Новеллы олдоса хаксли. Новеллы олдоса хаксли О книге «Контрапункт. Новеллы» Олдос Хаксли

Баночка румян

Скандал длился уже добрых три четверти часа. Невнятные, приглушённые звуки выплывали в коридор из другого конца квартиры. Склонившись над шитьём, Софи спрашивала себя, без особого, впрочем, любопытства, что же там такое на этот раз. Чаще всего слышался голос хозяйки. Пронзительно-гневный, негодующе-слезливый, он безудержно изливался бурливыми потоками. Хозяин лучше владел собой, голос его был глубже и мягче и не так легко проникал через запертые двери и коридор. Из своей холодной комнатушки Софи воспринимала скандал большей частью как серию монологов Мадам, в промежутках между которыми воцарялось странное зловещее молчание. Но время от времени Месье, казалось, совершенно выходил из себя, и тогда уже не было тишины между всплесками: стоял непрерывный крик, резкий, раздражённый. Громкие вопли Мадам доносились не переставая, ровно, на одной ноте: её голос даже в гневе не терял своей монотонности. А Месье говорил то громче, то тише; голос его приобретал неожиданный пафос, менял модуляции — от мягких увещеваний до внезапных воплей, так что его участие в перебранке, когда оно было слышимо, выражалось отдельными взрывами. Будто пёс лениво гавкает: «Р-гав. Ав. Ав. Ав».

Через какое-то время Софи перестала обращать внимание на шум. Она чинила лифчик для Мадам, и работа поглощала её целиком. Как она устала, всё тело ноет. Сегодня был тяжёлый день, и вчера тяжёлый день, и позавчера тяжёлый день. Каждый день — тяжёлый, а она уже не молоденькая: ещё два года — и пятьдесят стукнет. Каждый день — тяжёлый, с тех пор как она себя помнит. Ей представились мешки с картошкой, которые она перетаскивала девочкой, когда ещё жила в деревне. Медленно-медленно бредёт, бывало, по пыльной дороге с мешком через плечо. Ещё десять шагов — и конец: можно дотянуть. Только вот конца никогда не было: всё начиналось сызнова. Она подняла голову от шитья, помотала ею, зажмурившись. Перед глазами заплясали огоньки и цветные точечки — теперь такое с нею часто случается. Какой-то желтоватый светящийся червячок всё время извивается вверху справа — ползёт и ползёт, но не сдвигается с места. А ещё красные, зелёные звёзды всплывают из темноты вокруг червячка — мерцают и гаснут, мерцают и гаснут… Всё это мелькает перед шитьём, горит яркими красками даже теперь, когда глаза закрыты. Ну, пожалуй, хватит отдыхать: ещё минуточку — и за работу. Мадам просила приготовить лифчик к завтрашнему утру. Но ничего не видать вокруг червячка.

На другом конце коридора шум внезапно нарастает. Дверь открылась, явственно прозвучали слова.

— …bien tort, mon ami, si tu crois que je suis ton esclave. Je ferai ce que je voudrai .

— Moi aussi . — Смех Месье не предвещал ничего хорошего. В коридоре послышались тяжёлые шаги, что-то хрустнуло на подставке для зонтиков, с треском захлопнулась входная дверь.

Софи снова склонилась над работой. Этот червяк, эти звёзды, эта ломота во всём теле! Провести бы целый день в постели — в огромной постели, пушистой, тёплой, мягкой, — целый Божий день…

Звонок хозяйки напугал её — этот звук, похожий на жужжание растревоженных ос, всегда заставлял её вздрагивать. Софи встала, положила шитьё на стол, разгладила передник, поправила чепец и вышла в коридор. Звонок ещё раз неистово зажужжал. Мадам, видно, совсем потеряла терпение.

— Наконец-то, Софи. Я уж думала, вы никогда не явитесь.

Софи промолчала — что тут скажешь? Мадам стояла перед распахнутым настежь шкафом. Она прижимала к груди целую кучу платьев, ещё ворох разнообразной одежды валялся на кровати. «Une beaute a la Rubens» , — говаривал о ней муж, когда бывал в благодушном настроении.

Скандал длился уже добрых три четверти часа. Невнятные, приглушённые звуки выплывали в коридор из другого конца квартиры. Склонившись над шитьём, Софи спрашивала себя, без особого, впрочем, любопытства, что же там такое на этот раз. Чаще всего слышался голос хозяйки. Пронзительно-гневный, негодующе-слезливый, он безудержно изливался бурливыми потоками. Хозяин лучше владел собой, голос его был глубже и мягче и не так легко проникал через запертые двери и коридор. Из своей холодной комнатушки Софи воспринимала скандал большей частью как серию монологов Мадам, в промежутках между которыми воцарялось странное зловещее молчание. Но время от времени Месье, казалось, совершенно выходил из себя, и тогда уже не было тишины между всплесками: стоял непрерывный крик, резкий, раздражённый. Громкие вопли Мадам доносились не переставая, ровно, на одной ноте: её голос даже в гневе не терял своей монотонности. А Месье говорил то громче, то тише; голос его приобретал неожиданный пафос, менял модуляции - от мягких увещеваний до внезапных воплей, так что его участие в перебранке, когда оно было слышимо, выражалось отдельными взрывами. Будто пёс лениво гавкает: «Р-гав. Ав. Ав. Ав».

Через какое-то время Софи перестала обращать внимание на шум. Она чинила лифчик для Мадам, и работа поглощала её целиком. Как она устала, всё тело ноет. Сегодня был тяжёлый день, и вчера тяжёлый день, и позавчера тяжёлый день. Каждый день - тяжёлый, а она уже не молоденькая: ещё два года - и пятьдесят стукнет. Каждый день - тяжёлый, с тех пор как она себя помнит. Ей представились мешки с картошкой, которые она перетаскивала девочкой, когда ещё жила в деревне. Медленно-медленно бредёт, бывало, по пыльной дороге с мешком через плечо. Ещё десять шагов - и конец: можно дотянуть. Только вот конца никогда не было: всё начиналось сызнова. Она подняла голову от шитья, помотала ею, зажмурившись. Перед глазами заплясали огоньки и цветные точечки - теперь такое с нею часто случается. Какой-то желтоватый светящийся червячок всё время извивается вверху справа - ползёт и ползёт, но не сдвигается с места. А ещё красные, зелёные звёзды всплывают из темноты вокруг червячка - мерцают и гаснут, мерцают и гаснут… Всё это мелькает перед шитьём, горит яркими красками даже теперь, когда глаза закрыты. Ну, пожалуй, хватит отдыхать: ещё минуточку - и за работу. Мадам просила приготовить лифчик к завтрашнему утру. Но ничего не видать вокруг червячка.

На другом конце коридора шум внезапно нарастает. Дверь открылась, явственно прозвучали слова.

- …bien tort, mon ami, si tu crois que je suis ton esclave. Je ferai ce que je voudrai

Звонок хозяйки напугал её - этот звук, похожий на жужжание растревоженных ос, всегда заставлял её вздрагивать. Софи встала, положила шитьё на стол, разгладила передник, поправила чепец и вышла в коридор. Звонок ещё раз неистово зажужжал. Мадам, видно, совсем потеряла терпение.

Наконец-то, Софи. Я уж думала, вы никогда не явитесь.

Софи промолчала - что тут скажешь? Мадам стояла перед распахнутым настежь шкафом. Она прижимала к груди целую кучу платьев, ещё ворох разнообразной одежды валялся на кровати. «Une beaute a la Rubens»

Говаривал о ней муж, когда бывал в благодушном настроении.

Олдос Леонард Хаксли (англ. Aldous Huxley; 26 июля 1894, Годалминг, графство Суррей, Великобритания - 22 ноября 1963, Лос-Анджелес, Калифорния, США) - английский писатель. Автор известного романа-антиутопии «О дивный новый мир».
Как по отцовской, так и по материнской линиям Хаксли принадлежал к британской культурной элите, давшей целый ряд выдающихся учёных, писателей, художников. Его отец - писатель Леонард Хаксли, дед по отцовской линии - биолог Томас Генри Хаксли; по материнской линии Хаксли приходится правнуком историку и педагогу Томасу Арнолду и внучатым племянником писателю Мэтью Арнолду. Брат Хаксли Джулиан и единокровный брат Эндрю были знаменитыми биологами.
Мать Хаксли умерла, когда Олдосу было 13 лет. Три года спустя он заболел глазным воспалением и впоследствии его зрение значительно ухудшилось. В связи с этим он был освобожден от военной службы в период Первой мировой войны.
Свой первый роман, который не был опубликован, Хаксли написал в возрасте 17 лет. Он изучал литературу в Баллиольском колледже в Оксфорде. Уже в двадцать лет Хаксли решает избрать писательскую деятельность как профессию.
В его романах речь идет о потере человечности обществом в процессе технологического прогресса (антиутопия «О дивный новый мир!», есть ещё книга «Возвращение в прекрасный новый мир» (1958 Brave New World Revisited) написанная через 20 лет после первой (в ней Хаксли описывает противоположное первой книге состояние и развивает мысль о том, что на самом деле все будет значительно хуже и страшнее, чем в первой). Также он затрагивал пацифистские темы.
В 1937 году Хаксли переезжает в Лос-Анджелес, штат Калифорния, вместе со своим гуру Джералдом Гердом, надеясь, что калифорнийский климат улучшит его ухудшающееся зрение. Именно здесь начинается его основной творческий период, для которого было новой чертой более подробное рассмотрение человеческой сущности. Хаксли знакомится в 1938 г. с Джидду Кришнамурти. Под влиянием последнего он обращается к различным учениям мудрости и занимается мистикой.
Накопленные познания просматриваются в его последующих романах «The Perennial Philosophy», наиболее четко в Через много лет («After Many a Summer…») и также в произведении «Time must have a stop».
В 1953 он соглашается на участие в эксперименте, проводимым Хамфри Осмондом (Humphry Osmond). Целью этого эксперимента было исследование влияния мескалина на человеческое сознание.
Впоследствии в переписке с Осмондом было употреблено впервые слово «психоделика» для описания влияния мескалина.
Эссе «Двери восприятия» («The Doors of Perception») и «Рай и ад» («Heaven and Hell») описывают наблюдения и ход эксперимента, который вплоть до своей смерти автор повторял около десяти раз. «Двери восприятия» стал культовым текстом для многих радикальных интеллектуалов 60-х и дал название знаменитой группе «The Doors»
Эффект от действия психотропных субстанций сказывается не только на его творчестве. Так в последнем своем романе «Остров» («Island») он описал положительную утопию, которая была диаметрально противоположна его антиутопии «О дивный новый мир» (Brave New World).
Хаксли умер в 1963 г. в Лос-Анджелесе от рака горла. Перед смертью он попросил сделать ему внутримышечную инъекцию ЛСД - 100 мкг. Несмотря на предостережения врачей, жена выполнила его просьбу. Незадолго до его смерти в пожаре в его собственном доме сгорели все его рукописи.