихся за справедливость и правду, сложившийся из "исторических романов, песен, преданий и всевозможных произведений искусства", мало похож на его реальный исторический облик. На деле это была хищническая разбойничая ватага, говоря современным языком, организованная преступная группировка смешанного этнического происхождения, номинально - православные, но достаточно равнодушные к любой религии, зато очень любившие материальные блага, деньги и почести, и готовые ради этого воевать под любыми знаменами, менять союзников и покровителей, исходя из своих собственных интересов. В ходе восстания малороссов против польского ига и изгнания восставшими, к которым, увидев возможности обогатиться и повысить свой статус, присоединились казаки, польской администрации и помещиков из обширных районов Малой Руси казачья старшина навязала себя его населению в качестве новых панов.

А когда разочаровавшиеся в таком исходе восстания малороссийские крестьяне потеряли энтузиазм и антипольские силы стали терпеть поражения, возглавившему восстание Богдану Хмельницкому ничего не оставалось, как искать заступничества у Москвы против поляков, чтобы сохранить добытые казаками привилегии и полученный ими контроль над населением отпавших от Польши территорий. Для гетмана, являвшего также данником Оттоманской порты (соответствующие грамоты были обнаружены историком Костомаровым), и его окружения союз с Россией был временной мерой, вызванной особыми обстоятельствами, и поэтому серьезно его ни сам Хмельницкий, ни другие гетманы не рассматривали, и всегда были готовы отложиться, что почти все, так или иначе, и делали. До Екатерины II они творили в своей вотчине все, что хотели, русская власть, зачастую свирепая с собственными подданными, в таких случаях всегда демонстрировала непревзойденный такт и уважение к местным обычаям, и поэтому не вмешивалась в малороссийские дела. Но именно на Россию, установившей над малороссами жестокий гнет, купившей в Бердичеве пышные поддельные гербы и титулы казацкой старшиной, списывались ее собственные корыстолюбие, бездарность и жестокость. Поэтому, отмечает Ульянов, "едва ли не первым сепаратистом был сам гетман Богдан Хмельницкий, с именем которого связано воссоединение двух половин древнего русского государства".

Ульянов вскрывает и приводит бесчисленные примеры того, что потеряв Малороссию, поляки развернули против России настоящую идеологическую войну, в которой казацкая старшина с удовольствием выступала на их стороне, набивая себе в глазах Москвы цену: "Когда Выговский изменил царю и собрал раду в Гадяче, туда приехал польский посланный Беневский. Речь его к казакам - великолепный образец красноречия, рассчитанный на слушателей знающих, что каждое слово оратора - ложь, но принимающих ее, как откровение. "Все доходы с Украины царь берет на себя, установили новые пошлины, учредили кабаки, бедному казаку нельзя уже водки, меда или пива выпить, а про вино уже и не вспоминают. Но до чего, паны-молодцы, дошла московская жадность? Велят вам носить московские зипуны и обуваться в московские лапти!

Вот неслыханное тиранство!.. Прежде вы сами старшин себе выбирали, а теперь москаль дает вам кого хочет; а кто вам угоден, а ему не нравится, того прикажет извести. И теперь вы уже живете у них в презрении; они вас чуть за людей считают, готовы у вас языки отрезать, чтоб вы не говорили, и глаза вам выколоть, чтоб не смотрели... да и держат вас здесь только до тех пор, пока нас, поляков, вашею же кровью завоюют, а после переселят вас за Белоозеро, а Украину заселят своими московскими холопами".

"Казакам, конечно, лучше было знать, приказано ли им носить зипуны и обуваться в лапти, но какой-то "идейный базис" надо было подвести под измену, - продолжает историк. - Потому, когда их спросили: "А що! Чи сподибалась вам, панове-молодцы, рацея его милости пана комиссара?" - последовал восторженный крик: "Горазд говорить!" Пасквилями, наветами, подметными письмами, слухами полна вся вторая половина XVII века. Поколения вырастали в атмосфере вражды и кошмарных рассказов о московских ужасах. Зная по опыту могущество пропаганды, мы только чуду можем приписать, что малороссийский народ в массе своей не сделался русофобом. Сочинение антирусских памфлетов продолжалось до самого упразднения гетманства в 1780 г. Теперь достаточно хорошо выяснено, что рассадником этого творчества на Украине была войсковая канцелярия - бюрократический центр казачьего уряда. Чинов этого учреждения помянул в XX веке Грушевский, как беззаветных патриотов, трудившихся "в честь, славу и в защиту всей Малороссии". Они несли, так сказать, в массы весь созданный изначально польской пропагандой "фонд анекдотов, сарказмов, шуточек, легенд, антимосковских выдумок, которыми самостийничество пользуется по сей день".

Разоблачение черной легенды

Ульянов не оставляет камня на камне от одного из наиболее ядовитых мифов укронационалистов, в котором они убедили и многих других: доверившихся России "украинцев" москали обратили в рабство!

"Светлая, счастливая, свободная" эпоха (вспомним речь польского комиссара!) ушла, после екатерининского указа 1783 года наступила эпоха "рабства, слез и стенаний": "Катерина вража баба. Що ты натворила! Степ широкий, край богатый Панам роздарила". В исторических справочниках читаем: "1783 год. 14 мая (3 мая ст.ст.) указом Екатерины II был закрепощены вольные крестьяне малороссийских областей".

Между тем элементарный анализ теста этого документа показывает, что крепостное право де-факто существовало в Малороссии до принятия этого указа. Речь идет о легализации практики, которую давно завели превратившиеся в "помещиков" и "дворян" запорожцы - вскоре после изгнания поляков и установления своей власти над крестьянами Малороссии, которая воспринималась современниками "хуже лядской". Причем в условиях, когда Россия не вмешивалась во внутренние дела гетманства. Указ царицы, якобы превративший жизнь "украинцев" в ад, народом был не замечен, поскольку фактически ничего не изменилось. Мало того, он имел позитивные последствия.

"Указ был одним из серии узаконений, порожденных другой, более важной и общей реформой, объявленной в 1780 году, - указывает историк. - Реформа эта - упразднение гетманства и всех казачьих порядков в Малороссии. В 1781 году упразднены Малороссийская Коллегия, Генеральный суд, центральные войсковые и полковые учреждения, территория гетманщины разделена на наместничества Киевское, Черниговское и Новгород-Северское, где вся администрация, суд и управление должны были отправляться с тех пор по общероссийскому образцу. То был полный конец казачьего уряда, существовавшего около 130 лет. Жалели о нем немногие, больше те, что кормились от него; "моцные" же казаки, в массе своей, давно превратились в "благородное российское дворянство", ничем от великоросских собратьев не отличавшееся. Состоя на службе в столицах, заседая в Сенате и Синоде, сделавшись генералами, министрами, канцлерами империи, добившись всего, о чем мечтали их предки, они не имели уже причин жалеть о казачьих привилегиях. Из рассадника смут превратились в опору порядка и трона. Только небольшая горсточка продолжала скорбеть о бунчуках и жупанах"...

Историк продолжает: "Процесс слияния малороссийского шляхетства с великорусским шел так быстро, что окончательное упразднение гетманства при Екатерине не вызвало никакого сожаления. Все прочие перемены встречены столь же легко, даже с сочувствием. Если небольшая кучка продолжала твердить о прежних "правах", то очень скоро "желание к чинам, а особливо к жалованию" взяло верх над "умоначертаниями старых времен". Как только разрешился в благоприятную сторону вопрос о проверке дворянского звания, южнорусское шляхетство окончательно сливается с северным и становится фактором общероссийской жизни. Забвение недавнего автономистского прошлого было так велико, что по словам того же Грушевского, "созидание национальной жизни" пришлось начинать "заново на пустом месте".

Ну а в жизни народа в результате этого стало лишь больше порядка и стабильности: государственные законы теперь в равной степени распространялись на Малороссию и Великороссию. Только с этого периода Санкт-Петербург реально отвечает за то, что происходит в Южной Руси, где "национальная жизнь" в первой половине XIX столетия была представлена "любителями народной поэзии и собирателями фольклора, добрая половина которых состояла из "кацапов", вроде Вадима Пассека, И.И.Срезневского, АПавловского". Гоголь хорошо выразил чувства 99,9% образованных и необразованных людей Южной Руси: "Скажу вам, что я сам не знаю, какова у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы щедро одарены Богом и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой".

Центры украинской словесности - Петербург и Москва

"Центрами новой украинской словесности в XIX веке, - свидетельствует историк, - были не столько Киев и Полтава, сколько Петербург и Москва. Первая "Грамматика малороссийского наречия", составленная великоруссом А.Павловским, вышла в С.Петербурге, в 1818 году… Первый сборник старинных малороссийских песен, составленный кн. М.А.Цертелевым, издан в 1812 году в Петербурге. Следующие за ним "Малороссийские песни", собранные М.А.Максимовичем, напечатаны в Москве в 1827 г. В 1834 году, там же, вышло второе их издание. В Петербурге печатались Котляревский, Гребенка, Шевченко"…

Однако, в эту идиллию начинает постепенно вмешиваться политика: декабристы и польская шляхта на присоединенных к России землях, вынашивающие планы антиправительственных мятежей и поднимающие их, польская интеллигенция в Малороссии, восприимчивая к идущим из Европы революционным, либеральным и националистическим идеям, начинают использовать незначительные отличия между двумя основными частями русского народа, сохранявшиеся на уровне языка и ментальности, в своих интересах. Им начинает активно помогать в этом "прогрессивная" русская интеллигенция, для которой буйные запорожцы становятся символом свободы и борьбы с самодержавием. Простой народ эти веяния не захватывают, но они вынуждают императорские власти начать с подозрением взирать на книги и статьи на "мове", которую изначально сами же и продвигали как свидетельство богатых региональных особенностей великого и могучего русского языка. Когда становится известно, что польские повстанцы рассчитывают на помощь со стороны "украинцев" и сознательно противопоставляют их русским.

Украинство и революция

"Декабристы первые отождествили свое дело с украинизмом и создали традицию для всего последующего русского революционного движения. Герцен и Огарев подражали им, Бакунин на весь мир провозгласил требование независимой Польши, Финляндии и Малороссии, а петрашевцы, при всей неясности и неопределенности их плана преобразования России, тоже успели подчеркнуть свой союз с сепаратизмами, в том числе с малороссийским. Это одна из закономерностей всякого революционного движения", - указывает историк, приводящий далее совершенно анекдотический случай.

"В 1861 г. возникла идея печатания официальных государственных документов по-малороссийски, и первым таким опытом должен был быть манифест 19 февраля об освобождении крестьян, - пишет Ульянов. - Инициатива исходила от П.Кулиша и была положительно встречена на верхах. 15 марта 1861 г. последовало высочайшее разрешение на перевод. Но когда перевод был сделан и через месяц представлен на утверждение Государственного Совета, его не сочли возможным принять. Кулиш еще до этого имел скандальный случай перевода Библии с его знаменитым "Хай дуфае Сруль на Пана" (Да уповает Израиль на Господа). Теперь, при переводе манифеста, сказалось полное отсутствие в малороссийском языке государственно-политической терминологии. Украинофильской элите пришлось спешно ее сочинять. Сочиняли путем введения полонизмов или коверканья русскихслов. В результате получилось не только языковое уродство, но и совсем непонятный малороссийскому крестьянину текст, по крайней мере, менее понятный, чем обычный русский. Напечатанный впоследствии в "Киевской Старине", он служил материалом для юмористики. Но когда в 1862 г. Петербургский КомитетГрамотности возбуждает ходатайство о введении в Народных школах Малороссии преподавания на местном наречии, оно принимается к рассмотрению, и сам министр народного просвещения А.В.Головнин поддерживает его. По всей вероятности, проект этот был бы утвержден, если бы не начавшееся польское восстание, встревожившее правительство и общественные круги. Выяснилось, что повстанцы делали ставку на малороссийский сепаратизм и на разжигание крестьянских аграрных волнений на юге России, посредством агитационных брошюр и прокламаций на простонародном наречии. И тут замечено было, что некоторые украинофилы охотно сотрудничали с поляками на почве распространения таких брошюр. Найденные при обысках у польских главарей бумаги обнаружили прямые связи украинских националистов с восстанием".

Естественно, Санкт-Петербург решил "пресечь" крамолу: "Проекту преподавания на малороссийском языке не дали ходу, а печатание малороссийских книг решили ограничить". Хотя формально и официально все ограничения украинской печати отпали только в 1905 году, фактически они не соблюдались с самого начала. Это касается и знаменитого запретительного Эмского Указа 1876 года Александра II, который, никому, кроме самого самодержавия, вреда не принес: "Для украинского движения он оказался манной небесной. Не причиняя никакого реального ущерба, давал ему долгожданный венец мученичества".

Так любовь малороссов к своему краю, своей "малой родине", которая была понятна и правительству, и великороссам, и ими разделялась, оказалась чревата очень неприятными последствиями.

Как "украинцы" обошли кельтов

Автор весьма уместно сравнивает украинство с другими этнографическими причудами того времени, и делает поразительный вывод: "Существовало лет сто тому назад ново-кельтское движение, поставившее целью возродить кельтский мир в составе Ирландии, Шотландии, Уэльса и французской Бретани. Стимулом были древняя поэзия и предания. Но рожденное не жизнью, а воображением, движение это дальше некоторого литературного оживления, филологических и археологических изысканий не пошло. Не получилось бы никаких всходов и на почве увлечения казачьей словесностью, если бы садовник-история не совершила прививку этой, отрезанной от павшего дерева ветки, к растению, имевшему корни в почве XIX века. Казачья идеология привилась к древу российской революции и только от него получила истинную жизнь. То, что самостийники называют своим "национальным возрождением", было не чем иным как революционным движением, одетым в казацкие шаровары". Именно благодаря этому сделал свою поэтическую карьеру ученик декабриста Рылеева второразрядный украинский поэт-русофоб, набравшийся в Санкт-Петербурге примитивно понимаемых революционных идей и поэтому продвигаемый революционерами, Тарас Шевченко. Увы, революционеры не любили не только Россию, ее политической строй, религию и церковь, но и все русское, как слишком тесно со всем этим связанное, поэтому его стихи оказались кстати - "великому кобзарю" в СССР поставили гигантские памятники, в честь него называли улицы, площади и корабли. Вот он - "политический заказ" в чистом виде, а ведь какую гадость он писал: "Кохайтеся чернобривы, та не з москалями, бо москали чужи люди, роблять лихо з вами". Или: "Ляхи були - усе взяли, кровь повыпивали, а москали и свит Божий в путо закували".

Кстати, хвалебные статьи, речи ему возносили и ненавидевшие Россию и СССР украинские националисты за рубежом, и тоже ставили памятники. Общим у советских и антисоветских поклонников Шевченко была его ненависть к исторической России, лживая героизация казацкой вольницы.

Украинство терпит поражение в России и уходит в Галицию

Между тем бурное экономическое развитие России, рост народного благосостояния, подавление революционного движения при Александре III привели к забвению украинства на территории Российской империи - "украинцы" считали себе малороссами и гордились этим. Поэтому апологетам этой клонившейся к полному упадку и никогда не имевшего массового характера идеологии пришлось перебраться в австрийскую Галицию, где ее стали поддерживать австро-венгерские спецслужбы - как в целях внутренней политики, чтобы противопоставить местных "руських" полякам, которые составляли верхи общества и мечтали о восстановлении польской независимости, так и русским, но уже как "украинцев".

Это удалось не сразу, далеко не сразу, поскольку в Галиции издавна существовала сильная "русская партия", и там ничего не знали ни о каких "украинцах". Благодаря Первой мировой войне, однако, эта геополитическая интрига сработала. Галичан-сторонников России, тепло встречавших Николая II во Львове после занятия его русской армией, сгноили в концлагерях, а большевистская революция в России уничтожила ее остававшихся сторонников в Галиции морально. Так галичане, давно оторвавшиеся исторически от основного русского древа, не только стали украинцами, но и получили своего рода "патент" на украинство. Так Львов подчинил постепенно идеологически Киев, и продолжал пылать ненавистью к России даже тогда, когда руськие/украинцы между двумя мировыми войнами оказались в руках поляков, относившихся к ним как к людям второго сорта и подвергавшим их всевозможным репрессиям.

После Второй мировой…

Вторая мировая война привела к включению в состав Советской Украины Галиции, Буковины, Карпатской Руси, русского Крыма. И Ульянов описывает, как это делалось и тогда, и в первые десятилетия советской власти: "Все сделано путем сплошного насилия и интриг. Жителей огромных территорий даже не спрашивали об их желании или нежелании пребывать в соборной Украине. Участь карпатороссов, например, просто трагична. Этот народ, веками томившийся под мадьярским игом, выдержавший героическую борьбу за сохранение своей русскости и ни о чем, кроме воссоединения с Россией и возвращения в лоно русской культуры не мечтавший, лишен даже прав национального меньшинства в украинской республике - он объявлен народом украинским. Русская и мировая демократия, поднимающая шум в случае малейшего ущемления какого-нибудь людоедского племени в Африке, обошла полным молчанием факт насильственной украинизации карпатороссов. Впрочем, не при таком же ли молчании прошла лет сорок пять тому назад принудительная украинизация малоросийского народа? Этот факт затерт и замолчан в публицистике и в истории. Ни простой народ, ни интеллигенция не были спрошены, на каком языке они желают учиться и писать. Он был предписан верховной властью. Интеллигенция, привыкшая говорить, писать и думать по-русски и вынужденная в короткий срок переучиваться и перейти на сколоченный наскоро новый язык, - испытала немало мучений. Тысячи людей лишились работы из-за неспособности усвоить "державну мову"…

Для чего написана эта книга?

Книга жизни историка Николая Ульянова заканчивается на большевистском периоде истории Украины, от которого эта страна теперь стремится всячески освободиться, уничтожая память о прошлом: свергая памятники своему создателю - Владимиру Ленину и его соратникам, переименовывая улицы и города, разрушая науку и экономику, доставшуюся ей от России/СССР. И поскольку Европа Украине указывает на дверь, а с Россией она разругалась сама, забывшим о своей русскости украинцам придется заглянуть в себя и решить, кто они - жители Малой, исконной Руси, "откуда есть пошла Русская земля", или манекен, в который вдохнул жизнь или что-то похожее на жизнь злой волшебник. Но чтобы это прозрение состоялось, украинцам надо понять, что в истории южнорусского края было не так, что надо сделать для исправления ошибок и для того, чтобы снова стать русскими. Для этого и написана эта книга.

Николай Ульянов

Происхождение украинского сепаратизма

Введение

Особенность украинского самостийничества в том, что оно ни под какие из существующих учений о национальных движениях не подходит и никакими «железными» законами не объяснимо. Даже национального угнетения, как первого и самого необходимого оправдания для своего возникновения, у него нет. Единственный образец «угнетения» – указы 1863 и 1876 гг., ограничивавшие свободу печати на новом, искусственно создававшемся литературном языке, – не воспринимались населением как национальное преследование. Не только простой народ, не имевший касательства к созданию этого языка, но и 99 процентов просвещенного малороссийского общества состояло из противников его легализации. Только ничтожная кучка интеллигентов, не выражавшая никогда чаяний большинства народа, сделала его своим политическим знаменем. За все 300 лет пребывания в составе Российского государства Малороссия-Украина не была ни колонией, ни «порабощенной народностью».

Когда-то считалось само собой разумеющимся, что национальная сущность народа лучше всего выражается той партией, что стоит во главе националистического движения. Ныне украинское самостийничество дает образец величайшей ненависти ко всем наиболее чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа: оно подвергло гонению церковнославянский язык, утвердившийся на Руси со времен принятия христианства, и еще более жестокое гонение воздвигнуто на общерусский литературный язык, лежавший в течение тысячи лет в основе письменности всех частей киевского государства, во время и после его существования. Самостийники меняют культурно-историческую терминологию, меняют традиционные оценки героев событий прошлого. Все это означает не понимание и не утверждение, а искоренение национальной души. Истинно национальное чувство приносится в жертву сочиненному партийному национализму.

Схема развития всякого сепаратизма такова: сначала якобы пробуждается «национальное чувство», потом оно растет и крепнет, пока не приводит к мысли об отделении от прежнего государства и создании нового. На Украине этот цикл совершался в обратном направлении. Там сначала обнаружилось стремление к отделению, и лишь потом стала создаваться идейная основа как оправдание такого стремления.

В заглавии настоящей работы не случайно употреблено слово «сепаратизм» вместо «национализма». Именно национальной базы не хватало украинскому самостийничеству во все времена. Оно всегда выглядело движением ненародным, вненациональным, вследствие чего страдало комплексом неполноценности и до сих пор не может выйти из стадии самоутверждения. Если для грузин, армян, узбеков этой проблемы не существует, по причине ярко выраженного их национального облика, то для украинских самостийников главной заботой все еще остается доказать отличие украинца от русского. Сепаратистская мысль до сих пор работает над созданием антропологических, этнографических и лингвистических теорий, долженствующих лишить русских и украинцев какой бы то ни было степени родства между собой. Сначала их объявили «двумя русскими народностями» (Костомаров), потом – двумя разными славянскими народами, а позже возникли теории, по которым славянское происхождение оставлено только за украинцами, русские же отнесены к монголам, к туркам, к азиатам. Ю. Щербакивскому и Ф. Вовку доподлинно стало известно, что русские представляют собою потомков людей ледникового периода, родственных лопарям, самоедам и вогулам, тогда как украинцы – представители переднеазиатской круглоголовой расы, пришедшей из-за Черного моря и осевшей на местах, освобожденных русскими, ушедшими на север вслед за отступающим ледником и мамонтом . Высказано предположение, усматривающее в украинцах остаток населения утонувшей Атлантиды.

И это обилие теорий, и лихорадочное культурное обособление от России, и выработка нового литературного языка не могут не бросаться в глаза и не зарождать подозрения в искусственности национальной доктрины.

В русской, особенно эмигрантской, литературе существует давнишняя тенденция объяснять украинский национализм исключительно воздействием внешних сил. Особенное распространение получила она после Первой мировой войны, когда вскрылась картина широкой деятельности австро-германцев по финансированию организаций, вроде «Союза вызволения Украины», по организации боевых дружин («Сичевые стрельцы»), воевавших на стороне немцев, по устройству лагерей-школ для пленных украинцев.

Д. А. Одинец, погрузившийся в эту тему и собравший обильный материал, был подавлен грандиозностью немецких планов, настойчивостью и размахом пропаганды в целях насаждения самостийничества . Вторая мировая война явила еще более широкое полотно в этом смысле.

Но с давних пор историки, и среди них такой авторитет, как профессор И. И. Лаппо, обратили внимание на поляков, приписывая им главную роль в создании автономистского движения.

Поляки, в самом деле, по праву могут считаться отцами украинской доктрины. Она заложена ими еще в эпоху гетманщины. Но и в новые времена их творчество очень велико. Так, самое употребление слов «Украина» и «украинцы» впервые в литературе стало насаждаться ими. Оно встречается уже в сочинениях графа Яна Потоцкого .

Другой поляк, граф Фаддей Чацкий, тогда же вступает на путь расового толкования термина «украинец». Если старинные польские анналисты, вроде Самуила Грондского, еще в XVII в. выводили этот термин из географического положения Малой Руси, расположенной на краю польских владений («Margo enim polonice kraj; inde Ukraina quasi provincia ad fines Regni posita») , то Чацкий производил его от какой-то никому, кроме него, не известной орды «укров», вышедшей якобы из-за Волги в VII в.

Поляков не устраивала ни «Малороссия», ни «Малая Русь». Примириться с ними они могли бы в том случае, если бы слово «Русь» не распространялось на «москалей».

Внедрение «Украины» началось еще при Александре I, когда, ополячив Киев, покрыв весь правобережный юго-запад России густой сетью своих поветовых школ, основав польский университет в Вильно и прибрав к рукам открывшийся в 1804 г. Харьковский университет, поляки почувствовали себя хозяевами умственной жизни малороссийского края.

Хорошо известна роль польского кружка в Харьковском университете, в смысле пропаганды малороссийского наречия как литературного языка. Украинскому юношеству внушалась мысль о чуждости общерусского литературного языка, общерусской культуры, и, конечно, не забыта была идея нерусского происхождения украинцев .

Гулак и Костомаров, бывшие в 1830-х гг. студентами Харьковского университета, подверглись в полной мере действию этой пропаганды. Ею же подсказана и идея всеславянского федеративного государства, провозглашенная ими в конце 1940-х гг. Знаменитый «панславизм», вызывавший во всей Европе яростную брань по адресу России, был на самом деле не русского, а польского происхождения. Князь Адам Чарторыйский на посту руководителя русской иностранной политики открыто провозгласил панславизм одним из средств возрождения Польши.

Польская заинтересованность в украинском сепаратизме лучше всего изложена историком Валерианом Калинкой, понявшим бессмысленность мечтаний о возвращении юга России под польское владычество. Край этот потерян для Польши, но надо сделать так, чтобы он был потерян и для России . Для этого нет лучшего средства, чем поселение розни между южной и северной Русью и пропаганда идеи их национальной обособленности. В этом же духе составлена и программа Людвига Мерославского накануне польского восстания 1863 г.

«Вся агитация малороссианизма – пусть перенесется за Днепр; там обширное пугачевское поле для нашей запоздавшей числом Хмельничины. Вот в чем состоит вся наша панславистическая и коммунистическая школа!.. Вот весь польский герценизм!»

Не менее интересный документ опубликован В. Л. Бурцевым 27 сентября 1917 г. в газете «Общее дело» в Петрограде. Он представляет записку, найденную среди бумаг секретного архива примаса униатской церкви А. Шептицкого после занятия Львова русскими войсками. Записка составлена в начале Первой мировой войны, в предвидении победоносного вступления австро-венгерской армии на территорию русской Украины. Она содержала несколько предложений австрийскому правительству на предмет освоения и отторжения от России этого края. Намечалась широкая программа мероприятий военного, правового, церковного порядка, давались советы по части учреждения гетманства, формирования сепаратистски настроенных элементов среди украинцев, придания местному национализму казацкой формы и «возможно полного отделения украинской Церкви от русской».

Пикантность записки заключается в ее авторстве. Андрей Шептицкий, чьим именем она подписана, был польский граф, младший брат будущего военного министра в правительстве Пилсудского. Начав свою карьеру австрийским кавалерийским офицером, он впоследствии принял монашество, сделался иезуитом и с 1901 по 1944 г. занимал кафедру львовского митрополита. Все время своего пребывания на этом посту он неустанно служил делу отторжения Украины от России под видом ее национальной автономии. Деятельность его, в этом смысле, – один из образцов воплощения польской программы на востоке.

Программа эта начала складываться сразу же после разделов. Поляки взяли на себя роль акушерки при родах украинского национализма и няньки при его воспитании.

Они достигли того, что малороссийские националисты, несмотря на застарелые антипатии к Польше, сделались усердны...

Ульянов Николай

Николай Ульянов

Происхождение украинского сепаратизма

Введение.

Особенность украинского самостийничества - в том, что оно ни под какие из существующих учений о национальных движениях не подходит и никакими "железными" законами не объяснимо. Даже национального угнетения, как первого и самого необходимого оправдания для своего возникновения, у него нет. Единственный образец "угнетения" - указы 1863 и 1876 гг., ограничивавшие свободу печати на новом, искусственно создававшемся литературном языке - не воспринимались населением как национальное преследование. Не только простой народ, не имевший касательства к созданию этого языка, но и девяносто девять процентов просвещенного малороссийского общества состояло из противников его легализации. Только ничтожная кучка интеллигентов, не выражавшая никогда чаяний большинства народа, сделала его своим политическим знаменем. За все 300 лет пребывания в составе Российского Государства, Малороссия-Украина не была ни колонией, ни "порабощенной народностью".

Когда-то считалось само собой разумеющимся, что национальная сущность народа лучше всего выражается той партией, что стоит во главе националистического движения. Ныне украинское самостийничество дает образец величайшей ненависти ко всем наиболее чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа: оно подвергло гонению церковнославянский язык, утвердившийся на Руси со времен принятия христианства, и еще более жестокое гонение воздвигнуто на общерусский литературный язык, лежавший в течение тысячи лет в основе письменности всех частей Киевского Государства, во время и после его существования. Самостийники меняют культурно-историческую терминологию, меняют традиционные оценки героев событий прошлого. Все это означает не понимание и не утверждение, а искоренение национальной души. Истинно национальное чувство приносится в жертву сочиненному партийному национализму.

Схема развития всякого сепаратизма такова: сначала якобы пробуждается "национальное чувство", потом оно растет и крепнет, пока не приводит к мысли об отделении от прежнего государства и создании нового. На Украине этот цикл совершался в обратном направлении. Там сначала обнаружилось стремление к отделению, и лишь потом стала создаваться идейная основа, как оправдание такого стремления.

В заглавии настоящей работы не случайно употреблено слово "сепаратизм" вместо "национализма". Именно национальной базы не хватало украинскому самостийничеству во все времена. Оно всегда выглядело движением ненародным, вненациональным, вследствие чего страдало комплексом неполноценности и до сих пор не может выйти из стадии самоутверждения. Если для грузин, армян, узбеков этой проблемы не существует, по причине ярко выраженного их национального облика, то для украинских самостийников главной заботой все еще остается доказать отличие украинца от русского. Сепаратистская мысль до сих пор работает над созданием антропологических, этнографических и лингвистических теорий, долженствующих лишить русских и украинцев какой бы то ни было степени родства между собой. Сначала их объявили "двумя русскими народностями" (Костомаров), потом - двумя разными славянскими народами, а позже возникли теории, по которым славянское происхождение оставлено только за украинцами, русские же отнесены к монголам, к туркам, к азиатам. Ю. Щербакивскому и Ф. Вовку доподлинно стало известно, что русские представляют собою потомков людей ледникового периода, родственных лопарям, самоедам и вогулам, тогда как украинцы - представители переднеазиатской круглоголовой расы, пришедшей из-за Черного моря и осевшей на местах, освобожденных русскими, ушедшими на север вслед за отступающим ледником и мамонтом {1}. Высказано предположение, усматривающее в украинцах остаток населения утонувшей Атлантиды.

В русской, особенно эмигрантской, литературе существует давнишняя тенденция объяснять украинский национализм исключительно воздействием внешних сил. Особенное распространение получила она после первой мировой войны, когда вскрылась картина широкой деятельности австро-германцев по финансированию организаций, вроде "Союза Вызволения Украины", по организации боевых дружин ("Сичевые Стрельцы"), воевавших на стороне немцев, по устройству лагерей-школ для пленных украинцев.

Д. А. Одинец, погрузившийся в эту тему и собравший обильный материал, был подавлен грандиозностью немецких планов, настойчивостью и размахом пропаганды в целях насаждения самостийничества {2}. Вторая мировая война явила еще более широкое полотно в этом смысле.

Но с давних пор историки, и среди них такой авторитет, как проф. И. И. Лаппо, обратили внимание на поляков, приписывая им главную роль в создании автономистского движения.

Поляки, в самом деле, по праву могут считаться отцами украинской доктрины. Она заложена ими еще в эпоху гетманщины. Но и в новые времена их творчество очень велико. Так, самое употребление слов "Украина" и "украинцы" впервые в литературе стало насаждаться ими. Оно встречается уже в сочинениях графа Яна Потоцкого {2а}.

Другой поляк, гр. Фаддей Чацкий, тогда же вступает на путь расового толкования термина "украинец". Если старинные польские анналисты, вроде Самуила Грондского, еще в XVII веке выводили этот термин из географического положения Малой Руси, расположенной на краю польских владений ("Margo enim polonice kraj; inde Ukгаinа quasi provinсiа ad fines Regni posita") {3}, то Чацкий производил его от какой-то никому кроме него не известной орды "укров", вышедшей якобы из-за Волги в VII веке {4}.

Поляков не устраивала ни "Малороссия", ни "Малая Русь". Примириться с ними они могли бы в том случае, если бы слово "Русь" не распространялось на "москалей".

Внедрение "Украины" началось еще при Александре I, когда, ополячив Киев, покрывши весь правобережный юго-запад России густой сетью своих поветовых школ, основав польский университет в Вильно и прибрав в рукам открывшийся в 1804 году харьковский университет, поляки почувствовали себя хозяевами умственной жизни малороссийского края.

Хорошо известна роль польского кружка в харьковском университете, в смысле пропаганды малороссийского наречия, как литературного языка. Украинскому юношеству внушалась мысль о чуждости общерусского литературного языка, общерусской культуры и, конечно, не забыта была идея нерусского происхождения украинцев {5}.

Николай Ульянов. Происхождение украинского сепаратизма

Введение.

Когда-то считалось само собой разумеющимся, что национальная сущность народа лучше всего выражается той партией, что стоит во главе националистического движения. Ныне украинское самостийничество дает образец величайшей ненависти ко всем наиболее чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа: оно подвергло гонению церковнославянский язык, утвердившийся на Руси со времен принятия христианства, и еще более жестокое гонение воздвигнуто на общерусский литературный язык, лежавший в течение тысячи лет в основе письменности всех частей Киевского Государства, во время и после его существования. Самостийники меняют культурно-историческую терминологию, меняют традиционные оценки героев событий прошлого. Все это означает не понимание и не утверждение, а искоренение национальной души. Истинно национальное чувство приносится в жертву сочиненному партийному национализму.

В русской, особенно эмигрантской, литературе существует давнишняя тенденция объяснять украинский национализм исключительно воздействием внешних сил. Особенное распространение получила она после первой мировой войны, когда вскрылась картина широкой деятельности австро-германцев по финансированию организаций, вроде "Союза Вызволения Украины", по организации боевых дружин ("Сичевые Стрельцы"), воевавших на стороне немцев, по устройству лагерей-школ для пленных украинцев.

Д. А. Одинец, погрузившийся в эту тему и собравший обильный материал, был подавлен грандиозностью немецких планов, настойчивостью и размахом пропаганды в целях насаждения самостийничества {2}. Вторая мировая война явила еще более широкое полотно в этом смысле.

Поляки, в самом деле, по праву могут считаться отцами украинской доктрины. Она заложена ими еще в эпоху гетманщины. Но и в новые времена их творчество очень велико. Так, самое употребление слов "Украина" и "украинцы" впервые в литературе стало насаждаться ими. Оно встречается уже в сочинениях графа Яна Потоцкого {2а}.

Гулак и Костомаров, бывшие в 30-х годах студентами Харьковского университета, подверглись в полной мере действию этой пропаганды. Ею же подсказана и идея всеславянского федеративного государства, провозглашенная ими в конце 40-х годов. Знаменитый "панславизм", вызывавший во всей Европе яростную брань по адресу России, был на самом деле не русского, а польского происхождения. Князь Адам Чарторыйский на посту руководителя русской иностранной политики открыто провозгласил панславизм одним из средств возрождения Польши.

Польская заинтересованность в украинском сепаратизме лучше всего изложена историком Валерианом Калинкой, понявшим бессмысленность мечтаний о возвращении юга России под польское владычество. Край этот потерян для Польши, но надо сделать так, чтобы он был потерян и для России {5a}. Для этого нет лучшего средства, чем поселение розни между южной и северной Русью и пропаганда идеи их национальной обособленности. В этом же духе составлена и программа Людвига Мерославского, накануне польского восстания 1863 года.

"Вся агитация малороссианизма - пусть перенесется за Днепр; там обширное пугачевское поле для нашей запоздавшей числом Хмельничины. Вот в чем состоит вся наша панславистическая и коммунистическая школа!... Вот весь польский герценизм!" {6}.

Не менее интересный документ опубликован В. Л. Бурцевым 27 сентября 1917 г., в газете "Общее Дело" в Петрограде. Он представляет записку, найденную среди бумаг секретного архива примаса униатской Церкви А. Шептицкого, после занятия Львова русскими войсками. Записка составлена в начале первой мировой войны, в предвидении победоносного вступления австро-венгерской армии на территорию русской Украины. Она содержала несколько предложений австрийскому правительству на предмет освоения и отторжения от России этого края. Намечалась широкая программа мероприятий военного, правового, церковного порядка, давались советы по части учреждения гетманства, формирования сепаратистски настроенных элементов среди украинцев, придания местному национализму казацкой формы и "возможно полного отделения украинской Церкви от русской".

Пикантность записки заключается в ее авторстве. Андрей Шептицкий, чьим именем она подписана, был польский граф, младший брат будущего военного министра в правительстве Пилсудского. Начав свою карьеру австрийским кавалерийским офицером, он, впоследствии, принял монашество, сделался иезуитом и с 1901 по 1944 г. занимал кафедру львовского митрополита. Все время своего пребывания на этом посту он неустанно служил делу отторжения Украины от России под видом ее национальной автономии. Деятельность его, в этом смысле, один из образцов воплощения польской программы на востоке.

Они достигли того, что малороссийские националисты, несмотря на застарелые антипатии к Польше, сделались усердными их учениками. Польский национализм стал образцом для самого мелочного подражания, вплоть до того, что сочиненный П. П. Чубинским гимн "Ще не вмерла Украина" был неприкрытым подражанием польскому: "Jeszcze Polska ne zginееa ".

Картина этих более чем столетних усилий полна такого упорства в энергии, что не приходится удивляться соблазну некоторых историков и публицистов объяснить украинский сепаратизм одним только влиянием поляков {7}.

Но вряд ли это будет правильно. Поляки могли питать и взращивать эмбрион сепаратизма, самый же эмбрион существовал в недрах украинского общества. Обнаружить и проследить его превращение в видное политическое явление - задача настоящей работы.

Запорожское казачество.

Когда говорят о "национальном угнетении", как о причине возникновения украинского сепаратизма то либо забывают, либо вовсе не знают, что появился он в такое время, когда не только москальского гнета, но самих москалей на Украине не было. Он существовал уже в момент присоединения Малороссии к Московскому Государству, и едва ли не первым сепаратистом был сам гетман Богдан Хмельницкий, с именем которого связано воссоединение двух половин древнего русского государства. Не прошло и двух лет со дня присяги на подданство царю Алексею Михайловичу, как в Москву стали поступать сведения о нелояльном поведении Хмельницкого, о нарушении им присяги. Проверив слухи и убедившись в их правильности, правительство вынуждено было послать в Чигирин окольничего Федора Бутурлина и думного дьяка Михайлова, дабы поставить на вид гетману неблаговидность его поведения. "Обещал ты гетман Богдан Хмельницкий со всем войском запорожским в святой Божией церкви по непорочной Христовой заповеди перед святым Евангелием, служить и быть в подданстве и послушании под высокой рукой его царского величества и во всем ему великому государю добра хотеть, а ныне слышим мы, что ты желаешь добра не его царскому величеству, а Ракочию и, еще хуже, соединились вы с неприятелем великого государя Карлом Густавом, королем шведским, который с помощью войска запорожского его царского величества, отторгнул многие города польские. И ты гетман оказал пособие шведскому королю без соизволения великого государя, забыл страх Божий и свою присягу перед святым Евангелием" {8}.

Хмельницкого упрекали в своеволии, в недисциплинированности, но не допускали еще мысли об отложении его от Московского Государства. А между тем, ни Бутурлин, ни бояре, ни Алексей Михайлович не знали, что имели дело с двоеданником, признававшим над собой власть двух государей, факт этот стал известен в XIX веке, когда историком Н. И. Костомаровым найдены были две турецкие грамоты Мехмет-Султана к Хмельницкому, из которых видно, что гетман, отдавшись под руку царя московского, состоял в то же время подданным султана турецкого. Турецкое подданство он принял еще в 1650 году, когда ему послали из Константинополя "штуку златоглаву" и кафтан, "чтобы вы с уверенностью возложили на себя этот кафтан, в том смысле, что вы теперь стали нашим верным данником" {9}.

Знали об этом событии, видимо, лишь немногие приближенные Богдана, в то время, как от казаков и от всего народа малороссийского оно скрывалось. Отправляясь в 1654 году в Переяславль на раду, Хмельницкий не отказался от прежнего подданства и не снял турецкого кафтана, надев поверх него московскую шубу.

Через полтора с лишним года после присяги Москве, султан шлет новую грамоту, из которой видно, что Богдан и не думал порывать с Портой, но всячески старался представить ей в неверном свете свое соединение с Москвой. Факт нового подданства он скрыл от Константинополя, объяснив все дело, как временный союз, вызванный трудными обстоятельствами. Он по-прежнему просил султана считать его своим верным вассалом, за что удостоился милостивого слова и заверение в высоком покровительстве.

Двоедушие Хмельницкого не представляло чего-нибудь исключительного; вся казачья старшина настроена была таким же образом. Не успела она принести присягу Москве, как многие дали понять, что не желают оставаться ей верными. Во главе нарушивших клятву оказались такие видные люди, как Богун и Серко. Серко ушел в Запорожье, где стал кошевым атаманом, Богун, уманский полковник и герой Хмельничины, сложив присягу, начал мутить все Побужье.

Были случаи прямого уклонения от присяги. Это касается, прежде всего, высшего духовенства, враждебно относившегося к идее соединения с Москвой. Но и запорожцы, вовсе не высказывавшие такой вражды, вели себя не лучше. Когда Богдан окончательно решился отдаться царю, он запросил мнение Сечи, этой метрополии казачества. Сечевики ответили письмом, выражавшим их полное согласие не переход "всего малороссийского народа, по обеим сторонам Днепра живущего, под протекцию великодержавнейшего и пресветлейшего монарха российского". И после того, как присоединение состоялось и Богдан прислал им в Сечь списки с жалованных царских грамот, запорожцы выражали радость по поводу "закрепления и подтверждения превысоким монархом стародавних прав и вольностей войска малороссийского народа"; они воздавали "хвалу и благодарность Пресвятой Троице и поклоняемому Богу и нижайшее челобитствие пресветлейшему государю". Когда же дошло до присяги этому государю, запорожцы притихли и замолчали. Покрывая их, гетман всячески успокаивал московское правительство, уверяя, что "запорожские казаки люди малые, и то из войска переменные, и тех в дело почитать нечего". Только с течением времени Москве удалось настоять на их присяге {10}.

Когда началась война с Польшей и соединенное русско-малороссийское войско осаждало Львов, генеральный писарь Выговский уговаривал львовских мещан не сдавать города на царское имя. Представителю этих мещан Кушевичу, отказавшемуся от сдачи, переяславский полковник Тетеря шепнул по латыни "вы постоянны и благородны".

Сам Хмельницкий к концу войны сделался крайне неприветлив со своими коллегами - царскими воеводами; духовник его, во время молитвы, когда садились за стол, перестал поминать царское имя, тогда как полякам, с которыми воевали, старшина и гетман оказывал знаки приязни. После войны они решились на открытое государственное преступление, нарушив заключенный царем виленский договор с Польшей и вступивши в тайное соглашение с шведским королем и седмиградским князем Ракочи о разделе Польши. Двенадцать тысяч казаков было послано на помощь Ракочи {11}. Все три года, что Хмельницкий находился под московской властью, он вел себя как человек, готовый со дня на день сложить присягу и отпасть от России.

Приведенные факты имели место в такое время, когда царской администрации на Украине не существовало, и никакими насилиями она не могла восстановить против себя малороссов. Объяснение может быть одно: в 1654 году существовали отдельные лица и группы, шедшие в московское подданство неохотно, и думавшие о том, как бы скорей из него выйти.

Объяснение столь любопытного явления надлежит искать не в малороссийской истории, а в истории днепровского казачества, игравшего руководящую роль в событиях 1654 года. Вообще, истоки украинского самостийничества невозможно понять без обстоятельного экскурса в казачье прошлое. Даже новое имя страны "Украина" пошло от казачества. На старинных картах, территории с надписью "Украина" появляются впервые в XVII веке, и если не считать карты Боплана, надпись эта всегда относится к области поселения запорожских казаков. На карте Корнетти 1657 г., между "Bassa Volinia" и "Podolia" значится по течению Днепра "Ukraine passa de Cosacchi". На голландской карте конца XVII века то же самое место обозначено: "Ukraine of t. Land der Cosacken".

Отсюда оно стало распространяться на всю Малороссию. Отсюда же распространились и настроения положившие начало современному самостийничеству. Далеко не все понимают роль казачества в создании украинской националистической идеологии. Происходит это, в значительной степени, из-за неверного представления о его природе. Большинство почерпает свои сведения о нем из исторических романов, песен, преданий и всевозможных произведений искусства. Между тем, облик казака в поэзии мало сходен с его реальным историческим обликом.

Он выступает там в ореоле беззаветной отваги, воинского искусства, рыцарской чести, высоких моральных качеств, а главное - крупной исторической миссии: он борец за православие и за национальные южно-русские интересы. Обычно, как только речь заходит о запорожском казаке, встает неотразимый образ Тараса Бульбы, и надобно глубокое погружение в документальный материал, в исторические источники, чтобы освободиться от волшебства гоголевской романтики.

На запорожское казачество с давних пор установилось два прямо противоположных взгляда. Одни усматривают в нем явление дворянско-аристократическое - "лыцарское". Покойный Дм. Дорошенко, в своей популярной "Истории Украины з малюнками", сравнивает запорожскую Сечь со средневековыми рыцарскими орденами. "Тут постепенно выработалась, - говорит он, - особая воинская организация наподобие рыцарских братств, что существовали в Западной Европе". Но существует другой, едва ли не более распространенный взгляд, по которому казачество воплощало чаяния плебейских масс и было живым носителем идеи народовластия с его началами всеобщего равенства, выборности должностей и абсолютной свободы.

Эти два взгляда, не примиренные, не согласованные между собой, продолжают жить по сей день в самостийнической литературе. Оба они не казачьи, и даже не украинские. Польское происхождение первого из них не подлежит сомнению. Он восходит к XVI веку, и встречается впервые у польского поэта Папроцкого. Наблюдая панские междоусобия, грызню магнатов, забвение государственных интересов и весь политический разврат тогдашней Польши, Папроцкий противопоставляет им свежую, здоровую, как ему казалось, среду, возникшую на окраинах Речи Посполитой. Это - среда русская, казацкая. Погрязшие во внутренних распрях поляки, по его словам, и не подозревали, что много раз были спасены от гибели этим окраинным русским рыцарством, отражавшим, подобно крепостному валу, напор турецко-татарской силы. Папроцкий восхищается его доблестью, его простыми крепкими нравами, готовностью постоять за веру, за весь христианский мир {12}. Произведения Папроцкого были не реалистическим описанием, а поэмами, вернее памфлетами. В них заложена та же тенденция, что и в "Германии" Тацита, где деморализованному, вырождающемуся Риму противопоставляется молодой, здоровый организм варварского народа.

В той же Польше, начинают появляться сочинения, описывающие блестящие воинские подвиги казаков, сравнить с которыми можно только подвиги Гектора, Диомеда или самого Ахилла. В 1572 году вышло сочинение панов Фредро, Ласицкого и Горецкого, описывающее похождения казаков в Молдавии под начальством гетмана Ивана Свирговского. Каких только чудес храбрости там не показано! Сами турки говорили взятым в плен казакам: "В целом королевстве польском нет подобных вам воинственных мужей!". Те скромно возражали: "Напротив, мы самые последние, нет нам места между своими, и потому мы пришли сюда, чтобы или пасть со славою, или воротиться с военною добычею". Все попавшие к туркам казаки носят польские фамилии: Свирговский, Козловский, Сидорский, Янчик, Копытский, Решковский. Из текста повествования видно, что все они шляхтичи, но с каким-то темным прошлым; для одних разорение, для других провинности и преступления были причиной ухода в казаки. Казачьи подвиги рассматриваются ими, как средство восстановления чести: "или пасть со славою, или воротиться с военною добычею". Потому они и расписаны так авторами, которые сами могли быть соратниками Свирговского {13}. Еще П. Кулиш заметил, что сочинение их продиктовано менее высокими мотивами, чем поэмы Папроцкого. Они преследовали цель реабилитации провинившихся шляхтичей и их амнистии. Подобные сочинения, наполненные превознесением храбрости дворян ушедших в казаки, наделяли рыцарскими чертами и все казачество. Литература эта, без сомнения, рано стала известна запорожцам, способствуя распространению среди них высокого взгляда на свое общество. Когда же "реестровые" начали, в XVII веке, захватывать земли, превращаться в помещиков и добиваться дворянских прав, популяризация версии об их рыцарском происхождении приобрела особенную настойчивость. "Летопись Грабянки", "Краткое описание о казацком малороссийском народе" П. Симоновского, труды Н. Маркевича и Д. Бантыш-Каменского, а также знаменитая "История Русов" - наиболее яркие выражения взгляда на шляхетскую природу казачества.

Несостоятельность этой точки зрения вряд ли нуждается в доказательстве. Она попросту выдумана и никакими источниками, кроме фальшивых, не подтверждается. Мы не знаем ни одного проверенного документа, свидетельствующего о раннем запорожском казачестве, как о самобытной военной организации малороссийской шляхты. Простая логика отрицает эту версию. Будь казаки шляхтичами с незапамятных времен, зачем бы им было в XVII и XVIII веках добиваться шляхетского звания? К тому же, Литовская Метрика, русские летописи, польские хроники и прочие источники дают в достаточной мере ясную картину происхождения подлинного литовско-русского дворянства, чтобы у исследователей мог возникнуть соблазн вести его генезис от запорожцев.

Еще труднее сравнивать запорожскую Сечь с рыцарским орденом. Ордена хоть и возникли, первоначально, за пределами Европы, но всем своим существом связаны с нею. Они были порождением ее общественно-политической и религиозной жизни, тогда как казачество рекрутировалось из элементов вытесненных организованным обществом государств европейского востока. Возникло оно не в гармонии, а в борьбе с ними. Ни светская, ни церковная власть, ни общественный почин не причастны к образованию таких колоний, как Запорожье. Всякая попытка приписать им миссию защитников православия против Ислама и католичества разбивается об исторические источники. Наличие в Сечи большого количества поляков, татар, турок, армян, черкесов, мадьяр и прочих выходцев из не православных стран не свидетельствует о запорожцах, как ревнителях православия.

Данные, приведенные П. Кулишем, исключают всякие сомнения на этот счет. Оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого - главы Ислама. С крымскими же татарами, этими "врагами креста Христова", казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские украины.

Современники отзывались о религиозной жизни днепровского казачества с отвращением, усматривая в ней больше безбожия, чем веры. Адам Кисель, православный шляхтич, писал, что у запорожских казаков "нет никакой веры" и то же повторял униатский митрополит Рутский. Православный митрополит и основатель киевской духовной академии - Петр Могила - относился к казакам с нескрываемой враждой и презрением, называя их в печати "ребелизантами". Сравнивать сечевую старшину с капитулом, а кошевого атамана с магистром ордена - величайшая пародия на европейское средневековье. Да и по внешнему виду, казак походил на рыцаря столько же, сколько питомец любой восточной орды. Тут имеются в виду не столько баранья шапка, оселедец и широкие шаровары, сколько всякое отсутствие шаровар. П. Кулиш собрал на этот счет яркий букет показаний современников, вроде оршанского старосты Филиппа Кмиты, изображавшего в 1514 году черкасских казаков жалкими оборванцами, а французский военный эксперт Дальрак, сопровождавший Яна Собесского в знаменитом походе под Вену, упоминает о "дикой милиции" казацкой, поразившей его своим невзрачным видом.

Уже от начала XIII века сохранилось любопытное описание одного из казачьих гнезд, своего рода филиала Сечи, составленное московским попом Лукьяновым. Ему пришлось посетить Хвастов - стоянку знаменитого Семена Палея и его вольницы:

"Вал земляной, по виду не крепок добре, да сидельцами крепок, а люди в нем что звери. По земляному валу ворота частые, а во всяких воротах копаны ямы, да солома постлана в ямы. Там палеевшина лежит человек по двадцати, по тридцати; голы что бубны без рубах нагие страшны зело. А когда мы приехали и стали на площади, а того дня у них случилося много свадеб, так нас обступили, как есть около медведя; все казаки палеевшина, и свадьбы покинули; а все голудьба безпорточная, а на ином и клочка рубахи нет; страшны зело, черны, что арапы и лихи, что собаки: из рук рвут. Они на нас стоя дивятся, а мы им и втрое, что таких уродов мы отроду не видали. У нас на Москве и в Петровском кружале не скоро сыщешь такого хочь одного" {14}.

Сохранился отзыв о палеевцах и самого гетмана Мазепы. По его словам, Палей "не только сам повседневным пьянством помрачаясь, без страха Божия и без разума живет, но и гультяйство также единонравное себе держит, которое ни о чем больше не мыслит, только о грабительстве и о крови невинной".

Запорожская Сечь, по всем дошедшим до нас сведениям, недалеко ушла от палеевского табора - этого подобия "лицарських орденiв, що iснували в захiднiй Европi".

Что касается легенды демократической, то она - плод усилий русско-украинских поэтов, публицистов, историков XIX века, таких как Рылеев, Герцен, Чернышевский, Шевченко, Костомаров, Антонович, Драгоманов, Мордовцев. Воспитанные на западно-европейских демократических идеалах, они хотели видеть в казачестве простой народ ушедший на "низ" от панской неволи и унесший туда свои вековечные начала и традиции. Не случайно, что такой взгляд определился в эпоху народничества и наиболее яркое выражение получил в статье "О казачестве" ("Современник", 1860 г.) где автор ее, Костомаров восставал против распространенного взгляда на казаков, как на разбойников, и объяснял казачье явление "последствием идей чисто демократических".

Костомаровская точка зрения живет до сих пор в СССР. В книге В. А. Голобуцкого "Запорожское казачество" {15} казаки представлены пионерами земледелия, распахивателями целины в Диком поле. Автор видит в них не воинское, а хлебопашеское, по преимуществу, явление. Но его аргументация, рассчитанная на непосвященную читательскую массу, лишена какой либо ценности для исследователей. Он часто прибегает к недостойным приемам, вроде того, что хозяйство реестровых казаков XVII века выдает за дореестровый период казачьего быта и не стесняется зачислять в казаки неказачьи группы населения, мещан, например. Кроме того, он совершенно уклонился от возражения на труды и публикации, не согласные с его точкой зрения.

Когда Костомаров, вместе с Белозерским, Гулаком, Шевченко, основал в Киеве, в 1847 году, "Кирилло-Мефодиевское Братство", он написал "Книги бытия украинского народу" - что-то вроде политической платформы, где казацкое устройство противопоставлялось аристократическому строю Польши и самодержавному укладу Москвы.

"Не любила Украина ни царя, ни пана, скомпонувала соби козацтво, есть то истее братство, куды кожный пристаючи був братом других, чи вин був преж того паном, чи невольником, аби християнин, и були козаки миж собою вси ривни и старшины выбирались на ради и повинни були слугувати всим по слову христовому, и жадной помпи панской и титула не було миж козаками".

Костомаров приписывал казакам высокую миссию:

"Постановило козацтво виру святую обороняти и визволяти ближних своих з неволи. Тим то гетман Свирговский ходив обороняти Волощину, и не взяли козаки миси з червонцами, як им давали за услуги, не взяли тим, що кровь проливали за виру та за ближних и служили Богу, а не идолу золотому" {16}.

Костомаров в тот период был достаточно невежественен в украинской истории. Впоследствии он хорошо узнал, кто такой был Свирговский и зачем ходил в Валахию. Но в эпоху Кирилло-Мефодиевского Братства авантюрная грабительская экспедиция польских шляхтичей легко сошла у него за крестовый поход и за служение "Богу, а не идолу золотому".

По Костомарову, казаки несли Украине такое подлинно демократическое устройство, что могли осчастливить не одну эту страну, но и соседние с нею.

Приблизительно так же смотрел на запорожскую Сечь М. П. Драгоманов. В казачьем быту он видел общинное начало и даже склонен был называть Сечь "коммуной". Он не мог простить П. Лаврову, что тот в своей речи на банкете, посвященном 50-летию польского восстания 1830 г., перечислив наиболее яркие примеры революционно-демократического движения (Жакерия, Крестьянская война в Германии, Богумильство в Болгарии, Табориты в Чехии) - не упомянул "Товариства (коммуны) Запорожского" {16а}. Драгоманов полагал, что Запорожье "самый строй таборами заимствовало от чешских таборитов, которым ходили помогать наши Волынцы и подоляне XV века". Одной из прямых задач участников украинофильского движения Драгоманов считал обязанность "отыскивать в разных местах и классах населения Украины воспоминания о прежней свободе и равноправности". (Он включил это в качестве особого пункта в "Опыт украинской политико-социальной программы", выпущенной им в 1884 г. в Женеве. Там, популяризации казачьего самоуправления в эпоху Гетманщины и, особенно, "Сечи и вольностей товариства запорожского" - придается исключительное значение. "Программа" требует от поборников украинской идеи всемирно их пропагандировать "и подводить их к теперешним понятиям о свободе и равенстве у образованных народов" {17}.

Это вполне объясняет широкое распространение подобного взгляда на запорожское казачество, особенно среди "прогрессивной" интеллигенции. Она его усвоила в результате энергичной пропаганды деятелей типа Драгоманова. Без всякой проверки и критики, он был принят всем русским революционным движением. В наши дни он нашел выражение в тезисах ЦК КПСС по случаю 300-летия воссоединения Украины с Россией:

"В ходе борьбы украинских народных масс против феодально-крепостнического и национального гнета, - говорится там, - а также против турецко-татарских набегов, была создана военная сила в лице казачества, центром которого в XVI веке стала Запорожская Сечь, сыгравшая прогрессивную роль в истории украинского народа".

Составители тезисов проявили значительную осторожность, ни о коммунизме казачьем, ни о свободе и равенстве не упоминают - оценивают казачество исключительно, как военную силу, но "прогрессивную роль" его отмечают в соответствии с традиционной украинофильской точкой зрения.

Между тем, историческая наука давно признала неуместность поисков "прогресса" и "демократии" в таких явлениях прошлого, как Новгородская и Псковская республики, или Земские Соборы Московского Государства. Их своеобразная средневековая природа мало имеет общего с учреждениями нового времени. Тоже старое казачество. Объективное его изучение разрушило как аристократическую, так и демократическую легенды. Сам Костомаров, по мере углубления в источники, значительно изменил свой взгляд, а П. Кулиш, развернув широкое историческое полотно, представил казачество в таком свете, что оно ни под какие сравнения с европейскими институтами и общественными явлениями не подходит. На Кулиша сердились за такое развенчание, но опорочить его аргументацию и собранный им документальный материал не могли. Обращение к нему и по сей день обязательно для всякого, кто хочет понять истинную сущность казачества.

Демократия в наш век расценивается не по формальным признакам, а по ее общественно-культурной и моральной ценности. Равенство и выборность должностей в общине, живущей грабежом и разбоем, никого не восхищают. Не считаем мы также достаточным для демократического строя одного только участия народа в решении общих дел и выборности должностей. Ни древняя, античная, ни новейшая демократия не мыслили этих начал вне строгой государственной организации и твердой власти. Господства толпы никто сейчас с понятием народовластия не сближает. А запорожским казакам именно государственного начала и недоставало. Они воспитаны были в духе отрицания государства. К своему собственному войсковому устройству, которое могло бы рассматриваться, как прообраз государства, у них существовало мало почтительное отношение, вызывавшее всеобщее удивление иностранцев. Популярнейший и сильнейший из казачьих гетманов - Богдан Хмельницкий - немало терпел от своевольства и необузданности казаков. Все, кто бывал при дворе Хмельницкого, поражались грубому и панибратскому обхождению полковников со своим гетманом. По словам одного польского дворянина, московский посол, человек почтенный и обходительный, часто принужден был опускать в землю глаза. Еще большее возмущение вызвало это у венгерского посла. Тот, несмотря на радушный прием, оказанный ему, не мог не вымолвить по-латыни: "Занесло меня к этим диким зверям!" {18}.

Казаки не только гетманский престиж ни во что не ставили, но и самих гетманов убивали с легким сердцем. В 1668 г. под Диканькой они убили левобережного гетмана Брюховецкого. Правда, это убийство было совершено по приказу его соперника Дорошенко, но когда тот выкатил несколько бочек горелки, казаки, подвыпив, надумали убить к вечеру и самого Дорошенко. Преемник Брюховецкого, Демьян Многогрешный, признавался:

"Желаю прежде смерти сдать гетманство. Если мне смерть приключится, то у казаков такой обычай - гетманские пожитки все разнесут, жену, детей и родственников моих нищими сделают; да и то у казаков бывает, что гетманы своею смертью не умирают; когда я лежал болен, то казаки собирались все пожитки мои рознести по себе" {19}.

К "розносу" гетманских пожитков казаки готовы были в любую минуту. Сохранилось описание банкета, данного Мазепой в шведском стане в честь прибывших к нему запорожцев. Подвыпив, запорожцы начали тянуть со стола золотую и серебряную посуду, а когда кто-то осмелился указать на неблаговидность такого поведения, то был тут же прирезан.

Если такой стиль царил в эпоху Гетманщины, когда казачество пыталось создать что-то похожее на государственное управление, то что было в сравнительно ранние времена, особенно в знаменитой Сечи? Кошевых атаманов и старшину поднимали на щит или свергали по капризу, либо под пьяную руку, не предъявляя даже обвинения. Рада верховный орган управления - представляла собой горластое неорганизованное собрание всех членов "братства". Боярин В. В. Шереметев, взятый татарами в плен и проживший в Крыму много лет, описывал в одном письме к царю Алексею Михайловичу свое впечатление от татарского Курултая или, как он его называет, "Думы". "А дума бусурманская похожа была на раду казацкую; на что хан и ближние люди приговорят, а черные юртовые люди не захотят, и то дело никакими мерами сделано не будет". На необычайное засилье самовольной толпы жалуются все гетманы. Казачество, по словам Мазепы, "никогда никакой власти и начальства над собой иметь не хочет". Казачья "демократия" была на самом деле охлократией.

Не здесь ли таится разгадка того, почему Украина не сделалась в свое время самостоятельным государством? Могли ли его создать люди, воспитанные в антигосударственных традициях? Захватившие Малороссию "казаченки" превратили ее как бы в огромное Запорожье, подчинив весь край своей дикой системе управления. Отсюда частые перевороты, свержения гетманов, интриги, подкопы, борьба друг с другом многочисленных группировок, измены, предательства и невероятный политический хаос, царивший всю вторую половину XVII века. Не создав своего государства, казаки явились самым неуживчивым элементом и в тех государствах, с которыми связывала их историческая судьба.

Объяснения природы казачества надо искать не на Западе, а не Востоке, не на почве удобренной римской культурой, а в "диком поле", среди тюрко-монгольских орд. Запорожское казачество давно поставлено в прямую генетическую связь с хищными печенегами, половцами и татарами, бушевавшими в южных степях на протяжении чуть не всей русской истории. Осевшие в Приднепровьи и известные чаще всего, под именем Черных Клобуков, они со временем христианизировались, обрусели и положили начало, по мнению Костомарова, южнорусскому казачеству. Эта точка зрения получила сильное подкрепление в ряде позднейших изысканий, среди которых особенным интересом отличается исследование П. Голубовского. Согласно ему, между степным кочевым миром и русской стихией не было в старину той резкой границы, какую мы себе обычно представляем. На всем пространстве от Дуная до Волги, "лес и степь" взаимно проникали друг друга, и в то время как печенеги, торки и половцы оседали в русских владениях, сами русские многочисленными островками жили в глубине тюркских кочевий. Происходило сильное смешение кровей и культур. И в этой среде, по мнению Голубовского, уже в киевскую эпоху стали создаваться особые воинственные общины, в составе которых наблюдались как русские, так и кочевые инородческие элементы. Основываясь на известном "Codex Camanicus" конца XIII века, Голубовский самое слово "казак" считает половецким, в смысле стража передового, дневного и ночного {20}.

Толкований этого слова много и выводилось оно всегда из восточных языков, но прежние исследователи сопровождали свои утверждения аргументацией и соответствующими лингвистическими выкладками. Только В. А. Голобуцкий, автор недавно вышедшей работы о запорожском казачестве, отступил от этой хорошей академической традиции. Отметив тюркское его происхождение и истолковав, как "вольного человека", он ничем не подкрепил своего открытия. Не трудно заметить руководившее им желание - закрепить филологически за словом "казак" то значение, которое придавалось ему в националистической публицистике и поэзии ХIХ века.

Некоторые исследователи идут дальше Голубовского и ищут следов казачества в скифских и в сарматских временах, когда на нашем юге подвизались многочисленные ватаги, добывавшие пропитание грабежами и набегами. Степь искони дышала разбоем, хищничеством и той особой вольностью, которую так трудно отождествить с современным понятием свободы. Наиболее яркую печать наложила на казачество самая близкая к нему по времени, татарская эпоха степной истории. Давно обращено внимание на тюркско-татарское происхождение казачьей терминологии. Слово "чабан", например, означающее пастуха овец, заимствовано от татар. От них же заимствовано и слово "атаман", производное от "одаман", означающее начальника чабанов сводного стада. Сводное же стадо составляли десять соединенных стад, по тысяче овец в каждом. Такое стало называлось "кхош". Казацкое "кош" (становище, лагерь, сборное место) и "кошевой атаман" вышли из этого степного лексикона. Оттуда же "курень" и "куренный атаман". "Значение куреня, - по словам Рашидед-Дина, - таково: когда в поле кибитки во множестве стоят кругом в виде кольца, то называют это КУРЕНЬ".

Объяснить проникновение в среду днепровских казаков тюрко-монгольской кочевой терминологии не так уж трудно, ввиду близости Крыма. Но наиболее вероятным ее источником были казаки же, только не свои русские, а татарские. Представление о казачестве как специально русском явлении до такой степени распространено у нас и в Европе, что о существовании иноплеменных казачьих скопищ редко кому известно. Между тем, Дон и Запорожье были, надо думать, младшими братьями и учениками казаков татарских.

На существование татарских казаков имеется множество указаний. Оставляя в стороне вопрос о большой Казахской орде за Каспием, которую некоторые историки, как Быкадоров и Эварницкий, ставят в родственную связь со всем казацким миром, мы ограничимся более близкой нам территорией - Причерноморьем.

В 1492 г. хан Менгли-Гирей писал Ивану III, что войско его, возвращаясь из под Киева с добычею, было ограблено в степи "ордынским казаками". Об этих ордынских или "азовских" казаках-татарах неоднократно пишут русские летописцы со времен Ивана III, характеризуя их, как самых ужасных разбойников, нападавших на пограничные города и чинивших необычайные препятствия при сношениях Московского Государства с Крымом. "Поле не чисто от азовских казаков", читаем мы постоянно в донесениях послов и пограничных воевод государю. Татарские казаки, так же как русские, не признавали над собой власти ни одного из соседних государей, хотя часто поступали к ним на службу. Так, отряды татарских казаков состояли на службе у Москвы, не гнушалась ими и Польша. Известно, по крайней мере, что король Сигизмунд-Август призывал к себе белгородских (аккерманских) и перекопских казаков и посылал им сукно на жалованье. Но чаще всех привлекал их себе на помощь крымский хан, имевший постоянно в составе своих войск крупные казачьи отряды. Разбойничая на пространстве между Крымом и московской Украиной, татарские казаки были в военном, бытовом и экономическом отношении самостоятельной организацией, так что польские летописцы, зная четыре татарские орды (заволжскую, астраханскую, казанскую, перекопскую), причисляли к ним, иногда, пятую - казацкую {21}.

Надо ли после этого ходить далеко на Запад в поисках образца для запорожской Сечи? Истинной школой днепровской вольницы была татарская степь, давшая ей все от воинских приемов, лексикона, внешнего вида (усы, чуб, шаровары), до обычаев, нравов и всего стиля поведения. Прославленные морские походы в Туреччину выглядят совсем не патриотическим и не благочестивым делом. Сами, украинофилы прошлого века знали, что казаки "розбивали по Черному море християнске купецтво заодно с бесурменским, а дома плиндрували руськи свои городи татарским робом" {22}.

"Были в Швеции казаки запорожские, числом 4.000, пишет одна польская летопись, - над ними был гетманом Самуил Кошка, там этого Самуила и убили. Казаки в Швеции ничего доброго не сделали, ни гетману, ни королю не пособили, только на Руси Полоцку великий вред сделали, и город славный Витебск опустошили, золота и серебра множество набрали, мещан знатных рубили и такую содомию чинили, что хуже злых неприятелей или татар".

Под 1603 годом повествуется о похождении казаков под начальством некоего Ивана Куцки в Боркулабовской и Шупенской волостях, где они обложили население данью в деньгах и натуре.

"В том же году в городе Могилеве Иван Куцка сдал гетманство, потому что в войске было великое своевольство: что кто хочет, то делает. Приехал посланец от короля и панов радных, напоминал, грозил казакам, чтоб они никакого насилия в городе и по селам не делали. К этому посланцу приносил один мещанин на руках девочку шести лет, прибитую и изнасилованную, едва живую; горько, страшно было глядеть: все люди плакали, Богу Создателю молились, чтобы таких своевольников истребил навеки. А когда казаки назад на Низ поехали, то великие убытки селам и городам делали, женщин, девиц, детей и лошадей с собою брали; один казак вел лошадей 8, 10, 12, детей 3, 4, женщин или девиц 4 или 3" {23}.

Чем эта картина отличается от вида крымской орды возвращающейся с ясырем из удачного набега? Разница может быть, та, что татары своих единоверцев и единоплеменников не брали и не продавали в рабство, тогда как для запорожских "лыцарей" подобных тонкостей не существовало.

Школа Запорожья была не рыцарская и не трудовая крестьянская. Правда, много крепостных мужиков бежало туда, и много было поборников идеи освобождения селянства от крепостного права. Но принесенные извне, эти идеи замирали в Запорожье и подменялись другими. Не они определяли образ Сечи и общий тонус ее жизни. Здесь существовали свои вековечные традиции, нравы и свой взгляд на мир. Попадавший сюда человек переваривался и перетапливался, как в котле, из малоросса становился казаком, менял этнографию, менял душу. В глазах современников, как отдельные казаки, так и целые их объединения, носили характер "добычников". "Жен не держат, землю не пашут, питаются от скотоводства, звериной ловли и рыбного промысла, а в старину больше в добычах, от соседственных народов получаемых, упражнялись" {24}. Казакование было особым методом добывания средств к жизни, и тот же Папроцкий, воспевавший казаков, как рыцарей, признается в одном месте, что в низовьях Днепра "сабля приносила больше барышей, чем хозяйство". Именно поэтому в казачество шли не одни простолюдины, но и шляхта, подчас из очень знатных родов. Насколько возвышенными были их цели и устремления, видно из случая с знаменитым Самуилом Заборовским. Отправляясь в Запорожье, он мечтал о походе с казаками на московские пределы, но явившись в Сечь и ознакомившись с обстановкой, меняет намерение и предлагает поход в Молдавию. Когда же татары приходят с дружеским предложением идти совместно грабить Персию, он охотно соглашается и на это. Запорожские мораль и нравы хорошо были известны в Польше: коронный гетман Ян Замойский, обращаясь к провинившимся шляхтичам, выставлявшим в оправдание прежних проступков свои заслуги в запорожском войске, говорил: "Не на Низу ищут славной смерти, не там возвращаются утраченные права. Каждому рассудительному человеку понятно, что туда идут не из любви к отчеству, а для добычи" {25}.

Даже в поздние времена, в начале XVIII века, казаки не стеснялись называть свое ремесло его собственным именем. Когда Булавин поднял на Дону восстание против Петра Великого, он отправился в Запорожье с целью прибрать там себе помощников. Сечь заволновалась. Одни стояли за немедленное соединение с донским атаманом, другие боялись порывать с Москвой. Дошло до смены кошевого и старшины. Умеренная группа одержала верх и порешили всей Сечью не выступать, а разрешить желающим присоединиться к Булавину на свой риск. Булавин встал в Самарских городках и обратился к запорожцам с призывом:

"Атаманы молодцы, дорожные охотники, вольные всяких чинов люди, ВОРЫ и РАЗБОЙНИКИ! Кто похочет с военным походным атаманом Кондратием Афанасьевичем Булавиным, кто похочет с ним погулять по чисту полю, красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях поездить, то приезжайте в черны вершины самарские!" {26}.

До учреждения оседлого реестрового казачества в середине XVI века, термином "казак" определялся особый образ жизни. "Ходить в казаки" означало удаляться в степь за линию пограничной охраны и жить там наподобие татарских казаков, т. е., в зависимости от обстоятельств, ловить рыбу, пасти овец или грабить.

Фигура запорожца не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. Один - оседлый, земледельческий, с культурой, бытом, навыками и традициями, унаследованными от киевских времен. Другой - гулящий, нетрудовой, ведущий разбойную жизнь, выработавший совершенно иной темперамент и характер под влиянием образа жизни и смешения со степными выходцами. Казачество порождено не южнорусской культурой, а стихией враждебной, пребывавшей столетиями в состоянии войны с нею.

Высказанная многими русскими историками, мысль эта поддержана ныне немецким исследователем Гюнтером Штеклем, полагающим, что первыми русскими казаками были обрусевшие крещеные татары. В них он видит отцов восточнославянского казачества.

Что касается легенды, приписывающей запорожцам миссию защиты славянского востока Европы от татар и турок, то она, ныне, достаточно развенчана накопившимся документальным материалом и трудами исследователей. Казацкая служба на краю Дикого поля создана инициативой и усилиями польского государства, а не самого казачества. Вопрос этот давно ясен для исторической науки.

Захват Малороссии казаками

Кто не понял хищной природы казачества, кто смешивает его с беглым крестьянством, тот никогда не поймет ни происхождения украинского сепаратизма, ни смысла события ему предшествовавшего, в середине XVII века. А событие это означало не что иное, как захват небольшой кучкой степной вольницы огромной по территории и по народонаселению страны. У казаков, с давних пор жила мечта получить в кормление какое-нибудь небольшое государство. Судя по частым набегам на Молдаво-Валахию, эта земля была раньше всех ими облюбована. Они ею чуть было не овладели в 1563 г., когда ходили туда под начальством Байды-Вишневецкого. Уже тогда шла речь о возведении этого предводителя на господарский престол. Через 14 лет, в 1577 г., им удается взять Яссы и посадить на трон своего атамана Подкову, но и на этот раз успех оказался непродолжительным, Подкова не удержался на господарстве. Невзирая на неудачи, казаки чуть не целое столетие продолжали попытки завоевания и захвата власти в дунайских княжествах. Прибрать их к рукам, учредиться там в качестве чиновничества, завладеть урядами - таков был смысл их усилий.

Судьба к ним оказалась благосклоннее, чем они могли предполагать, она отдала им гораздо более богатую и обширную, чем Молдавия, землю - Украину. Выпало такое счастье, в значительной мере неожиданно для них самих, - благодаря крестьянской войне, приведшей к падению крепостного права и польского владычества в крае.

Но прежде чем говорить об этом, необходимо отметить одну важную перемену, совершившуюся в середине XVI века. Речь идет о введении так называемого "реестра", под каковым разумелся список тех казаков, что польское правительство приняло к себе на службу для охраны окраинных земель от татарских набегов. Строго ограниченные числом, доведенным с течением времени до 6.000, подчиненные польскому коронному гетману и получившие свой войсковой и административный центр в городе Терехтемирове над Днепром, реестровые казаки наделены были известными правами и льготами: избавлялись от налогов, получали жалованье, имели свой суд, свое выборное управление. Но, поставив эту избранную группу в привилегированное положение, польское правительство наложило запрет на всякое другое казакование, видя в нем развитие вредного, гулящего, антиправительственного элемента.

В ученой литературе, эта реформа рассматривается обычно как первое юридическое и экономическое разделение внутри казачества. В реестровых видят избранную касту, получившую возможность обзаводиться домом, землей, хозяйством и применять, нередко в больших размерах, труд работников и всевозможных слуг. Советским историкам это дает материал для бесконечных рассуждений о "расслоении", об "антагонизме".