Пушкин. А. с. пушкин — основоположник современного русского литературного языка. закрепление национального языка в литературе Кто является создателем русского литературного языка

История русского литературного языка формирование и преобразование русского языка, используемого в литературных произведениях. Старейшие из сохранившихся литературных памятников датируются XI веком. В XVIII XIX веках этот процесс происходил на фоне противопоставления русского языка, на котором говорил народ, французскому языку дворян. Классики русской литературы активно исследовали возможности русского языка и были новаторами многих языковых форм. Они подчеркивали богатство русского языка и часто указывали на его преимущества по сравнению с языками иностранными. На почве таких сравнений неоднократно возникали диспуты, например споры между западниками и славянофилами. В советские времена подчёркивалось, что русский язык язык строителей коммунизма, а в эпоху правления Сталина проводилась кампания борьбы с космополитизмом в литературе. Преобразование русского литературного языка продолжается и в настоящее время

Устное народное творчество Устное народное творчество (фольклор) в форме сказок, былин, пословиц и поговорок уходит корнями в далёкую историю. Они передавались из уст в уста, их содержание отшлифовывалось таким образом, что оставались наиболее устойчивые сочетания, а языковые формы обновлялись по мере развития языка. Устное творчество продолжало существовать и после появления письменности. В Новое время к крестьянскому фольклору добавился рабочий и городской, а также армейский и блатной (тюремно-лагерный). В настоящее время устное народное творчество наиболее выражено в анекдотах. Устное народное творчество влияет и на письменный литературный язык.

Развитие литературного языка в древней Руси Введение и распространение письменности на Руси, приведшее к созданию русского литературного языка, обычно связывают с Кириллом и Мефодием. Так, в древнем Новгороде и других городах в XIXV вв были в ходу берестяные грамоты. Большинство из сохранившихся берестяных грамот частные письма, носящие деловой характер, а также деловые документы: завещания, расписки, купчие, судебные протоколы. Также встречаются церковные тексты и литературные и фольклорные произведения, записи учебного характера.

Церковнославянская письменность, введённая Кириллом и Мефодием в 863 году, основывалась на старославянском языке, который в свою очередь произошёл от южнославянских диалектов. Литературная деятельность Кирилла и Мефодия состояла в переводе книг святого Писания Нового и Ветхого завета. Ученики Кирилла и Мефодия перевели на церковнославянский язык с греческого большое количество религиозных книг. Некоторые исследователи полагают, что Кирилл и Мефодий ввели не кириллицу, а глаголицу; а кириллица была разработана их учениками.

Церковнославянский язык был языком книжным, а не разговорным, языком церковной культуры, который распространился среди многих славянских народов. Церковнославянская литература распространилась у западных славян (Моравия), южных славян (Сербия, Болгария, Румыния), в Валахии, частях Хорватии и Чехии и, с принятием христианства, на Руси. Так как церковнославянский язык отличался от разговорного русского, церковные тексты при переписке подвергались изменению, обрусевали. Переписчики подправляли церковнославянские слова, приближая их к русским. При этом они привносили особенности местных говоров.

Для систематизации церковнославянских текстов и введения единых языковых норм в Речи Посполитой были написаны первые грамматики грамматика Лаврентия Зизания (1596) и грамматика Мелетия Смотрицкого (1619). Процесс формирования церковнославянского языка был, в основном, завершен в конце XVII века, когда патриархом Никоном были произведены исправление и систематизация богослужебных книг. По мере распространения церковнославянских религиозных текстов на Руси, постепенно стали появляться и литературные сочинения, которые использовали письменность Кирилла и Мефодия. Первые такие сочинения относятся к концу XI века. Это «Повесть временных лет» (1068), «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печорского», «Слово о законе и благодати» (1051), «Поучение Владимира Мономаха» (1096) и «Слово о полку Игореве» ().

Реформы русского литературного языка XVIII века Наиболее важные реформы русского литературного языка и системы стихосложения XVIII века были сделаны Михаилом Васильевичем Ломоносовым. В 1739 г. он написал «Письмо о правилах российского стихотворства», в котором сформулировал принципы нового стихосложения на русском языке. В полемике с Тредиаковским он утверждал, что вместо того, чтобы культивировать стихи, написанные по заимствованным из других языков схемам, необходимо использовать возможности русского языка. Ломоносов полагал, что можно писать стихи многими видами стоп двусложными (ямб и хорей) и трёхсложными (дактиль, анапест и амфибрахий), но считал неправильным заменять стопы на пиррихии и спондеи. Такое новаторство Ломоносова вызвало дискуссию, в которой активно участвовали Тредиаковский и Сумароков. В 1744 г. были изданы три переложения 143-го псалма, выполненные этими авторами, и читателям было предложено высказаться, который из текстов они считают лучшим.

Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности вот следы, оставленные Ломоносовым». Белинский назвал этот взгляд «удивительно верным, но односторонним». Согласно Белинскому, «Во времена Ломоносова нам не нужно было народной поэзии; тогда великий вопрос быть или не быть заключался для нас не в народности, а в европеизме… Ломоносов был Петром Великим нашей литературы». Известно, однако, высказывание Пушкина, в котором литературная деятельность Ломоносова не одобряется: «Оды его… утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается.

Современный русский литературный язык Создателем современного литературного языка считается Александр Пушкин, произведения которого считаются вершиной русской литературы. Этот тезис сохраняется в качестве доминирующего, несмотря на существенные изменения, произошедшие в языке за почти двести лет, прошедшие со времени создания его крупнейших произведений, и явные стилистические различия между языком Пушкина и современных писателей.

Между тем, сам поэт указывал на первостепенную роль Н. М. Карамзина в формировании русского литературного языка, по словам А. С. Пушкина, этот славный историк и литератор «освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова». «Великий, могучий…»Править И. С. Тургеневу принадлежит, пожалуй, одно из самых известных определений русского языка как «великого и могучего»: Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Введение

Актуальность:

Цель исследования :

Задачи исследования:

Объект исследования: творчество А. С. Пушкина .

Предмет исследования: влияние творчества

Пояснительная записка.

Тема моего проекта называется: « А. С. Пушкин, создатель русского языка».

Русский литературный язык – величайшее национальное достояние. Его сложная история, его богатство и выразительная сила этого, то значение, которое он имеет в России и за рубежом – все это стало предметом бесчисленного количества книг, статей, научных и литературных исследований. Русский литературный язык - это живая «связующая нить» поколений, которая является воплощением всего лучшего в народной речи. В русском языке нашли отражение национальный дух и культура русского народа, его мировоззрение. В современном русском литературном языке есть все - богатый лексический фонд, упорядоченный грамматический строй и обширная система стилей. Русский язык и Александр Сергеевич Пушкин неразрывно связаны и в научных трудах, и в массовом художественном и историческом сознании. Писателей, которых с полным правом можно назвать великими, в России много, но создатель русского литературного языка – именно Пушкин. Творчество поэта – основа состояния русского литературного языка и на сегодняшний день. В эпоху Пушкина русский литературный язык, разумеется, был другим. Два столетия, прошедшие с того времени, оказали существенное влияние на его нормы. Но связь языка с богатыми культурными традициями сохранилась. Как говорил русский языковед Л.В. Щерба, «литературный язык тем совершеннее, чем богаче и шире его сокровищница.

Актуальность: Одной из важнейших исторических заслуг поэта А.С. Пушкина является преобразование русского литературного языка. С именем Пушкина и его замечательной деятельностью связано начало нового периода в истории русского литературного языка. Основные нормы русского языка, представленные в языке произведений Пушкина, остаются живыми, действующими и для нашего времени. Они оказались в непоколебленными, независимо от смены исторических эпох, смены базисов и надстроек.

Цель исследования : Рассмотреть роль А. С. Пушкина в становлении русского языка.

Задачи исследования:

Ознакомится с творчеством А. С. Пушкина

Исследовать роль Александра Сергеевича Пушкина в русском языке через его произведения;

Объект исследования: творчество А. С. Пушкина .

Предмет исследования: влияние творчества А. С. Пушкина на формирование русского языка.

В результате проделанной работы мы пришли к следующим выводам:

Пушкину выпала высокая честь справедливо называться подлинным основоположником современного русского литературного языка. Пушкин был гениальным национальным поэтом.

1.Во-первых, А. С. Пушкин был выразителем наиболее передового, революционного мировоззрения современной ему эпохи. Он по праву признавался властителем дум первого поколения русских революционеров-дворян-декабристов.

2.Во-вторых, Пушкин был одним из самых культурных и разносторонне образованных русских людей начала XIX в. Получив воспитание в самом прогрессивном учебном заведении того времени, Царскосельском лицее, он затем поставил перед собой цель в просвещении стать с веком наравне и добивался осуществления этой цели в течение всей своей жизни.

3. В-третьих, Пушкин создавал непревзойденные образцы поэзии во всех родах и видах словесного искусства, и все жанры литературы он смело обогатил, вводя в них разговорный язык народа. В этом отношении Пушкин превосходит как Крылова, совершившего аналогичный подвиг лишь в жанре басни, так и Грибоедова, закрепившего разговорную речь в жанре комедии.

4. В-четвертых, Пушкин охватил своим гением все сферы жизни русского народа, все его общественные слои - от крестьянства до высшего света, от деревенской избы до царского дворца. В его произведениях отражены все исторические эпохи - от древней Ассирии и Египта до современных ему Соединенных Штатов Америки, от Гостомысла до дней его собственной жизни. Самые различные страны и народы предстают перед нами в его поэтическом творчестве. Причем Пушкин владел необыкновенной силой поэтического перевоплощения и мог писать об Испании (Каменный гость), как испанец, об Англии XVII в. (Из Буньяна), как английский поэт времени Мильтона.

5. В-пятых, Пушкин стал основоположником реалистического художественного направления, которое в его творчестве получает преобладание примерно с середины 20-х годов. И по мере того как Пушкин закрепляет реалистический метод отражения действительности в своих произведениях, усиливается и народно-разговорная стихия в его языке. Таким образом, все эти пять положений обнимаются формулой: Пушкин - гениальный поэт русской нации, что и позволило ему завершить процесс закрепления русского национального языка в литературе.

Пушкин, разумеется, не сразу стал тем, чем он был. Он учился у своих предшественников и претворил в собственном языковом мастерстве все достижения искусства слова, которые были добыты поэтами и писателями XVII и XVIII вв.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Заключение

пушкин литература шишковский

Введение

Одной из важнейших исторических заслуг поэта А.С. Пушкина является преобразование русского литературного языка. С именем Пушкина и его замечательной деятельностью связано начало нового периода в истории русского литературного языка.

Основные нормы русского языка, представленные в языке произведений Пушкина, остаются живыми, действующими и для нашего времени. Они оказались в основном непоколебленными, независимо от смены исторических эпох, смены базисов и надстроек. То, что является в нашем языке особым, отличным от пушкинского, не касается в целом его структуры, его грамматического строя и его основного словарного фонда. Мы можем отметить здесь лишь частичные изменения, клонящиеся к некоторому пополнению основного словарного фонда нашего языка за счет отдельных элементов словарного состава, также, как и некоторое дальнейшее улучшение, совершенствование, оттачивание отдельных его грамматических норм и правил.

Деятельность Пушкина составляет важный исторический этап в совершенствовании национального языка, неразрывно связанном с развитием всей национальной культуры, поскольку национальный язык является формой национальной культуры.

Признание Пушкина основоположником нашего литературного языка вовсе не означает, конечно, что Пушкин был единоличным создателем русского национального языка, изменившим существовавший до него язык сверху донизу, всю его структуру, складывавшуюся веками и задолго до появления Пушкина. Величие дела Пушкина состоит именно в том, что он широчайшим образом воспользовался наличными богатствами общенародного русского языка. Он глубоко оценил значение всех характерных структурных особенностей русского общенародного языка в их органической целостности. Он узаконил их в различных жанрах и стилях литературной речи. Он придал общенародному русскому языку особенную гибкость, живость и совершенство выражения в литературном употреблении. Он решительно устранял из литературной речи то, что не отвечало основному духу и законам живого русского общенародного языка.

Совершенствуя русский литературный язык и преобразуя различные стили выражения в литературной речи, Пушкин развивал определившиеся ранее живые традиции русского литературного языка, внимательно изучал, воспринимал и совершенствовал лучшее в языковом опыте предшествующей ему литературы. Достаточно указать на чуткое и любовное отношение Пушкина к языку древнейших памятников русской литературы, особенно к языку «Слова о полку Игореве» и летописей, а также к языку лучших писателей XVIII и XIX веков - Ломоносова, Державина, Фонвизина, Радищева, Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Крылова, Грибоедова. Пушкин также принимал живое участие во всех спорах и обсуждениях вопросов литературного языка его времени.

Он стремился придать литературной речи и ее различным стилям характер гармонической, законченной системы, придать строгость, отчетливость и стройность ее нормам. Именно преодоление присущих допушкинской литературной речи внутренних противоречий и несовершенств и установление Пушкиным отчетливых норм литературного языка и гармонического соотношения и единства различных стилей литературной речи делают Пушкина основоположником современного литературного языка.

Цель работы - определить значение А.С. Пушкина как создателя современного русского литературного языка.

1. Взгляды Пушкина на литературный язык и пути его дальнейшего развития

Русский язык Пушкин оценивал как неисчерпаемо богатый, открывающий перед писателем неограниченные возможности его художественного использования. Главной теоретической проблемой, разрабатываемой Пушкиным с неослабным вниманием и большой глубиной, является проблема народности литературного языка.

Уже в ранних своих заметках и набросках Пушкин указывает на народный язык как основной источник литературного языка: «Есть у нас свой язык; смелее! - обычаи, история, песни, сказки -- и проч.» (1822 г.).

Замечательно, что в отличие от таких деятелей прошлого, как Тредиаковский и Сумароков, и таких своих современников, как Карамзин, выдвигавших положение о сближении литературного языка с разговорным (причем имелся в виду разговорный язык образованного дворянства, узкого, ограниченного круга людей), Пушкин выдвигает и утверждает положение о сближении литературного языка с народным языком в самом широком смысле этого слова, положение о народной основе литературного языка.

Обосновывая теоретически и разрабатывая практически это положение, Пушкин в то же время понимал, что литературный язык не может представлять собой только простую обработку народного, что литературный язык не может и не должен избегать всего того, что было накоплено им в процессе его многовекового развития, ибо это обогащает литературный язык, расширяет его стилистические возможности, усиливает художественную выразительность.

Отстаивая народность литературного языка, Пушкин, естественно, боролся как против карамзинского «нового слога», так и против «славянщизны» Шишкова и его сторонников.

Так же, как и положение о народной основе литературного языка, критические замечания в адрес карамзинского и шишковского направлений появляются уже. В самых ранних высказываниях Пушкина и затем развиваются и углубляются.

Последовательно борясь против «европейского жеманства», против литературного языка, рассчитанного на вкусы светского дамского общества, Пушкин противопоставляет «французской утонченности» карамзинской «школы» демократическую простоту и яркую выразительность языка таких писателей, как Крылов и Фонвизин.

Столь же едко высмеивает Пушкин и консервативный национализм Шишкова, его попытки изгнать из русского языка «все заимствования и утвердить в литературном языке господство архаизмов и «церковнославянизмов».

Концепция Пушкина прямо противоположна концепции Шишкова, который вообще не видел разницы между «славенским» и русским языком, смешивал их и параллельные выражения типа «да лобжет мя лобзанием» и «целуй меня» рассматривал лишь как стилистические варианты. Пушкин разграничивает «славенский» и русский языки, отрицает «славенский» язык как основу русского литературного языка и в то же время открывает возможность для использования «славянизмов» в определенных стилистических целях.

Так принцип народности смыкается и перекрещивается с другим важнейшим принципом Пушкина в области литературного языка -- принципом историзма.

Принципы народности и историзма, определявшие общие требования к литературному языку и направление его развития, должны были найти свое конкретное воплощение в литературно-языковой практике. Это конкретное воплощение общих общественно-исторических принципов подхода к литературному языку могло происходить только на основе соответствующих им эстетических принципов. Эти принципы также были выработаны Пушкиным.

Итак, народность и историзм, находящие свое конкретное воплощение в языке на основе чувства соразмерности и сообразности, благородной простоты и искренности и точности выражения, - таковы главнейшие принципы Пушкина, определяющие его взгляды на пути развития русского литературного языка и задачи писателя в литературно-языковом творчестве. Эти принципы полностью соответствовали как объективным закономерностям развития русского литературного языка, так и основным положениям развиваемого Пушкиным нового литературного направления - реализма.

2. Особенности стиля и языка произведений А.С. Пушкина

До Пушкина русская литература страдала многословием при бедности мысли, у Пушкина мы видим краткость при богатом содержании. Краткость сама по себе еще не создает богатого художественного мышления. Необходимо было такое своеобразное построение минимизированной речи, чтобы она вызывала богатую художественную пресуппозицию (подразумеваемое содержание; воображение, называемое подтекстом). Особый художественный эффект достигался А.С. Пушкиным за счет взаимосвязи новых приемов эстетического мышления, особой компоновки литературных структур и своеобразных приемов использования языка.

А.С. Пушкин был создателем реалистического художественного метода в русской литературе. Следствием применения этого метода стала индивидуализация художественных типов и структур в творчестве его самого. Основным принципом творчества Пушкина с конца 20-х годов становится принцип соответствия речевого стиля изображаемому миру исторический действительности, изображаемой среде, изображаемому характеру. Поэт учитывал своеобразие жанра, типа коммуникации (поэзия, проза, монолог, диалог), содержания, описываемой ситуации. Конечным итогом становилась индивидуализация образа.

Своеобразие эстетического восприятия и художественная индивидуализация выражались разнообразными приемами языкового обозначения. Среди них ведущее место занимал контраст стилей, который у Пушкина не производил впечатления неуместности, поскольку оппозиционные элементы связывались с разными аспектами содержания. Например: «На миг умолкли разговоры, Уста жуют». УСТА - высокий стиль. ЖУЮТ - низкий. Уста - рты знати, представителей высшего общества. Это внешняя, социальная характеристика. Жевать, значит есть. Но относится это в прямом смысле не к людям, а к лошадям. Это внутренняя, психологическая характеристика действующих лиц.

Своеобразие художественной литературы в отличие от письменных памятников других жанров заключается в том, что она излагает свое содержание в нескольких смыслах. Реалистическая литература формирует разные смыслы вполне сознательно, создавая контрасты между денотативным предметным и символическим содержанием художественного произведения. Пушкин создал весь основной символический художественный фонд современной русской литературы. Именно начиная с Пушкина, ГРОЗА стала символом свободы, МОРЕ - символом вольной, влекущей стихии, ЗВЕЗДА - символом заветной путеводной нити, жизненной цели человека. В стихотворении «Зимнее утро» символом выступает слово БЕРЕГ. Оно означает «последнее пристанище человека». Достижением Пушкина является использование смысловой и звуковой корреляции для создания дополнительного содержания. Сходному содержанию у него соответствует однообразное звуковое оформление, различию содержания у Пушкина соответствуют звуковые контрасты (рифмы, ритмика, звуковые сочетания). Звуковое сходство выражений «друг прелестный» - «друг милый» - «берег милый для меня» создает дополнительный символический смысл стихотворения «Зимнее утро», превращая его из денотативного описания красот русской зимы в любовное признание. Перечисленные здесь приемы языкового оформления - всего лишь отдельные примеры. Они не исчерпывают всего многообразия стилистических приемов, используемых Пушкиным, которые создают смысловую многозначительность и языковую многозначность его творений.

В творчестве Пушкина процесс демократизации русского литературного языка нашел наиболее полное отражение, так как в его произведениях произошло гармоническое слияние всех жизнеспособных элементов русского литературного языка с элементами живой народной речи. Слова, формы слов, синтаксические конструкции, устойчивые словосочетания, отобранные писателем из народной речи, нашли свое место во всех его произведениях, во всех их видах и жанрах, и в этом основное отличие Пушкина от его предшественников. Пушкин выработал определенную точку зрения на соотношение элементов литературного языка и элементов живой народной речи в текстах художественной литературы. Он стремился к устранению разрыва между литературным языком и живой речью, который был характерен для литературы предшествующей поры (и который был присущ теории "трех штилей" Ломоносова), к устранению из текстов художественной литературы архаических элементов, вышедших из употребления в живой речи.

Деятельностью Пушкина окончательно был решен вопрос об отношениях народно-разговорного языка и литературного языка. Уже не осталось каких-либо существенных перегородок между ними, были окончательно разрушены иллюзии о возможности строить литературный язык по каким-то особым законам, чуждым живой разговорной речи народа. Представление о двух типах языка, книжно-литературного и разговорного, в известной степени изолированных друг от друга, окончательно сменяется признанием их тесного взаимоотношения, их неизбежного взаимовлияния. Вместо представления о двух типах языка окончательно укрепляется представление о двух формах проявления единого русского общенародного языка - литературной и разговорной, каждая из которых имеет свои частные особенности, но не коренные различия.

Со времен Пушкина русский язык как материал словесности был исследован многими учеными, образовались такие отрасли филологии, как история русского литературного языка и наука о языке художественной литературы, но взгляды Пушкина, его оценки не потеряли своего значения. В этом можно убедиться, рассмотрев с позиций современной науки особенности образования и основные этапы развития русского литературного языка. Одним из таких этапов и является период первой половины XIX века, то есть так называемый "золотой век русской поэзии".

Этот период в истории русского литературного языка связан с деятельностью Пушкина. Именно в его творчестве вырабатываются и закрепляются единые общенациональные нормы литературного языка в результате объединения в одно неразрывное целое всех стилистических и социально-исторических пластов языка на широкой народной основе. Именно с Пушкина начинается эпоха современного русского языка. Язык Пушкина - сложнейшее явление.

В 1828 г. в одном из черновых вариантов статьи «О поэтическом слоге» четко формулируется требование Пушкина к литературному тексту: «Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями; поэзию же, освобожденную от «условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем. Мы не только еще не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность».

Под обветшалыми украшениями Пушкин подразумевает «высокий стиль» с его старославянизмами.

Славянизмы в произведениях Пушкина выполняют те же функции, что и в произведениях Ломоносова, Карамзина, а также других поэтов и писателей XVIII - начала XIX века, то есть за славянизмами в сочинениях Пушкина за славянизмами окончательно закрепляются стилистические функции, которые сохранились - за ними в языке художественной литературы до сих пор. Однако стилистическое употребление славянизмов Пушкиным несравненно шире, чем у его предшественников. Если для писателей XVIII столетия славянизм - средство создания высокого стиля, то для Пушкина - это и создание исторического колорита, и поэтических текстов, и патетического слога, и воссоздание библейского, античного, восточного колорита, и пародирование, и создание комического эффекта, и употребление в целях создания речевого портрета героев. Начиная с лицейских стихов до произведений 30-х гг., славянизмы служат Пушкину для создания приподнятого, торжественного, патетического слога. Рассматривая данную стилистическую функцию славянизмов, можно выделить две ее стороны:

Славянизмы могли использоваться для выражения революционного пафоса, гражданской патетики. Здесь Пушкин продолжал традиции Радищева и писателей-декабристов. Особенно характерно такое использование славянизмов для политической лирики Пушкина.

С другой стороны, славянизмы употреблялись Пушкиным и в их «традиционной» для русского литературного языка функции: для придания тексту оттенка торжественности, «возвышенности», особой эмоциональной приподнятости. Такое употребление славянизмов можно наблюдать, например, в таких стихотворениях, как «Пророк», «Анчар». «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», в поэме «Медный всадник» и многих других поэтических произведениях. Однако традиционность такого употребления «славянизмов» у Пушкина относительна. В более или менее пространных стихотворных текстах, а особенно в поэмах «возвышенные» контексты свободно чередуются и переплетаются с контекстами «бытовыми», характеризующимися употреблением разговорных и просторечных языковых средств. Необходимо отметить, что употребление «славянизмов», связанное с патетикой, эмоциональной приподнятостью выражения ограничивается поэтическим языком Пушкина.

В его художественной прозе оно не встречается вовсе, а. в критико-публицистической прозе эмоциональная выразительность «славянизмов» хотя и проступает часто, как мы видели, довольно заметно, по все же она сильно приглушена, в значительной степени «нейтрализована» и, во всяком случае, никак не может равняться с эмоциональной выразительностью «славянизмов» в языке поэзии.

Вторая большая стилистическая функция славянизмов в творчестве поэта - это создание исторического и местного колорита.

Во-первых, это воссоздание стиля античной поэзии (что более характерно для ранних стихотворений Пушкина ("Лицинию", "Моему Аристарху, "Гроб Анакреона", "Послание Лиде", "Торжество Вакха", "К Овидию"), но и в поздних сочинениях поэта славянизмы выполняют эту стилистическую функцию: "На перевод Илиады", "Мальчику", "Гнедичу", "Из Афенея", "Из Анакреона", "На выздоровление Лукулла").

Во-вторых, славянизмы используются Пушкиным для более достоверной передачи библейских образов.

Он широко употребляет библейские образы, синтаксические конструкции, слова и словосочетания библейской мифологии.

Повествовательный, приподнятый тон многих стихотворений Пушкина создается за счет синтаксических конструкций, свойственных Библии: сложное целое состоит из ряда предложений, каждое из которых присоединяется к предыдущему с помощью присоединительно-усилительного союза.

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье,

И он к устам моим приник

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой...

В- третьих, славянизмы используются Пушкиным для создания восточного слога ("Подражание Корану", "Анчар").

В-четвертых - для создания исторического колорита. ("Полтава", "Борис Годунов", "Песнь о вещем Олеге").

Старославянизмы также используются А. С. Пушкиным для создания речевой характеристики героев. Например, в драме Пушкина "Борис Годунов" в диалогах с хозяйкой, Михаилом, Григорием чернец Варлаам ничем не отличается от своих собеседников: [Хозяйка:] Чем-то мне вас потчевать, старцы честные? [Варлаам:] Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?. Или: [Варлаам:] Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: все нам равно, было бы вино... да вот и оно!" В разговоре с приставами Варлаам иной: особой лексикой, фразеологическими единицами он старается напомнить дозорным о своем сане: Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии».

Нередко славянизмы используются Пушкиным как средство пародирования стиля литературных противников, а также для достижения комических и сатирических эффектов. Чаще всего такое употребление славянизмов встречается в "статейной", критико-публицистической прозе Пушкина. Например: "Несколько московских литераторов... наскуча звуками кимвала звенящего, решились составить общество... Г-н Трандафырь открыл заседание прекрасной речью, в которой трогательно изобразил он беспомощное состояние нашей словесности, недоумение наших писателей, подвизающихся во мраке, не озаренных светильником критики" ("Общество московских литераторов").

Нередко ироническое и комическое употребление славянизмов и в художественной прозе Пушкина. Например, в "Станционном смотрителе": "Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына... Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу... блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости".

Не чужд комического и сатирического употребления "славянизмов" и поэтический язык Пушкина, особенно язык шутливых и сатирических стихотворений и поэм ("Гаврилиада") и эпиграмм. В качестве примера можно привести эпиграмму "На Фотия"

Славянизмы на протяжении всей творческой деятельности Пушкина являются неотъемлемой частью лирики поэта. Если в раннем творчестве для создания поэтического образа славянизмы привлекались чаще других слов, то в зрелых произведениях, как и в современной поэзии, художественный образ мог создаваться за счет особых поэтических слов, русских и старославянских по происхождению, и за счет нейтральной, общеупотребительной, разговорной лексики. В обоих случаях мы имеем дело с пушкинскими стихами, не имеющими себе равных в русской поэзии. Большой удельный вес имеют славянизмы в стихотворениях "Погасло дневное светило...", "Черная шаль", "Гречанка", "К морю", "Ненастный день потух...", "Под небом голубым...", "Талисман".

В лирических произведениях "Ночь", "Все кончено", "Сожженное письмо", "А.П. Керн", "Признание", "На холмах Грузии...", "Что в имени тебе моем?...", "Я вас любил..." поэтический образ создается за счет общеупотребительной русской лексики, что не только не лишает произведения силы эмоционального воздействия на читателя, но заставляет читателя забывать о том, что перед ним художественное произведение, а не действительное, искреннее лирическое излияние человека. Подобных поэтических сочинений русская литература до Пушкина не знала.

Таким образом, выбор церковнославянского или русского выражения основывается у Пушкина на принципиально иных принципах, чем у его предшественников. Как для "архаистов" (сторонников "старого слога"), так и для "новаторов" (сторонников "нового слога") важна ровность стиля в пределах текста; соответственно, отказ от галлицизмов или от славянизмов определяется стремлением к стилистической последовательности. Пушкин отвергает требование единства стиля и, напротив, идет по пути сочетания стилистически разнородных элементов. Для Ломоносова выбор формы (церковнославянской или русской) определяется семантической структурой жанра, т.е. в конечном счете, славянизмы соотносятся с высоким содержанием, а русизмы - с низким, эта зависимость осуществляется опосредствованно (через жанры). Пушкин начинает как карамзинист, в его творчестве явно прослеживается карамзинистский "галло-русский" субстрат, и это обстоятельство определяет характер сближения "славянской" и "русской" языковой стихии в его творчестве. Однако позднее Пушкин выступает как противник отождествления литературного и разговорного языка - его позиция в этом отношении близка позиции "архаистов".

В 1827 г. в "Отрывках из писем, мыслях и замечаниях" Пушкин определил сущность главного критерия, с которым писатель должен подходить к созданию литературного текста: "Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но - в чувстве соразмерности и сообразности". В 1830 г. в "Опровержении на критики", отвечая на упреки в "простонародности", Пушкин заявляет: "... никогда не пожертвую искренностию и точностию выражения провинциальной чопорности и боязни казаться простонародным, славянофилом и т. п.". Обосновывая теоретически и разрабатывая практически это положение, Пушкин в то же время понимал, что литературный язык не может представлять собой только простую копию разговорного, что литературный язык не может и не должен избегать всего того, что было накоплено им в процессе многовекового развития, ибо это обогащает литературный язык, расширяет его стилистические возможности, усиливает художественную выразительность.

В статье "Путешествие из Москвы в Петербург" (вариант к главе "Ломоносов") Пушкин теоретически обобщает и четко формулирует свое понимание взаимоотношения русского и старославянского языков: "Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет мя лобзанием вместо целуй меня". Пушкин разграничивает "славенский" и русский языки, отрицает "славенский" язык как основу русского литературного языка и в то же время открывает возможность для использования славянизмов в определенных стилистических целях. Пушкин явно не разделяет теории трех стилей (как, впрочем, не разделяют ее карамзинисты и шишковисты) и, напротив, борется со стилистической дифференциацией жанров. Он вообще не стремится к единству стиля в пределах произведения, и это позволяет ему свободно пользоваться церковнославянскими и русскими стилистическими средствами. Проблема сочетаемости разнородных языковых элементов, принадлежащих разным генетическим пластам (церковнославянскому и русскому), снимается у него, становясь частью не лингвистической, а чисто литературной проблемы полифонии литературного произведения. Таким образом, лингвистические и литературные проблемы органически соединяются: литературные проблемы получают лингвистическое решение, а лингвистические средства оказываются поэтическим приемом.

Пушкин вводит в литературный язык как книжные, так и разговорные средства выражения - в отличие от карамзинистов, которые борются с книжными элементами, или от шишковистов, которые борются с элементами разговорными. Однако Пушкин не связывает разнообразие языковых средств с иерархией жанров; соответственно, употребление славянизмов или русизмов не обусловлено у него высоким или низким предметом речи. Стилистическая характеристика слова определяется не его происхождением и не содержанием, а традицией литературного употребления. Вообще литературное употребление играет у Пушкина значительную роль. Пушкин ощущает себя в рамках определенных литературных традиций, на которые он и опирается; его языковая установка, поэтому не утопична, а реалистична. Вместе с тем, задача для него состоит не в том, чтобы предложить ту или иную программу формирования литературного языка, а в том, чтобы найти практические способы сосуществования различных литературных традиций, максимально используя те ресурсы, которые заданы предшествующим литературным развитием.

Синтез двух направлений - карамзинистского и шишковистского, осуществленный Пушкиным, отражается в самом его творческом пути; путь этот исключительно знаменателен и, вместе с тем, необычайно важен для последующий судьбы русского литературного языка. Как говорилось выше, Пушкин начинает как убежденный карамзинист, но затем во многом отступает от своих первоначальных позиций, в какой-то степени сближаясь с "архаистами", причем сближение это имеет характер сознательной установки. Так, в "Письме к издателю" Пушкин говорит: "Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному. Не одни местоимения, но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы нe говорим: карета скачущая по мосту, слуга метущий комнату, мы говорим: которая скачет, который метет и т.д.). Из того еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражениям и оборотами, тем лучше для искусного писателя." Все сказанное обусловливает особый стилистический оттенок, как славянизмов, так и галлицизмов в творчестве Пушкина: если славянизмы рассматриваются им как стилистическая возможность, как сознательный поэтически прием, то галлицизмы воспринимаются как более или менее нейтральные элементы речи. Иначе говоря, если галлицизмы составляют в принципе нейтральный фон, то славянизмы - поскольку они осознаются как таковые - несут эстетическую нагрузку. Это соотношение определяет последующее развитие русского литературного языка.

3. Значение Пушкина в истории русского литературного языка

Пушкина с достаточными основаниями принято считать реформатором русского литературного языка, основоположником современного русского литературного языка. Это, конечно, не означает, что Пушкин создал какой-то «новый» язык. Но неправильно было бы и преуменьшать личные заслуги Пушкина в развитии русского литературного языка, сводить все дело к тому, что Пушкин лишь удачно «попал в колею» развития русского литературного языка.

Справедливо пишет Б. Н. Головин, «что один человек, даже с таким дарованием, какое было у Пушкина, не может ни создать, ни пересоздать язык своего народа. Но он, все же может сделать очень много, а именно -- выявить и показать скрытые в существующем языке возможности. Именно это и сделал Пушкин применительно к русскому языку 20--30-х годов XIX столетия. Поняв и почувствовав новые требования общества к языку, опираясь на народную речь своих предшественников и современников, великий поэт пересмотрел и изменил приемы и способы использования языка в литературных произведениях -- и язык заблистал новыми, неожиданными, строгими и ясными красками. Речь Пушкина стала образцовой и благодаря литературному и общественному авторитету поэта была признана нормой, примером для подражания. Это обстоятельство серьезно сказалось на развитии нашего литературного языка в XIX и XX вв.».

Итак, величайшей заслугой Пушкина является то, что в его творчестве были выработаны и закреплены осознанные и принятые современниками и последующими поколениями общенациональные нормы русского литературного языка. Нормативность языка Пушкина явилась результатом воплощения в жизнь сформулированных им общественно-исторических и эстетических принципов подхода к литературному языку, особенно принципов народности и «благородной простоты».

Борьба Пушкина за народность литературного языка была неразрывно связана с борьбой за его чистоту и ясность. Гоголь писал: «Никто из наших поэтов не был еще так скуп на слова и выражения, как Пушкин, так не смотрел осторожно за самим собою, чтобы не сказать неумеренного и лишнего, пугаясь приторности того и другого». Пушкин создал классические по своей чистоте и ясности образцы литературного языка. Эта намеренно подчеркнутая чистота языка, его «благородная простота» явилась следствием борьбы за единые нормы литературного языка и в свою очередь способствовала осознанию этих норм обществом.

Создание единых общенациональных норм литературного языка касалось не только его структуры, но и системы его стилей. Образование единых норм литературного выражения означало окончательную ликвидацию всяких пережитков системы трех стилей. И хотя новые единые нормы были выработаны Пушкиным прежде всего и главным образом в языке художественной литературы, «сумма идей» и качества языка пушкинской поэзии и прозы были таковы, что послужили источником дальнейшего развития не только языка художественной литературы, но и всего литературного языка в целом.

Единство языка Пушкина было единством его разнообразных стилевых вариантов, поэтому в языке Пушкина заключался источник последующего развития всех стилей литературного языка, как индивидуальных, так и функциональных. Только после пушкинской реформы Белинский мог написать, что «слога нельзя разделить на три рода -- высокий, средний и низкий: слог делится на столько родов, сколько есть на свете великих или по крайней мере сильно даровитых писателей» («Русская литература в 1843 году»).

Заключение

Пушкин намного превосходит восприятие современного русского человека. По осмыслению художественной образности и звуковому оформлению стихов Пушкин и сегодня недосягаем для современных поэтов. Литературоведческая и языковедческая науки еще не выработали такого научного аппарата, с помощью которого можно было бы оценить пушкинский гений. Русские люди, русская культура еще долго будут приближаться к Пушкину, в далеком будущем они, может быть, объяснят и превзойдут его. Но навечно останется восхищение человеком, опередившим современный ему художественный мир и определившим его развитие на много столетий вперед.

Уникальная неповторимость языка Пушкина, находящая свое конкретное воплощение в литературном тексте на основе чувства соразмерности и сообразности, благородной простоты, искренности и точности выражения, таковы главнейшие принципы Пушкина, определяющие его взгляды на пути развития русского литературного языка в задачи писателя в литературно-языковом творчестве. Эти принципы полностью соответствовали как объективным закономерностям развития русского литературного языка, так и основным положениям развиваемого Пушкиным нового литературного направления - критического реализма.

Пушкин навсегда стер в русском литературном языке условные границы между классическими тремя стилями. В его языке “впервые пришли в равновесие основные стихии русской речи”. Разрушив эту устарелую стилистическую систему, Пушкин создал и установил многообразие стилей в пределах единого национального литературного языка. Благодаря этому каждый пишущий на русском литературном языке получил возможность развивать и бесконечно варьировать свой индивидуально-творческий стиль, оставаясь в пределах единой литературной нормы.

Эта великая историческая заслуга Пушкина перед русским языком была правильно оценена уже его современниками. Так, при жизни великого русского поэта, в 1834 г., Н. В. Гоголь, писал: “При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте... В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все его пространство”.

Еще яснее значение Пушкина как основоположника современного русского литературного языка было осознано писателями последующей эпохи. Так, И. С. Тургенев сказал в своей речи на открытии памятника Пушкину в 1880 г.: «...Нет сомнения, что он [Пушкин] создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением”. Эти слова не потеряли своей силы и в наши дни, через сто лет после того, как они были сказаны: в наши дни русский литературный язык продолжает развиваться в русле пушкинских прогрессивных традиций».

Список используемой литературы

1. Горшков И. История русского литературного языка. М., 2000.

2. Исаченко А. В. Вопросы о языкознания. М., 2003.

3. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка ХVII-XIX вв. М., 1990.

4. Виноградов В. В. О художественной речи Пушкина. М., 1984.

5. Лежнёв Проза Пушкина. Опыт стилевого исследования. - М., 1966. - 263с.

6. Мейлах Б. С. Историческое значение борьбы Пушкина за развитие русского литературного языка. М., 1988.

7. Мясоедова Н.Е. Из историко-литературного комментария к лирике Пушкина. // Русская литература. 1995. №4. С. 27 - 91.

8. Ушаков Д. Н. Краткое введение в науку о языке. М., 2004.

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

История развития русского литературного языка. Возникновение "нового слога", неисчерпаемое богатство идиом, русизмов. Роль А.С. Пушкина в становлении русского литературного языка, влияние поэзии на его развитие. Критическая проза А.С. Пушкина о языке.

дипломная работа , добавлен 18.08.2011

Влияние творчества А. Пушкина на формирование литературного русского языка: сближение народно-разговорного и литературного языков, придание общенародному русскому языку особенной гибкости, живости и совершенства выражения в литературном употреблении.

презентация , добавлен 21.10.2016

Жизнеописание великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина: родители, годы учебы и первые произведения. Оценка литературного вклада А.С. Пушкина в систему создания современного русского языка. Прижизненные портреты поэта и трагедия его смерти.

презентация , добавлен 16.12.2013

А.С. Пушкин - великий русский поэт, драматург и прозаик, создатель современного русского литературного языка. Биография: происхождение, детство, семья, лицейская юность; в Михайловском - формирование поэта; дуэль. Литературная и культурная роль Пушкина.

презентация , добавлен 09.02.2012

Изучение биографии А.С. Пушкина - величайшего русского поэта и писателя, родоначальника новой русской литературы, создателя русского литературного языка. Краткие сведение о членах его семьи. Описание фамильного герба Пушкиных. Трагическая кончина поэта.

реферат , добавлен 22.10.2010

Памятники и музеи Пушкина мирового значения среди культурного наследия России и зарубежья. Памятные награды и медали в области русского языка и литературы, юбилейные монеты, марки. Известные исследователи биографии и литературного творчества Пушкина.

презентация , добавлен 27.04.2013

Особенности формирования национального русского литературного языка (на примере творчества А.Д. Кантемира и В.К. Тредиаковского). Сатира как литературный жанр в рамках поэтики классицизма. Сравнительная характеристика разговорного и литературного языков.

реферат , добавлен 15.09.2010

Сказка как целое направление в художественной литературе. Необходимость сказок. Роль сказок в нравственно-эстетическом воспитании детей. Сказки Пушкина в русском народном духе. Народные формы стиха (песенного, поговорочного, раешного), языка и стиля.

реферат , добавлен 02.04.2009

Пушкин как родоначальник новой русской литературы. Знакомство Пушкина с поэтом Жуковским. Влияние южной ссылки Пушкина на его творчество. Издание в 1827 году литературного журнала "Московский вестник". Творчество 1830-х годов. Последние годы жизни поэта.

реферат , добавлен 13.10.2009

Изучение литературного творчества русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Характеристика сказочной поэмы "Руслан и Людмила" как поэтического воплощения свободолюбия. Исследование темы романтической любви в поэмах "Бахчисарайский фонтан" и "Цыгане".

Образование национального литературного языка - это процесс длительный и постепенный. Как уже сказано выше (см. гл. 9, с. 125), этот процесс, согласно мыслям В. И. Ленина, слагается из трех основных исторических этапов, опираясь на три общественные предпосылки: а) сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке (для России это осуществилось уже к XVII в.); б) устранение препятствий в развитии языка (в данном отношении много было сделано в течение XVIII в.: реформы Петра I; стилистическая система Ломоносова; создание “нового слога” Карамзиным); в) закрепление языка в литературе. Последнее окончательно завершается в первые десятилетия XIX в. в творчестве русских писателей-реалистов, среди которых должны быть названы И. А. Крылов, А. С. Грибоедов и в первую очередь А. С. Пушкин.

Главная историческая заслуга Пушкина и состоит в том, что им завершена закрепление русского народно-разговорного языка в литературе.

Мы вправе задать себе вопрос: почему именно Пушкину выпала высокая честь справедливо называться подлинным основоположником современного русского литературного языка? И ответ на этот вопрос может быть дан в одном предложении: потому что Пушкин был гениальным национальным поэтом. Если же смысл этой фразы расчленить и конкретизировать, то можно выделить пять основных положений. Во-первых, А. С. Пушкин был выразителем наиболее передового, революционного мировоззрения современной ему эпохи. Он по праву признавался “властителем дум” первого поколения русских революционеров-дворян-декабристов. Во-вторых, Пушкин был одним из самых культурных и разносторонне образованных русских людей начала XIX в. Получив воспитание в самом прогрессивном учебном заведении того времени, Царскосельском лицее, он затем поставил перед собой цель “в просвещении стать с веком наравне” и добивался осуществления этой цели в течение всей своей жизни. В-третьих, Пушкин создавал непревзойденные образцы поэзии во всех родах и видах словесного искусства, и все жанры литературы он смело обогатил, вводя в них разговорный язык народа. В этом отношении Пушкин превосходит как Крылова, совершившего аналогичный подвиг лишь в жанре басни, так и Грибоедова, закрепившего разговорную речь в жанре комедии. В-четвертых, Пушкин охватил своим гением все сферы жизни русского народа, все его общественные слои - от крестьянства до высшего света, от деревенской избы до царского дворца. В его произведениях отражены все исторические эпохи - от древней Ассирии и Египта до современных ему Соединенных Штатов Америки, от Гостомысла до дней его собственной жизни. Самые различные страны и народы предстают перед нами в его поэтическом творчестве. Причем Пушкин владел необыкновенной силой поэтического перевоплощения и мог писать об Испании (“Каменный гость”), как испанец, об Англии XVII в. (“Из Буньяна”), как английский поэт времени Мильтона. Наконец, в-пятых, Пушкин стал основоположником реалистического художественного направления, которое в его творчестве получает преобладание примерно с середины 20-х годов. И по мере того как Пушкин закрепляет реалистический метод отражения действительности в своих произведениях, усиливается и народно-разговорная стихия в его языке. Таким образом, все эти пять положений обнимаются формулой: “Пушкин - гениальный поэт русской нации”, что и позволило ему завершить процесс закрепления русского национального языка в литературе.

В языке пушкинских произведений мы имеем возможность наблюдать традиционные элементы русского литературного языка, полученные им в наследие от прошлых периодов развития. Мы имеем в виду прежде всего церковнославянизмы (лексические, грамматические и фонетические); мифологизмы: имена античных божеств, обращение к Музе, слова лира, пою и т. п.; риторические приемы высокого слога и пр. В лицейский период творчества Пушкина названные средства литературного выражения используются как бы по инерции, в силу традиционности их употребления в данном жанре поэзии. Так, например, в стихотворении “Воспоминание в Царском селе” (1814 г.), с которым Пушкин выступил на лицейском экзамене 8 января 1815 г. в присутствии Державина, изобилуют церковнославянизмы и лексические: “навис покров угрюмой нощи...”, и грамматические: “...когда под скипетром великий жены...”, и фонетические (произношение е под ударением перед следующим твердым согласным без перехода в о). О современных поэту событиях повествуется как о подвигах античных героев: Летят на грозный пир; мечам добычи ищут, И се-пылает брань; на холмах гром гремит, В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, И брызжет кровь на щит.

Говоря о бегстве наполеоновских войск из России, Пушкин применяет весь арсенал высокого слога:

Утешься, мать градов России,

Воззри на гибель пришлеца.

Отяготела днесь на их надменны выи

Десница мстящая творца.

Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,

Их кровь не престает в снегах реками течь;

Бегут-и в тьме ночной их глад и смерть сретают,

А с тыла гонит русский меч.

Поэтической традиции XVIII в. стихотворение это обязано, например, следующими строками: “Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны?” (О Наполеоне) или: “В Париже росс! Где факел мщенья? || Поникни, Галлия, главой” и др.

Однако мы должны отметить в стихотворении, наряду с полным набором стилистических атрибутов классицизма, и отдельные речевые элементы, обязанные своим происхождением эпохе предромантизма и сентиментализма, например, упоминание о скальдах и т. п.: О скальд России вдохновенный,

Воспевший ратных грозный строй,

В кругу товарищей, с душой воспламененной,

Греми на арфе золотой!

В употреблении и этого рода выразительных средств языка также господствует поэтическая инерция.

Таким образом, в начале своего поэтического творчества, Пушкин еще не ограничивал употребление традиционных речевых элементов какими-либо стилистическими задачами, используя их лишь как прямую дань наследию прошлого.

Позднее традиционные речевые элементы продолжают сохраняться в языке произведений Пушкина, однако их употребление строго стилистически обосновано. Использование церковнославянизмов и архаизмов различного рода в языке произведений А. С. Пушкина зрелой поры его творчества может быть определено следующими стилистическими задачами.

Придание торжественного, возвышенного тона произведению или его части. Так, в стихотворении “Перед гробницею святой...” (1831 г.), посвященном памяти Кутузова, мы читаем: “...стою с поникшею главой...”; “Под ними спит сей властелин, ||Сей идол северных дружин, || Маститый страж страны державной,||Смиритель всех ея врагов!) Сей остальной из стаи славной||Екатерининских орлов”.
В стихотворении “Я памятник себе воздвиг...” (1836 г.) всем известны такие слова: “Вознесся выше он главою непокорной|| Александрийского столпа”; “И назовет меня всяк сущий в ней язык”; “доколь в подлунном мире|| Жив будет хоть один пиит” и т. п. Именно в такой функции наиболее сильно сказалась предшествующая традиция высокого слога.
Создание исторического колорита эпохи. Здесь Пушкин может быть признан новатором, так как писатели XVIII в. этим средством не владели; чуждо оно было и произведениям Карамзина. Пушкин же не только умело применяет архаизмы как средство исторической стилизации, но и строго подбирает тот или иной состав архаизирующей лексики в зависимости от изображаемой эпохи. Например, в “Песни о вещем Олеге.” мы находим такие слова, как тризна, отрок (слуга), волхв и т. п. В “Родословной моего героя” читаем не только целиком стилизованную под древнерусское летописное повествование фразу “Вельми бе грозен воевода”, но и находим ссылку на воображаемый древний источник: “Гласит Софийский Хронограф”.
Для более близких к своему времени исторических периодов Пушкин также подбирает соответствующую лексику и фразеологию. Так, первая реплика в трагедии “Борис Годунов” открывается следующими словами: “Наряжены мы вместе город ведать...” Здесь к языку XVI-XVII вв. восходит и значение глагола нарядить!наряжать назначать, и выражение город ведать, т. е. управлять городом. Эта реплика сразу вводит читателя в обстановку XVI столетия.
Когда Пушкину необходимо перенестись в эпоху XVIII в., он также находит приемы исторической стилизации языка. Например, в “Капитанской дочке” используется солдатская песня: “Мы в фортеции живем, ||Хлеб едим и воду пьем...” - или лирические стишки, сочиненные Гриневым:
Мысль любовну истребляя,
Тщусь прекрасную забыть,
И ах, Машу избегая,
Мышлю вольность получить!
Но глаза, что мя пленили,
Всеминутно предо мной,
Они дух во мне смутили,
Сокрушили мой покой.
Ты, узнав мои напасти,
Сжалься, Маша, надо мной,
Зря меня в сей лютой части,
И что я пленен тобой.
Недаром Швабрин, прочтя эти стихи, находит, что они “достойны... Василья Кирилыча Тредьяковского и очень напоминают... его любовные куплетцы”. Благодаря введению приемов исторической стилизации языка Пушкину удалось значительно обогатить реалистический метод изображения исторического прошлого.
Выражение сатиры и иронии. Пушкин превращает устарелые слова и выражения в меткое оружие, разящее политических врагов поэта, например, в эпиграмме на архимандрита Фотия: “Пошли нам, господи, греховным, || Поменьше пастырей таких, || Полублагих, полусвятых”.-или на гр. Орлову-Чесменскую: “Благочестивая жена || Душою богу предан, ||А грешною плотию||Архимандриту Фотию”.

В этих стихах, в поэме “Гавриилиада” и в других произведениях церковнославянизмы выступают в диаметрально противоположной своему традиционному употреблению стилистической функции-служить средством борьбы с официальной идеологией.

Именно тенденция пушкинского стиля к смешению церковнославянизмов, русских литературных и разговорно-бытовых слов составляет наиболее существенную сторону языкового новаторства поэта. Этот процесс ассимиляции церковнославянизмов современному русскому словоупотреблению вызывал наибольшее количество протестов со стороны критиков пушкинского творчества, ревнителей языкового пуризма. Так, когда появилась в печати V песнь “Евгения Онегина” с ее известным поэтическим изображением русской зимы. “Зима!.. Крестьянин, торжествуя, || На дровнях обновляет путь...”,-то в критической статье журнала “Атеней” было замечено: “В первый раз, я думаю, дровни в завидном соседстве с торжеством”.

В “Евгении Онегине” можно наблюдать и многие другие примеры стилистической трансформации церковнославянизмов.

Так, в той же песни V находим: “Вот бегает дворовый мальчик,||В салазки жучку посадив, || Себя в коня преобразив” (ср. название церковного праздника “Преображение господне”). В песни VII читаем: “Мальчишки разогнали псов, || Взяв барышню под свой покров...” (ср. “Покров пресвятой богородицы”); “Старушка очень полюбила ||Совет разумный и благой...” и т. п.

Таким образом, Пушкин, положительно оценив традиционный фонд книжной лексики и фразеологии, сохраняет ее в составе современного русского литературного языка, придав этому разряду слов и выражений строго определенные стилистические функции и частично ассимилировав их обычному словоупотреблению.

Вторым компонентом языка художественной литературы, также унаследованным от предшествующих эпох языкового развития, преимущественно периода XVIII в. и карамзинской поры, является лексика и фразеология, заимствованная из языков народов Европы или возникшая под воздействием этих языков. Это - “западноевропеизмы” литературного языка.

Под “западноевропеизмами”, или под “европеизмами”, в произведениях Пушкина мы будем подразумевать как те или иные слова западноевропейских языков, оставляемые без перевода, так и выражения типа перифразов, восходящие к карамзинскому “новому слогу”.

Принципы лексического и фразеологического использования “европеизмов” в пушкинском индивидуальном стиле были изменчивы и не лишены внешних противоречий. Хотя Пушкин отказывается от метода прямого копирования европейской фразеологии, характерного для стиля карамзинистов, он в сфере отвлеченных понятий признавал образцом для русского французский язык. Так, одобряя “галлицизмы понятий, галлицизмы умозрительные, потому, что они уже европеизмы”, Пушкин писал Вяземскому: “Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного, точного языка прозы-т. е. языка мыслей)”.

С одной стороны, Пушкин высказывался против загромождения русского языка иностранными словами, убеждая избегать по возможности даже специальных терминов. Он писал И. В. Киреевскому 4 января 1832 г.: “Избегайте ученых терминов и старайтесь их переводить, то есть перефразировать: это будет и приятно неучам и полезно нашему младенствующему языку”.

С другой стороны, в произведениях Пушкина немало отдельных слов или целых выражений и фраз, оставляемых без перевода и изображенных иностранным шрифтом на французском, английском, немецком, итальянском и латинском языках. Однако все эти нетранслитерированные слова и выражения обладают незаменимой смысловой и стилистической функцией, что и оправдывает применение их Пушкиным.

Например, в VIII песни “Евгения Онегина” Пушкин показывает образ Татьяны, вышедшей замуж за знатного генерала, и ему необходимо При этом охарактеризовать жизнь, быт и понятия русской великосветской среды. И мы находим в строфе XIV следующую характеристику Татьяны: Она казалась верный снимок Du comme il faut (Шишков, прости: Не знаю, как перевести).

В строфах XV и XVI читаем продолжение характеристики: Никто б не мог ее прекрасной Назвать, но с головы до ног Никто бы в ней найти не мог Того, что модой самовластной В высоком лондонском кругу Зовется vulgar (He могу... Люблю я очень это слово, Но не могу перевеста; Оно у нас покамест ново, И вряд ли быть ему в чести).

Понятия, выражаемые французским comme il faut или английским vulgar, как нельзя лучше обрисовывают воззрения и взгляды аристократического общества начала XIX в. Поэтому они и рассматривались Пушкиным как непереводимые на русский язык.

Стремясь к сближению русского литературного языка с тогдашними западноевропейскими главным образом в общем строе выражения мыслей, в характере связи между понятиями, Пушкин выступает против тех форм фразообразования, которые могли рассматриваться как прямые синтаксические галлицизмы или как кальки, копирующие манерные французские перифразы.

Так, в первоначальном тексте 1-й главы “Евгения Онегина” Пушкиным было записано: Ах, долго я забыть не мог Две ножки... Грустный, охладелый, И нынче иногда во сне Они смущают сердце мне.

Тут же на полях поэт отметил: “Непростительный галлицизм!”, а затем исправил фразу, устранив независимость от подлежащего обособленного оборота: ...Грустный, охладелый, Я все их помню, и во сне Они тревожат сердце мне.

В отношении прямых перифразов мы наблюдаем в стиле Пушкина аналогичную эволюцию. С начала 20-х годов из пушкинских сочинений устраняются условные перифрастические выражения французско-карамзинского типа, еще нередкие в его ранних стихах, как, например: Небес сокрылся вечный житель (т. е. солнце) (“Кельна”, 1814).

Пушкин призывает к отказу от застывших и вычурных выражений, к замене их простыми обозначениями предметов и представлений. Он иронически выстраивает следующие стилистические параллели, противопоставляя длинным и вялым перифразам простые и короткие обозначения: “Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и проч. Должно бы сказать: рано поутру - а они пишут: едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба - ах, как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее.

Читаю отчет какого-нибудь любителя театра: сия юная питомица Талии и Мельпомены, щедро одаренная Апол... боже мой, да поставь: эта молодая хорошая актриса - и продолжай- будь уверен, что никто не заметит твоих выражений, никто спасибо не скажет.

Презренный зоил, коего неусыпная зависть изливает усыпительный свой яд на лавры русского Парнаса, коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостию... не короче ли - г-н издатель такого-то журнала...”

Однако Пушкин не отказывается окончательно от карамзинских перифразов в языке. Он нередко оживляет их, воскрешая при помощи своеобразной лексической и грамматической трансформации их внутренний стершийся от частого употребления в речи образ. Так, в песни VII “Евгения Онегина” читаем: “С улыбкой ясною природа || Сквозь сон встречает утро года”. Благодаря пушкинским преобразованиям, включению в свежий поэтический контекст, стершийся шаблон утро года- весна становится ярким и впечатляющим образом. Ср. подобное же использование выражения вихрь жизни в V песни того же романа: “Однообразный и безумный, || Как вихорь жизни молодой, || Кружится вальса вихорь шумный” (строфа XXI).

Однако более всего способствовало освоение “европеизмов” в языке Пушкина его смелое стилистическое новаторство, вовлекавшее в поэтический контекст слова и выражения из различных лексических пластов книжной речи и просторечия.

В стихотворениях лицейской поры и далее, до конца 10-х годов мы находим еще очень незначительное количество таких слов и фраз, которые противоречили бы карамзинским стилистическим нормам. Из лексики внелитературного просторечия или крестьянских диалектов Пушкин использовал лишь немногие слова, например, хват в стихотворении “Казак” (1814 г.), детина в стихотворении “Городок” (1814 г.), выражения уходить горе или так и сяк размажет в послании “К Наталье” (1813 г.), ерошить волосы (“Моему Аристарху”, 1815 г.), закадышный друг (“Мансурову”, 1819 г.) и некоторые другие. Однако уже в поэме “Руслан и Людмила” проявляется уклон к просторечию больший, чем это допускалось нормами светского карамзинского стиля для произведений подобного жанра.

Стихи поэмы, несомненно, стилизованы под сказочную простонародность, под фольклорную старину. Это проявляется как в речах действующих лиц, так и в авторском повествовании: См., например, слова Руслана: “Молчи, пустая голова! || Я еду, еду, не свищу, ||А как наеду, не спущу!” или “Теперь ты наш: ага, дрожишь!”. В речи Черномора: “Не то-шутите вы со мною - Всех удавлю вас бородою!” В речи Головы: “Ступай назад, я не шучу. ||Как раз нахала проглочу”; “Послушай, убирайся прочь...”; “Я сдуру также растянулся; ||Лежу не слыша ничего,||Смекая: обману его!” и т. д. Вот какими словами Пушкин рассказывает о Людмиле (княжне, дочери киевского великого князя Владимира!): “Княжна с постели соскочила-||Дрожащий занесла кулак, || И в страхе завизжала так,||Что всех арапов оглушила”.

Неудивительно, что в журнале “Вестник Европы” критик карамзинского направления обвинил Пушкина в нелитературности языка и в недопустимой демократичности: “Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещения, отвратительна... Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: "Здорово, ребята!"-неужели бы стали таким проказником любоваться?”. Итак, появление весьма умеренной по своему языковому демократизму поэмы шокировало литературных ретроградов. Но Пушкин не смущался враждебными отзывами критиков и смело пролагал путь к дальнейшей демократизации литературного языка. В 1823 г., дорожа простонародностью “Братьев-разбойников”, поэт предлагал А. А. Бестужеву напечатать отрывок из поэмы в издававшемся декабристами альманахе “Полярная звезда”, “если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог - не испугают нежных ушей читательниц”.

Значительно расширяется сфера народного просторечия в пушкинских произведениях, начиная с середины 20-х годов, со времени его пребывания в Михайловском. Мы знаем, что, живя в деревенской глуши, Пушкин ежечасно общался с крепостными крестьянами, прислушивался к их песням, сказкам, разговорам. Одетый в красную русскую рубаху, он появлялся на ярмарках и сельских базарах, толкаясь среди толпы и участвуя в народных увеселениях. Главной его собеседницей становится в эти годы няня Арина Родионовна, со слов которой он записывает чудесные сказки. В высказываниях Пушкина, начиная с этой поры, мы находим призывы к смелому сближению языка литературных произведений с разговорной речью простого народа. По мнению Пушкина, “странное просторечие”- это характерный признак “зрелой словесности”. “Но,-с горестной иронией замечает он,- прелесть нагой простоты для нас непонятна”. “Читайте простонародные сказки, молодые писатели,- чтоб видеть свойства русского языка”,- обращался Пушкин к своим собратьям по перу в 1828 г. “Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушаться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком”,- писал Пушкин в 1830 г. в “Опровержении на критики”.

Яркие примеры обращения Пушкина к разговорной речи народа мы видим во всех жанрах его стихотворных произведений зрелой поры: и в “Евгении Онегине” (особенно начиная с 4-й главы), и в “Графе Нулине”, и в “Полтаве”, и в “Медном всаднике”. А также во многих лирических стихах и балладах.

Однако, вводя в язык своих произведений народную речь, Пушкин обычно брал из нее только то, что было общепонятным, избегая областных слов и выражений, не опускаясь до натуралистической фиксации диалектного говорения. Своеобразие пушкинского стилистического новаторства в отношении к просторечию состоит не в самом факте его использования. Народная речь встречалась в произведениях относительно далеких по времени предшественников Пушкина-поэтов и писателей XVIII в., однако, во-первых, эти авторы ограничивали использование просторечия лишь произведениями “низкого штиля”, во-вторых, они воспроизводили народную речь, не подвергая ее стилистической обработке.

Приведем в качестве примера диалог между двумя работниками из комедии В. И. Лукина “Щепетильник” (1766 г.): “Мирон-работник (держа в руке зрительную трубку): Васюк, смотри-ка. У нас в эких дудки играют; а здесь в них, один глаз прищуря, не веть цаво-то смотрят. Да добро бы, братень, издали, а то, нос с носом столкнувшись, утемятся друг на друга. У них мне-ка стыда-то совсем кажется ниту. Да по-смотрець было и мне. Нет, малец, боюсь праховую испортить.

Василий-работник: Кинь ее, Мироха! А как испорцишь, так сороми-та за провальную не оберешься. Но я цаю, в нее и подуцеть можно, и коли б она ни ченна была, так бы я себе купил, и пришедши домой, скривя шапку, захазил с нею. Меня бы наши деули во все посиденьки стали с собою браци, и я бы, братень, в переднем углу сидя, чуфарился над всеми.”

В процитированном отрывке крестьяне говорят подчеркнуто диалектной речью, причем автор, вероятно, сознательно сгущая краски, вкладывает в их реплики фонетические, синтаксические и лексические диалектизмы, восходящие к различным говорам.

Сравним с этим речь кузнеца Архипа из повести “Дубровский”: “"Чему смеетесь, бесенята,-сказал им сердито кузнец,- бога вы не боитесь - божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь", - и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою”. Здесь нет ни одной областнической черты, и тем не менее мы ясно чувствуем, что так может говорить именно крестьянин. Пушкин достигает полноты художественного впечатления и благодаря тщательному отбору лексики, и благодаря естественному строю предложения в приведенной речи Архипа.

Отбирая из крестьянской речи только то, что может рассматриваться как подлинно общенародное, Пушкин, однако, умел найти в народном словоупотреблении самобытные черты, характеризующие его неподдельность и своеобразие.

Обратимся к стихотворению “Утопленник” (1828 г.). В нем мы находим следующие строки: “Дети спят, хозяйка дремлет, На полатях муж лежит”. В этом контексте слово хозяйка имеет то значение, которое присуще ему в народных говорах: жена, старшая женщина в крестьянской семье. Далее в стихах: “Уж с утра погода злится, || Ночью буря настает...” - слово погода также употреблено в диалектном значении дурная погода, буря.

Отметим еще относительно редкий случай использования характерного “местного” слова во 2-й главе “Капитанской дочки”: “Постоялый двор или, по-тамошнему, умет, находился в стороне, в степи, далече от всякого селения, и очень походил на разбойническую пристань”. Слово умет услышано Пушкиным в говорах Оренбургской губернии и как нельзя лучше придает повествованию колоритный оттенок достоверности.

Таким образом, тщательно отбирая слова и выражения из народной речевой практики, Пушкин не только и не просто вводит их в языковую ткань всех своих произведений, независимо от жанра и стилистической направленности, но и делает разговорную речь простого народа подлинной основой национального русского литературного языка.

С особенной яркостью проявилась демократизация русского литературного языка, произведенная Пушкиным, в его прозе. Хорошо известны те стилистические требования, которые Пушкин предъявлял к слогу прозаических произведений: “Точность и краткость-вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей - без них блестящие выражения ни к чему не служат”.

И эти требования неуклонно претворялись в действительность. Слог пушкинской прозы лишен каких бы то ни было словесных украшений, которые отвлекали бы от главного содержания мысли; пушкинскую прозу справедливо сравнивают не с произведением живописи, а с рисунком пером, иногда даже с чертежом, до того в ней все четко и ясно.

Названные качества прозы достигаются преимущественно средствами синтаксических структур. Пушкин предпочитал простые, часто даже нераспространенные предложения тяжеловесным и громоздким периодам, столь принятым в прозе его предшественников. Эта черта слога прослеживается при сопоставлении синтаксиса прозы Пушкина с непосредственными источниками, использованными им при создании своих произведений. Так, источником “Истории Петра Великого”, над которой Пушкин работал в последние годы жизни, служила книга И. И. Голикова “Деяния Петра Великого”.

У Голикова читаем: “Грозили ему силою, но г. Шипов ответствовал, что он умеет обороняться”. Конспектируя книгу,. Пушкин следующим образом передал эту фразу: “Шипов упорствовал. Ему угрожали. Он остался тверд”. Из сложного синтаксического целого Пушкин создает три кратких простых предложения.

Далее в той же книге находим: “Бесчестие таковое его флагу и отказ в требуемом за то удовольствии были толико монарху чувствительны, что принудили его, так сказать, против воли объявить сдавшихся в крепости всех военнопленными”. У Пушкина вместо этого только: “Петр не сдержал своего слова. Выборгский гарнизон был объявлен военнопленным”. Изучив приемы конспектирования Пушкиным книги Голикова П. С. Попов делает следующий выврд из приведенных им сопоставлений: “На протяжении всех тетрадей можно проследить, как под пером Пушкина трансформировался голиковский стиль: вместо сложных предложений с большим количеством вспомогательных частей, мы получаем короткие фразы, причем предложение в большинстве случаев состоит из двух. элементов”.

Аналогичные наблюдения дает сравнение описания бурана во 2-й главе “Капитанской дочки” с одним из ее возможных. источников. Таким, очевидно, мог быть рассказ “Буран”, опубликованный в 1834 г. С. Т. Аксаковым в альманахе “Денница”. В рассказе уроженец Оренбургской губернии С. Т. Аксаков? с большой фенологической точностью изображает грозное явление природы: “Все слилось, все смешалось: земля, воздух,. небо превратилось в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистал, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу, обвивался, как змей, и душил все, что ему ни попадалось” (с. 409).. У Пушкина: “Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом - и скоро стали”. Вместо 11 глаголов, показывающих действие вихря у Аксакова, Пушкин использует лишь один- выл, но дает ему такое образное определение, которое делает излишними все остальные глаголы. Сопоставим картины, изображающие прекращение бурана. У Аксакова: “Утих буйный ветер, улеглись снега. Степи представляли вид бурного моря, внезапно оледеневшего...” (с. 410-411). У Пушкина: “...Буря утихла. Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи”. Если описание бурана, данное Пушкиным, уступает аксаковскому в фенологической точности (во время бурана снег не падает хлопьями), то, несомненно, выигрывает ясности и выразительности благодаря опущению несущественных для художественного замысла подробностей.

Укажем еще на одну важную черту пушкинской прозы, подмеченную исследователями. Это преобладание в его произведениях глагольной стихии. По произведенным подсчетам, в “Пиковой даме” Пушкина-40% глаголов при 44% существительных и 16% эпитетов, в то время как в “Мертвых душах” Гоголя-50% существительных, 31% глаголов и 19% эпитетов.

Преобладание “глагольной стихии” отмечалось и при анализе пушкинских стихотворных произведений. По наблюдениям Б. В. Томашевского, среди эпитетов “Гавриилиады” преимущество имеют либо причастия, либо отглагольные прилагательные.

Таким образом, слог пушкинских произведений по сравнению с языком и стилем его непосредственных предшественников может рассматриваться как громадный шаг вперед в литературном развитии.

Какие же общие выводы могут быть сделаны из рассмотрения вопроса о значении Пушкина в истории русского литературного языка?

Еще яснее значение Пушкина как основоположника современного русского литературного языка было осознано писателями последующей эпохи. Так, И. С. Тургенев сказал в своей речи на открытии памятника Пушкину в 1880 г.: “...Нет сомнения, что он [Пушкин] создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением”. Эти слова не потеряли своей силы и в наши дни, через сто лет после того, как они были сказаны: в наши дни русский литературный язык продолжает развиваться в русле пушкинских прогрессивных традиций.

Глава пятнадцатая. Русский литературный язык в 30-50-е годы XIX в. (после Пушкина)

Русский литературный язык в 3,0-50-е годы прошлого века продолжает развиваться как национальный язык русской (великорусской) буржуазной нации. Будучи общим и единым для всего русского национального коллектива, литературный язык сам становится не только общим орудием в борьбе нации за свои интересы, но и предметом резко выражеyной общественной борьбы за него. В то время как передовые писатели и деятели культуры, непосредственные преемники дела Пушкина, направляли развитие литературного языка по пути все более тесного сближения его с разговорной речью простого народа, реакционные дворянско-чиновничьи круги и выражавшие их идеологию литераторы стремились толкнуть развитие русского литературного языка на иной путь, далекий от подлинных интересов народа.

Нам представляется, что наиболее опасными для литературного языка в эти годы являлись направления реакционного ложного романтизма и ложной народности. В борьбе против этих двух реакционных направлений ведущей силой выступали, во-первых, виднейшие писатели-реалисты, ученики и последователи Пушкина, и, во-вторых, великий критик-демократ В. Г. Белинский, в страстных и убежденных публицистических выступлениях смело утвердивший закономерность пушкинского пути развития русского литературного языка на основе народной речи и защитивший от нападок литературных ретроградов творчество продолжателей пушкинского направления в литературе и в языке.

Как же именно протекала эта общественная борьба за истинную народность нашего литературного языка после гибели А. С. Пушкина?

Направление ложного, реакционного романтизма, противопоставлявшее реалистическому направлению в литературе и сближению с речью народа в языке напыщенность и ходульность речевого выражения, было в 30-40-е годы XIX в. представлено творчеством А. А. Бестужева-Марлинского в прозе, В. Г. Бенедиктова в стихах, Н. В. Кукольника в драматургии. Эти авторы и их эпигоны пользовались в названные годы громадной популярностью, а их стиль ценился в широких общественных кругах выше пушкинского.

Приведем отрывок из “Воспоминаний о Белинском” И. С. Тургенева, где писатель говорит о господствовавшей в годы его юности моде: “Стихотворения Бенедиктова появились в 1836 году маленькой книжечкой с неизбежной виньеткой на заглавном листе... и привели в восхищение всё общество, всех литераторов, критиков, всю молодежь. И я, не хуже других, упивался этими стихотворениями, знал многие наизусть, восторгался "Утесом", "Горами", и даже "Матильдой на жеребце", гордившейся "усестом красивым и плотным"”.

Затем Тургенев рассказывает, как однажды зашел к нему один из товарищей, студент, и с возмущением сообщил о том, что в кондитерской Беранже появился номер журнала “Телескоп” со статьей Белинского, в которой этот “критикан” осмеливался заносить руку на общий идол-на Бенедиктова. “Я немедленно отправился к Беранже, прочел всю статью от доски до доски, - продолжает И. С. Тургенев,-и, разумеется, также воспылал негодованием”. Таковым было в те годы общее мнение о надутом и цветистом слоге признанного вождя ложноромантической поэзии - Бенедиктова.

И лишь после прочтения статьи Белинского Тургенев разочаровывается в своем былом “идоле”.

В 40-е годы в творчестве писателей-реалистов мы можем наблюдать настойчивую и неуклонную борьбу с ходульно-напыщенной ложноромантической фразеологией во имя простого и прямого, делового и точного отражения действительнбсти. Так, И. А. Гончаров в “Обыкновенной истории” показывает столкновение между двумя противоположными по духу стилистическими речевыми системами - напыщенно-романтической и деловой (реалистической) - в образах Александра Адуева и его дядюшки, дельца новой формации, Петра Ивановича Адуева. Александр все время говорит на “диком” романтическом языке: “Меня влекло какое-то неодолимое стремление, жажда благородной деятельности; во мне кипело желание уяснить и осуществить...

Петр Иванович приподнялся немного с дивана, вынул изо рта сигару и навострил уши.

Осуществить те надежды, которые толпились...
- Не пишешь ли ты стихов?-вдруг спросил Петр Иванович.
- И прозой, дядюшка; прикажете принести?
- Нет, нет!.. после когда-нибудь; я так только спросил.
- А что?
- Да ты так говоришь...
- Разве нехорошо?
- Нет, - может быть, очень хорошо, да дико”.

Противопоставление двух речевых манер находим в том же романе и далее: “-Я постараюсь, дядюшка, приноровиться к современным понятиям. Уже сегодня, глядя на эти огромные здания, на корабли, принесшие нам дары дальних стран, я подумал об успехах современного человечества, я понял волнение этой разумно-деятельной толпы, готов слиться с нею...

Петр Иванович при этом монологе значительно поднял брови и пристально посмотрел на племянника. Тот остановился.

Дело, кажется, простое,-сказал дядя,-а они бог знает что заберут в голову... "разумно-деятельная толпа”!!”.
И еще: “-Как, дядюшка, разве дружба и любовь-эти священные и высокие чувства, упавшие как будто ненарочно с неба в земную грязь...
– Что?
Александр замолчал.
- "Любовь и дружба в грязь упали!" Ну, как ты этак здесь брякнешь”; “- Я истреблю этого пошлого волокиту! не жить ему, не наслаждаться похищенным сокровищем... Я сотру его с лица земли!..
Петр Иванович засмеялся.
- Провинция!-сказал он...”.

Столь же напыщенна и фразеология внутренней речи Александра Адуева: “Он был тих, важен, туманен, как человек, выдержавший, по его словам, удар судьбы,- говорил о высоких страданиях, о святых, возвышенных чувствах, смятых и втоптанных в грязь-"и кем?-прибавлял он-девчонкой, кокеткой и презренным развратником, мишурным львом. Неужели судьба послала меня в мир для того, чтоб все, что было во мне высокого, принести в жертву ничтожеству?"”.

Призыв к борьбе с фразерством в литературе исходил еще от Пушкина. Разрушением и осмеиванием шаблонов цветистого и оторванного от жизненной действительности слога неустанно занимался, начиная со второй половины 1830-х годов Н. В. Гоголь. Этим же стремлением проникнута и проза М. Ю. Лермонтова (см. с. 219). Особенно же страстную борьбу против трескучих фраз и “натянутого, высокого и страстного слога” начал вести В. Г. Белинский, сделав непосредственной мишенью своей борьбы творчество Марлинского, а затем и так называемую реторическую школу вообще, выступив как идеолог и глашатай реалистического изображения действительности и простоты языка.

Несколько позднее, уже в начале 1850-х годов, борьба с фразой во имя реалистического отражения действительности жизни приобретает новое, яркое и своеобразное выражение в творчестве молодого Л. Н. Толстого. С его стороны ощущается сознательное и нарочитое пренебрежение к литературной форме, к фразе, к эффектным условно-риторическим приемам речевого выражения. В этом можно усматривать одно из проявлений стилистической борьбы с приподнятым романтическим слогом предшествующей поры, со свойственной для него искусственной фразеологией, “с застывшей характериологией и мифологией”. Девизом Л. Н. Толстого уже в эти годы становится “простота и правда”. Он борется за подлинно реалистический стиль, за беспощадное разоблачение словесных штампов, за прямое и неприглаженное отображение действительности в слове. Это направление впоследствии В. И. Ленин справедливо назвал “срыванием всех и всяческих масок”.

Можно выразить согласие с В. В. Виноградовым в том, что “приемы и принципы этого толстовского реализма обусловлены идеологически, то есть теми миросозерцательными нормами, которые определяют художественную манеру понимания и словесного воплощения действительности”.

Так, в рассказе “Рубка леса”, написанном -в 1853 г., напыщенная ложноромантическая фразеология, свойственная речи дворян-офицеров, противопоставляется непосредственности и простоте восприятия действительности рядовыми солдатами: “И козлы ружей, и дым костров, и голубое небо, и зеленые лафеты, и загорелое усатое лицо Николаева-все это как будто говорило мне, что ядро, которое вылетело уже из дула и летит в это мгновение в пространстве, может быть направлено прямо в мою грудь.

Вы где брали вино?-лениво спросил я Волхова, между тем как в глубине души моей одинаково внятно говорили два голоса: один-господи, приими дух мой с миром, другой- надеюсь не нагнуться, а улыбаться в то время, как будет пролетать ядро, - и в то -же мгновение над головой просвистело что-то ужасно неприятно, и в двух шагах от нас шлепнулось ядро.

Вот, если бы я был Наполеон или Фридрих,-сказал в это время Болхов, совершенно хладнокровно поворачиваясь ко мне,-я бы непременно сказал какую-нибудь любезность...
- Тьфу ты, проклятый!-сказал в это время сзади нас Антонов; с досадой плюя в сторону,-трошки по ногам не задела.
Все мое старанье казаться хладнокровным и все наши хитрые фразы показались мне вдруг невыносимо глупыми после этого простодушного восклицания”.

Слова, по убеждению Л. Н. Толстого, называя предмет, явление, качество, нередко скрывают их подлинную, “естественную” сущность, подменяют понимание их живой, противоречивой и сложной природы традиционным, поэтому условным, односторонним и порою стершимся представлением о них. Согласно взглядам писателя, нужно исходить не от слов, а “от дел”, от самой жизненной действительности. Необходимо рассматривать явления жизни в их внутреннем существе. Слова, по мнению Л. Н. Толстого, иногда служат лишь прикрытием” а не раскрытием истинного содержания сознания, они нередко могут быть только актерской фразой, позой, искусственно выставляющей какую-нибудь мнимую, навязанную ложными понятиями идею или эмоцию. Разоблачение таких фраз и становится главной особенностью подлинно реалистического стиля Л. Н. Толстого. В этом отношении его стиль является дальнейшим развитием и углублением реализма Пушкина и Гоголя. Таким образом, творчеству великих писателей-реалистов русский литературный язык обязан тем, что он стал всесторонне способен служить истинным отражением жизненной действительности.

Наряду с борьбой против ходульного романтизма в литературном слоге и языке с неменьшей настойчивостью и постоянством те же писатели борются против ложной народности, иначе, против “простонародности” в языке, которая воспринималась ими как подделка, как издевка над истинно народной речью.

В 30-40-е годы возникали попытки в какой-то мере возродить языковой пуризм, свойственный “славянофилам”-шишковистам начала XIX в. Так, литератор П. А. Лукашевич предлагал заменить слово эгоизм, “исконно русским” образованием ячество, а международное слово факт словечком быть. Резкую разоблачительную отповедь этим попыткам “онародить” русский литературный язык дал В. Г. Белинский. Великий критик писал: “Конечно, простолюдин не поймет слов: “инстинкт”, “эгоизм”, но не потому, что они иностранные, а потому, что его уму чужды выражаемые ими понятия, и слова “побудка”, “ячество” не будут для него нисколько яснее “инстинкта” и “эготизма”.

В. Г. Белинский постоянно и настойчиво высказывался против желания отдельных литераторов подделаться под язык простого народа. Увлечение простонародностью, по мнению критика, вредит литературному языку, так как сам народ не воспринимает всерьез подобного рода подделки под его способ выражения: “Избегая книжного языка,-писал Белинский в 1843 г.,-не должно слишком гоняться и за мужицким наречием: простолюдины обычно недоверчивы к собственному способу выражения и думают, что бары смеются над ними, говоря по-печатному их глупым языком. Простота языка должна, в этом случае, быть только выражением простоты и ясности В ПОНЯТИЯХ И В МЫСЛЯХ”.

Борясь за истинную народность русского литературного языка и следуя по пути, указанному А. С. Пушкиным, его литературные преемники и наследники своим творчеством способствовали дальнейшему расширению и обогащению словарного состава литературного русского языка за счет привлечения в него новых пластов народной разговорной лексики и фразеологии. Прежде всего это относится к местным диалектизмам, областным словам и выражениям. Как мы отмечали выше, Пушкин весьма осторожно и с большим выбором включал в свою речь местные слова. Он обычно довольствовался лишь тем богатством народного речевого выражения, которое было действительно общепонятно и общедоступно. Последователи Пушкина были в данном отношении значительно смелее и постоянно вводили в язык своих произведений местные (областные) слова, придавая тем самым диалектный колорит речи действовавших в их повествовании лиц. Так, М. Ю. Лермонтов в повести “Тамань” отразил смешанную русско-украинскую речь местных жителей-контрабандистов-девушки и слепого мальчика,-речь, характерную именно для населения бывшей Кубанской области, ныне Краснодарского края. В его же стихотворении “Родина” южновеликорусским диалектизмом должно быть признано слово, завершающее собой стихотворную строку: “Люблю дымок спаленной жнивы”.

Будучи воспитан в усадьбе Тарханы, на юго-западе нынешней Пензенской области, где господствует южновеликорусская диалектная речь, Лермонтов естественно впитал эти народно-разговорные черты и в свое речевое употребление. В его художественном творчестве южновеликорусские диалектные особенности нередки. Эта сторона авторского своеобразия речи великого поэта была хорошо раскрыта в свое время в работе Г. Ф. Нефедова.

В том же направлении развивалось и творчество Н. В. Гоголя. В ранний период своей литературной деятельности Н. В. Гоголь, изображая жизнь украинских парубков и дивчат, вводит в язык своих произведений украинские слова и речения, справедливо признавая их способными отразить местный колорит. Позднее, когда писатель обращается к изображению общерусской действительности, он избегает в своих произведениях непосредственно украинских слов и выражений, впрочем эти последние в какой-то доле ощутимы в его языке на протяжении всего его творчества (см. об этом ниже, с. 221).

С особенной же интенсивностью проникают в общелитературный язык местные слова и выражения в период деятельности писателей гоголевской “натуральной” школы”, начиная с 1840-х годов. Показывая в своих произведениях жизнь простого русского человека, преимущественно крепостного крестьянина, эти авторы сознательно вводят в язык своих повестей, рассказов, поэм местные диалектизмы, не только в речь изображаемых ими лиц “из простонародия”, но и в собственную авторскую речь. Так, у И. С. Тургенева в “Записках охотника” мы находим местные слова, восходящие к орловским народным говорам: бучило (яма с водой, оставшаяся после половодья), казюля (змея, гадюка), лотошить (суетиться), обалдуй (как прозвище крестьянина в рассказе “Певцы”) и мн. др.

Если И. С. Тургенев, а также Л. Н. Толстой обогащали лексику русского литературного языка за счет южновеликорусских диалектизмов (например, у Л. Н. Толстого систематически употребляется глагол скородить в значении бороновать поле), то Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин, позднее Ф. М. Решетников и другие вносили в язык своих произведений местные речения из говоров северновеликорусских губерний. Например, у Некрасова: “Сам учительста врезамшись был” (в речи ямщика) - в этой фразе и местная частица -ста, и диалектно-просторечный глагол врезаться (в значении влюбиться), в диалектной по функции форме деепричастия (“В дороге”); косуля в поэме “Мороз, Красный нос” (“Приподнимая косулю тяжелую, || Баба поранила ноженьку голую...”). См. также известный случай своеобразного “рекламирования” Некрасовым новгородского диалектизма паморха (“мелкий, мелкий нерешительный дождь, сеющий как сквозь сито и бывающий летом”) в письме к И. С. Тургеневу (21/Х- 1852 г.).

Особенно много было сделано для обогащения русской литературной лексики областными словами В. И. Далем-одним из приверженцев “натуральной школы”-как в его рассказах, публиковавшихся под псевдонимом Казак Луганский, так и в его классическом “Толковом словаре живого великорусского языка” (1-е изд. 1863-1866 гг.).

Таким образом, множество слов современного русского литературного языка оказываются по происхождению областными, например: земляника, клубника, черника и другие названия ягод (в данном случае “областное” происхождение обнаруживает их словообразовательный суффик -ик-, в говорах варьирующийся с аналогичными суффиксами -иг- или -иц-). См. также слово паук (при паутина- от другой, диалектной основы паут), цапля (ср. общеславянское чапля), пахарь, вспашка (ср. северновеликорусское орать), верховье, задор, улыбаться, хилый, напускной, назойливый, огорошить, чепуха, чушь, очень, прикорнуть, попрошайка, очуметь, костить, гуртом, батрак, наобум и мн. др.

Одновременно и параллельно с усвоением литературным языком областной лексики происходит его обогащение за счет речевых пластов из разнообразных социальных и профессиональных диалектов. Так, Н. В. Гоголь внимательно изучал речь охотников-собачеев, речь картежников, записывал присущие этой речи выражения и многое из этих записей ввел в текст “Мертвых душ”. Другие писатели тоже вводили профессионализмы во всеобщий речевой обиход. Ограничимся немногими примерами.

Глагол обслуживать явно восходит к речи трактирных слуг- половых, обслуживавших господ посетителей. О происхождении слова ерунда сложилось несколько различных мнений. Это словечко, возможно, восходит к жаргону семинаристов, заучивавших правила латинской грамматики с ее “герундиями” и “герундивами”. Другое объяснение у Н. С. Лескова, который считает, что слово пришло из речи немцев-колбасников и происходит от сочетания hier und da (букв. “сюда и туда”) мясо низшего сорта, годное для дешевых колбасных изделий.

В 40-е годы XIX в. происходит интенсивное развитие терминологии, преимущественно общественно-политической, философской и общенаучной. В этом направлении особенно много сделали для русского литературного языка В. Г. Белинский, а также его преемники А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев и другие публицисты демократического направления (об этом см. в гл. 17). В результате к 60-м годам русский литературный язык развился настолько, что, по словам, вложенным И. С. Тургеневым в уста персонажа из романа “Дым” Потугина, среднего интеллигента шестидесятых годов, “понятия привились и усвоились; чужие формы постепенно испарились, язык в собственных недрах нашел чем их заменить - и теперь ваш покорный слуга, стилист весьма посредственный, берется перевести любую страницу из Гегеля..., не употребив ни одного неславянского слова”.

Таким образом, к середине XIX в. русский литературный язык, обслуживая все потребности нации, достиг наивысшего развития и сделался подлинно “великим, могучим, правдивым и свободным” языком, по определению И. С. Тургенева.

Как мы отмечали выше, в языке Пушкина заключены истока всех последующих течений русской поэзии XIX в., развивавшейся под прямым или косвенным воздействием пушкинской языковой манеры. В первую очередь сказанное относится к языку произведений непосредственного наследника и преемника Пушкина-великого поэта и прозаика 30-40-х годов М. Ю. Лермонтова.

М. Ю. Лермонтов, несомненно, учился языковому мастерству у Пушкина, ставя его стихи в образец своей юношеской поэзии, в которой встречаются прямые заимствования из пушкинских текстов. Так живописцы, овладевая своим искусством, учатся у великих мастеров прошлого, копируя их картины.

Однако, наряду с подражанием Пушкину, юноша Лермонтов испытывает и воздействие стилистической системы романтиков, в первую очередь В. А. Жуковского, И. И. Козлова и др. Романтические “поэтизмы”, однако, не мешают художественной отточенности стихов. Благодаря этому в зрелые годы творчества Лермонтову удается осуществить закономерный синтез двух различных стилистических систем, обогатив тем самым выразительные возможности русского поэтического языка. По словам Б. М. Эйхенбаума, Лермонтов пытается “разгорячить кровь русской поэзии, вывести ее из пушкинского равновесия”.

В годы художественной возмужалости в творчестве Лермонтова усиливается стремление к реалистической точности и простоте, к непринужденности речевого выражения. Наиболее полно это чувствуется в поэме “Валерик” (“Я к вам пишу...”) и в других стихах последних лет его жизни.

Лермонтов значительно активнее, чем Пушкин, обращается к народно-поэтическим истокам литературы. Лермонтов и народная поэзия-тема широкая и пока мало разработанная, и материал к этой теме находим далеко не только в “Песне про купца Калашникова...”, в которой связь с народным былинным жанром ощущается с наибольшей силой. Дневниковая запись еще юноши Лермонтова от 1830 г. свидетельствует о его глубоком интересе к русской народной песне: “...Если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в песнях народных. Как жалко, что у меня была мамушкой немка, а не русская-и я не слыхал сказок народных: в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности”.

Лермонтов основательно изучал сборник былин Кирши Данилова и другие публикации фольклора, работая над “Песней про купца Калашникова...” Непосредственным источником лермонтовской поэмы может быть признана историческая песня “Кастрюк Мастрюкович”, в которой говорится о героической борьбе человека из народа, московского купца Калашникова против “нахвальщика”, опричника Ивана Грозного и шурина его по второй жене, кабардинского царевича Кастрюка Мастрюковича (в поэме Кирибеевич). Замечательно, что, по наблюдениям Н. М. Мендельсона, прямые параллели к лермонтовской “Песне...” обнаруживаются не только в текстах, известных по сборнику Кирши Данилова, но и в других вариантах этой исторической песни, при жизни Лермонтова не опубликованных. Очевидно, поэт мог слышать варианты этой песни непосредственно из уст народных певцов-сказителей.

Однако Лермонтов отнюдь не копировал народные песни механически. Его произведения, будучи органически пронизаны народной поэтикой, тем не менее остаются созданиями высокого литературного мастерства, присущего поэту-реалисту XIX в. “Песня про купца Калашникова...” представляет собою самобытное отражение и воспроизведение гениальным поэтом стиля народной поэзии - ее мотивов и образов, ее экспрессивных красок, типичных приемов песенного народного творчества (эпических детальных описаний, игры синонимов, тавтологий, отрицательных сравнений, ретардаций и др.).

В. Г. Белинский правильно писал об этом произведении: “Как ни пристально вы будете вглядываться в поэму Лермонтова, не найдете ни одного лишнего или недостающего слова, черты, стиха, образа; ни одного слабого места: все в ней необходимо, полно, сильно! И в этом отношении ее никак нельзя сравнить с народными легендами, носящими на себе имя их собирателя-Кирши Данилова: то детский лепет, часто поэтический, но часто и прозаический, нередко образный, но чаще символический, уродливый в целом, полный ненужных повторений одного и того же; поэма Лермонтова - создание мужественное, зрелое и столь же художественное, сколько и народное”.

Не случайно народ признал “своим” творчество великого поэта! В конце XIX-начале XX вв. собиратели-фольклористы отмечали, что, например, на Печоре сказители исполняли им лермонтовскую поэму наизусть, наряду с подлинно народными старинами.

Вместе с тем, оставаясь произведением поэзии своего времени, поэма Лермонтова отдельными идейно-художественными чертами и мотивами перекликается с его другими стихами, созданными в эти же годы. Известную идейную близость можно отметить в знаменитом стихотворении “Смерть поэта”. Герой поэмы, как и Пушкин, защищая честь оскорбленной жены, выступает против любимца царя, иностранца по происхождению, “нахвальщика”. И, как Пушкин, герой поэмы погибает в этой неравной борьбе. Таким образом, “Песня про купца Калашникова...”, созданная в год гибели Пушкина, могла бы рассматриваться как один из многочисленных поэтических откликов на его смерть.

Как отмечали исследователи, в последние годы жизни поэта на Кавказе его общение с миром народной поэзии не прекращалось: живя среди казаков, верных хранителей старой песни, Лермонтов вновь прикасается к этим источникам, создав “Казачью колыбельную”, “Дары Терека” и др. Внимательно изучал он в эти годы и фольклор народов Кавказа - грузин; азербайджанцев, - о чем свидетельствуют поздние варианты поэмы “Демона, “Мцыри”, сказка “Ашик Кериб”.

Возрастающая тенденция к простоте и народности языка в стихи и стиле Лермонтова, его путь от романтически приподнятых речевых штампов к простоте и жизненности народной речи могут быть наиболее ясно показаны при анализе стихотворения “Бородино” (1837 г.) в сопоставлении с первоначальным юношеским наброском “Поле Бородина” (1831 г.). Во втором из названных стихотворений юный поэт заставляет рассказчика, простого русского солдата, произносить пышные романтические тирады:

Брат, слушай песню непогоды,
Она дика, как песнь свободы!
Что Чесма, Рымник и Полтава
Я, вспомня, леденею весь,
Там души волновала слава,
Отчаяние было здесь..

Во всем стихотворении живая русская речь как бы пробирается сквозь толщу романтической напыщенности. Народной струи в языке вовсе не чувствуется. Наоборот, в стихотворении “Бородино” совершенно отсутствуют декоративные штампы романтического стиля. В нем господствуют солдатское просторечие и поговорочный простонародный язык:

У наших ушки на макушке
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки-
Французы тут как тут
Забил заряд я в пушку туго
И думал угощу я друга
Постой-ка, брат мусью!

Правильно отметил черты народности в стиле рассказа старого солдата-артиллериста в лермонтовском “Бородине” С. Дурылин: “Весь его рассказ-не о себе, а о других, он тонет в единой солдатской массе: "на наш редут", "перед нами", "наш бой", "наши груди", "считать мы стали раны"-с глубоким реализмом Лермонтов рисует бой, а не бойцов и не бойца, изображает общее, а не частное. Именно так, вслед за ним, станет рисовать войну Толстой: его "Севастопольские рассказы" и "Война и мир" с их психологией и динамикой воюющих масс-все родилось из "Бородина" и "Валерика"”.

Сходные наблюдения могут быть сделаны и при анализе таких стихотворений, как “Узник” (по сравнению с его первоначальным наброском “Желание”), или при рассмотрении различных редакций стихотворения “Соседкам. Лермонтов преодолевает, свои юношеские устремления к романтическому стилю и сознательно декларирует свой отход от романтизма к реализму.

Особенно выразительны, сложны и значительны были реалистические тенденции в прозе Лермонтова (в зрелых вещах). Именно о них Гоголь сказал; “Никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозой. Тут видно больше углубленья в действительность жизни-готовился будущий великий живописец русского быта”. Еще большее восхищение от стиля лермонтовской прозы испытывал Чехов: “Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова. Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах-по предложениям, по частям предложения... Так бы и учился писать”.

Значение творчества М. Ю. Лермонтова для истории русского литературного языка чрезвычайно велико. В. Г. Белинский, правильно оценив его творчество с этой стороны, писал: “Каждый вновь появившийся великий писатель открывает в своем родном языке новые средства выражения для новой сферы созерцания... В этом отношении, благодаря Лермонтову, русский язык далеко продвинулся вперед после Пушкина, и таким образом он не перестанет продвигаться вперед до тех пор, пока не перестанут на Руси появляться великие писатели”.

Другой идейный единомышленник и наследник А. С. Пушкина, творивший в 1830-1840-е годы почти одновременно с Лермонтовым, тоже может рассматриваться как один из продолжателей исторического подвига закрепления разговорной речи простого народа в литературе,

Н. В. Гоголь - основоположник русской реалистической прозы, осуществивший полную и широкую демократизацию ее языка-по сравнению с Пушкиным значительно раздвигает круг использования разнообразных пластов разговорной народной речи, вводит в. свои произведения и украинизмы, и элементы социальных и профессиональных жаргонов, и черты речевого областничества.

Будучи по рождению украинцем, Гоголь выступает как русский национальный писатель, говорит от лица всего русского народа. В ранних повестях Гоголь обратился к изображению малорусской деревни, поэтому в “Вечерах на хуторе близ Диканьки”, в “Миргороде” он использует в целях придания этим произведениям “местного колорита” многие украинские слова, целые песни и тексты. Поэтому ему пришлось в качестве приложения присоединить к повестям словарик местных слов и выражений.

Предисловие ко второй части “Вечеров...” завершается словариком, содержащим 57 кратких словарных статей. Например, “Баштан-место, засеянное арбузами и дынями. Бублик- круглый крендель, баранчик. Варенуха-вареная вода с пряностями” и Ti д. В 1830-е годы, когда Гоголь начал выпускать свои повести, украинский язык еще не сформировался в национальный литературный, и поэтому Гоголь имел право рассматривать украинские слова как диалектизмы общерусского языка, используя их для придания черт народности языку своих произведений. Белинский правильно отметил: “Какая глубокая мысль в этом факте, что Гоголь, страстно любя Малороссию, все-таки стал писать по-русски, а не по-малороссийски!”. По мнению Белинского, жизнь украинского высшего общества “переросла малороссийский язык, оставшийся в устах одного простого народа”. “И какая разница в этом случае между малороссийским наречием и русским языком! Русский романист может вывести в своем романе людей всех сословий и каждого заставить говорить своим языком; образованного человека- языком образованных людей, купца-по-купечески, солдата- по-солдатски, мужика-по-мужицки. А малороссийское наречие одно и то же для всех сословий - крестьянское”.

Введение черт украинского языка в язык “Вечеров...” было для Гоголя своеобразным литературным приемом. Приметы такой условной литературности иногда проявляются и в оценках этой речи самими героями гоголевских произведений. Так, в “Ночи перед рождеством” кузнец Вакула изъясняется перед читателями и на русско-украинском просторечии, и на русском просторечии, и на языке тогдашних романов и повестей, и на мещанском жаргоне “бывалых людей” (в разговоре Вакулы с Пацюком), встречаются здесь и народно-поэтические пассажи в литературной переделке, свойственной тому времени. С переносом действия в Петербург выступают приметы противопоставления русского языка “малороссийскому”: “"Что ж, земляк",-сказал приосанясь запорожец и, желая показать, что он может говорить и по-русски:-"што, балшой город?"- Кузнец и себе не хотел осрамиться и показаться новичком, притом же, как имели случай видеть ниже сего, он знал и сам грамотный язык.-"Губерния знатная!"-отвечал он равнодушно: "нечего сказать, домы балшущие, картины висят скрозь важные. Многие домы исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция!" - Запорожцы, услышавши кузнеца так свободно изъясняющегося, вывели заключение, очень для него выгодное”.

Еще яснее условно-литературные функции, украинизмов проявляются в сцене беседы запорожцев с Потемкиным и,с Екатериной II. В речь казаков вплетаются откровенные, не русифицированные “малороссийские” слова. и обороты речи: та ecu, батько, та спорная ” мамо!.. и др. Гоголь эти украинизмы нарочито выделяет курсивом. К тому же писатель, комментирует их при посредстве ссылки на “стилистический вкус” самого кузнеца Вакулы: “"Як же, мамо! Ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить", - отвечал тот самый запорожец” который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился, слыша, что этот запорожец, зная так хорошо грамотный язык, говорит с царицею, как будто нарочно, самым грубым, обыкновенно называемым мужицким наречиеи."”.

Так Гоголь постоянна подчеркивал социальные грани, смешивая в речах персонажей украинскую речевую стихию с русским просторечием и литературным языком.

В повестях сборника “Миргород” украинская речевая стихия чувствуется значительно слабее, чем в “Вечерах...”. Однако и здесь проявляется своеобразная “малороссийская” основа авторской речи, порою даже. в синтаксических построениях, не свойственных русскому литературному языку. Например: “Душа стосковалась за человеком...”;, “Перед ужином Афанасий Иванович еще кое-чего закушивал...” и др. (“Старосветские помещики”). Однако эти украинизмы не несли никакой стилистической или характериологической функции, если не считать общей обрисовки быта старосветского малорусского поместья. В повестях “Миргорода” украинский язык слышится, лишь в речах действующих лиц из казаков или крестьян.

При переходе Гоголя к “общерусской” тематике, по наблюдениям В. В. Виноградова, украинизмы попадаются от случая к случаю (особенно в первоначальных редакциях произведений). Например, в речах Кочкарева в “Женихах”: “Дела не смыслишь, так не совайся”: “Ну, что с тебя за надворный советник” и др. В “Ревизоре” иногда такие обороты речи можно заметить в репликах Городничего: “Купцы и мещане на меня страх озарятся”; “А потом, как разодмет тебе брюхо, да набьешь себе карман, так и "почтенный"” и т. п. Обычно эти провинциализмы в окончательных редакциях Гоголь устранял.

В “Мертвых душах” мы тоже почти не встречаемся с украинизмами, однако все же они изредка проскальзывают в синтаксических конструкциях. Так, в главе IV первой части поэмы при изображении сцены драки Ноздрева с Чичиковым находи” необычный для русского-литературного употребления составной предлог по-за: “Здесь Чичиков, не дожидаясь, что будег отвечать на это Ноздрёв, скорее за шапку, -да. по-за спиною капитана-исправника выскользнул на крыльцо...” Нам думается, что эта необычная для русского литературного употребления синтаксическая конструкция как нельзя лучше способствует наглядности и выразительности приведенной картины.

Но если Гоголь в зрелую пору своего творчества старался избегать украинизмов в языке своих произведений, то он в еще большей степени стремился насытить их русским областным просторечием: Уже в петербургских повестях этот лексический пласт ощущается довольно заметно: “мужики обыкновенно тыкают пальцами” ; “о чём калякает народ”; “та же набившаяся, приобыкшая рука”; “не хвастал, не задирался” и др. (“Портрет”); “вот он продрался таки вперед”; “Миллера- это как бомбою хватило”; “поцелуй, который, уходя, Пирогов влепил нахально в самые губки”; “живет на фу-фу”; “он уже совершенно был накоротке” и др. (“Невский проспект”) ,

Отдельные черты просторечия пробивались в эту пору даже в литературно-описательный и публицистический стиль Гоголя: “ум человека. Задвинутый крепкою толщею, не мог иначе прорваться”; “вся Европа, двинувшись с мест, вояжирует по Азии” (статья “Средние века); “прежде, нежели достигнет истины, он [ум] столько даст объездов” (“Об архитектуре нынешнего времени”); “протянувши свою жилистую десницу” (“Жизнь”); “из этой пестрой кучи вышибаются такие куплеты, которые поражают очаровательною безотчетностью поэзии” (статья “О малороссийских песнях”); “всякий торопится произвесть эффект” (статья “Последний день Помпеи”) и др.

Еще сильнее просторечная стихия чувствуется в “Женитьбе” и в “Ревизоре”, достигая преобладания в “Мертвых душах”. Сохранились записные книжки Гоголя, которые он вел, работая, над этой поэмой. Там среди.прочих записей находим специальные разделы,. посвященные лексике, отражающие различные проявления быта русской деревни: устройство крестьянской избы, приметы и клички породистых охотничьих собак , названия кушаний, слова, связанные с хлебной продажей, хлебопашеством, псовой охотой, характерные прозвища крестьян и др. Записки велись Гоголем в 1.841-1842 гг., когда он окончательно отделывал текст первой части -“Мертвых душ” для печати. И в тексте, поэмы нашла применение лексика, внесенная в записи. Приведем наиболее показательные, с нашей точки зрения,.выражения (слова, взятые из записей, мы даем..курсивом)... . . ., ....

Часть первая. Гл.. IV. Описание псарни Ноздрева: “Вошедши на двор, увидели, там всяких собак, и густо-псовых, и чисто-псовых, всех возможных цветов и мастей: муругих, черных с подпалинами, полво-пегих, яуруго-пегих, красно-пегих, черноухих, сероухих... Тут были все. клички, все повелительные наклонения: стреляй , обругай, порхай, пожар, скосырь, черкай, допекай, припекай, северга, касатка, награда, попечительница”" ...

Гл. VII. Размышления Чичикова о судьбе купленных им беглых крестьян: “И в самом деле где теперь Фыров? гуляет шумно и весело на хлебной пристани, порядившись с купцами. Цветы и ленты на шляпе, вся веселится бурлацкая ватага, прощаясь с любовницами и с женами, высокими, стройными, в монистах и лентах; хороводы, -песви, кипит. вся площадь, а носильщики между тем при криках, бранях и.-понуканиях, зацепляя крючком по девяти пудов себе на спину с шумом сыплют горох и пшеницу в глубокие суда, валят кули с овсом и крупой, и далече виднеют по всей плрщади кучи наваленных в пирамиду, как ядра, мешков и громадно выглядывает весь хлебный арсенал, пока не перегрузится в глубокие суда-суряки и не понесется гусем вместе с весенними льдами бесконечный флот. Там-то вы наработаетесь, бурлаки! и дружно, как прежде гуляли и бесились, приметесь за труд и поттаща лямку под одну бесконечную, как Русь, песню”.

Гл. IX. Разговор двух дам: “"Ну, слушайте, что такое эти "мертвые души",-сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то, что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновения.

Так русский барин, собачей и иора -охотник, подъезжая к лесу, из которого вот-вот выскочит оттопанный доезжачими заяц, обращается весь со своим конем и поднятым арапником в один застывший миг в порох, к которому вот-вот поднесут огонь. Весь впился он очами в мутный воздух и уж настигает зверя, уж допечет его неотбойный, как ни вздымайся против него вся мятущаяся снеговая степь, пускающая серебряные звезды ему в уста, в усы, в очи, в брови и в бобровую его шапку”.

Часть вторая. Гл. I. Поля в поместье Тентетникова: “Тентетников стал замечать, что на господской земле все выходило как-то хуже, чем на мужичьей. Сеялось раньше, всходило позже, а работали, казалось, хорошо. Он сам присутствовал и приказывал даже выдать по чапорухе водки за усердные труды. У мужиков давно колосилась рожь, высыпался овес, кустилось просо, а у него едва начинал только идти хлеб в трубку, пятка колоса еще не завязывалась”.

В приведенных отрывках к записным книжкам восходят наименования пород и мастей собак, их клички (гл. VI), и фамилия беглого - Фыров, и подробности картины гуляния бурлаков, их прощания с женами, их одежда, картина погрузки хлебных товаров в суда (гл. VII); словечки из жаргона собачеев (гл. IX), слова, связанные с выращиванием хлебных злаков (гл. I второй части).

Таким образом, мы видим, что Гоголь, записывая характерные для народной русской речи слова и выражения, связанные с различными сторонами хозяйственной и общественной жизни народа, вместе с тем обогащал свою художественную палитру словами, непосредственно отражающими действительность. Это внимание к жизни народа и помогло Гоголю достичь словесного мастерства.

В заключение главы, в связи с рассмотрением стиля приведенных отрывков из “Мертвых душ”, можно добавить несколько слов о характерном для прозы Гоголя строении предложений, содержащих образные сравнения. Эти сравнения перерастают в самостоятельные поэтические картины. См ., например, сравнение дамы с русским барином - собачеем и иорой-охотником. Такие развернутые сравнения встречаются уже в ранних повестях Гоголя, но особенно заметны они в “Мертвых душах”. Сравнения строятся обычно как сложное синтаксическое целое, как ритмически организованный период, занимающий иногда свыше полутора десятка печатных строк.

В данном отношении стилистическая манера Гоголя может быть признана полярно противоположной пушкинскому прозрачному и простому синтаксису. Однако оба направления в синтаксисе художественных произведений закономерны и правомерны, раскрывая разнообразные конструктивные возможности русского национального языка и удовлетворяя всем возможным потребностям речевого выражения мысли и чувства.

Как мы убедились, рассмотрев отрывки из “Мертвых душ”, Гоголь мастерски воспроизводил характерные черты социально дифференцированных речевых манер помещиков, чиновников, провинциальных дам с их жеманностью и кокетством и др.

Благодаря гениальному дарованию художника слова Гоголь в своем прозаическом творчестве открыл новую эпоху в развитии русского литературного языка на самой широкой народной, общедемократической основе.

Глава шестнадцатая. Становление публицистического стиля в русском литературном языке середины XIX в. Значение критико-публицистической деятельности В. Г. Белинского для истории русского литературного языка

Титаном мысли и слова, воздействие творчества которого сказалось на развитии русского литературного языка в 30- 40-е годы XIX в., был В. Г. Белинский. В предыдущей главе мы говорили о роли его статей в борьбе против ходульной романтической фразеологии и против ложной народности в языке. Здесь мы подробнее осветим лингвостилистические воззрения великого критика-демократа, способствовавшие становлению публицистического функционального стиля в России.

Кипучая критическая деятельность “неистового Виссариона” (как называли его друзья) длилась около 15 лет и составила новый этап в истории русской революционной политической мысли в середине XIX в. В. И. Ленин в 1909 г. в статье “О "Вехах"” указал на то, что бунтарское “настроение Белинского в письме к Гоголю” не могло не зависеть “от настроения крепостных крестьян”, а история нашей публицистики - “от возмущения народных масс остатками крепостнического гнета”. Назвав В. Г. Белинского среди других имён “предшественников русской социал-демократии”, В. И. Ленин вместе с тем отметил, что он был “предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении”.

“Великий разночинец” русского освободительного движения и русской литературы, В. Г. Белинский естественно мог способствовать внедрению в русский литературный язык своего времени черт речи, отличавших разночинцев от современных им представителей дворянского comrne il faut В связи с этим не безынтересно остановиться на характеристике таких речевых отличий, которые не ускользнули от внимания Л. Н.Толстого, наблюдавшего студенческую среду в 40-е годы XIX в. В по вести “Юность” Л. Н. Толстой писал о речи студентов-разночинцев: “.. они употребляли слова: глупец вместо дурак, словно вместо точно, великолепно вместо прекрасно, движучи и т. п, что мне казалось книжно и отвратительно непорядочно. Но еще более возбуждали во мне эту комильфотную ненависть интонации, которые они делали на некоторые русские и в особенности иностранные слова: они говорили (далее ударения, в основном, на первом слоге) машина вместо машина, деятельность вместо деятельность, нарочно вместо нарочно, в камине вместо в камине, Шекспир вместо Шекспир” и т. д. и т.д.

Они выговаривали иностранные заглавия по-русски...

Подлец, свинья , употребляемые ими в ласкательном смысле, только коробили меня и мне подавала повод к внутреннему подсмеиванию, но эти слова не оскорбляли их и не мешали им быть между собою на самой искренней дружеской ноге”

Комментируя причину приведенных речевых отличий, мы могли бы указать на то, что в противополржность выходцам из дворянской среды Студенты-разночинцы, в большинстве окончившие духовные семинарии, лучше владели латынью (отсюда ударение на первом слоге в слове Машина), но зато плохо знали французский (отсюда произношение фамилии Шекспира без ударения на последнем слоге) и т. д. Представлялось бы весьма важным для историков русского литературного языка проследить за словоупотреблением В. Г. Белинского и отметить использование им в авторской речи таких слов, как глупец или великолепно. Однако и независимо от таких наблюдений мы можем утверждать, что В. Г. Белинский, без сомнения, способствовал своей критико-публицистической деятельностью дальнейшей демократизации русского литературного языка.

Характеризуя лингвистические воззрения В. Г. Белинского, мы должны прежде всего заметить, что в области языкознания он имел право и возможность высказывать свои мнения с полной обоснованностью и на высоком профессиональном уровне. В обзорах деятельности В. Г. Белинского редко упоминается о том, что он являлся автором незаурядной для своего времени книги “Основания русской грамматики”. Когда в 1836 г. В Г. Белинский после закрытия царским правительством журналов “Телескоп” и “Молва”, в которых он дебютировал как литературный критик, остался без средств к жизни, писатель С. Т. Аксаков, бывший в те годы директором Межевого института в Москве, пригласил его занять должность преподавателя русского языка в этом институте. Правда, преподавательская деятельность оказалась не по нраву В. Г. Белинскому, он тяготился ею и при первой возможности снова обратился к журналистике, однако именно тогда и были созданы им “Основания русской грамматики”

В те годы в русском языкознании росло стремление философски осмыслить и определить национальное своеобразие русской грамматической системы, выявить основные исторические закономерности развития русского языка, связать современное состояние языка с его прошлым, при разрешении грамматических вопросов шире применять сравнительно-исторический метод. Именно эта тенденция отразилась в книге В. Г. Белинского. В своей грамматике, так же как и в многочисленных отзывах и рецензиях на различные грамматические труды своих современников, В Г. Белинский настойчиво проводил мысль о том, что грамматика выводится из “законов слова человеческого или из законов русского языка”, что научная грамматика может быть построена только как результат исследования подлинных природных свойств русского языка. Призыв к тому, чтобы “мыслить самостоятельно, по-русски”, у Белинского сочетается с постоянной борьбой против антиисторизма в изучении грамматического строя русского языка и схематизма грамматических построений и классификаций, например в книгах Н И, Греча и его последователей.

“Основания русской грамматики” В Г. Белинского состоят из следующих разделов: гл. 1 . Общее понятие о грамматике, гл. 2. Этимология. Отделение первое: этимология общая; гл. 3. Общие свойства слов; гл. 4. Отделение второе: этимология частная Значения и частные свойства частей речи, гл. 5. Об изменениях частей речи, гл. 6. О частицах; гл 7. О взаимных отношениях между собою частей речи и частиц по их происхождению и знаменованию.

Заметим, что термин этимология, в соответствии с тогдашней грамматической традицией соответствует у Белинского современному термину морфология (учение о частях речи).

Мы можем высказать сожаление о том, что грамматический труд В. Г. Белинского ограничился первой частью. И хотя грамматика Белинского не получила широкого признания у современников, нельзя не отметить, что такой крупный русский лингвист, как К. С. Аксаков, друг и единомышленник великого критика, посвятил этой книге специальный обстоятельный разбор, назвав ее “примечательной в нашей ученой литературе”.

Особенно полное выражение грамматические взгляды Белинского, помимо “Оснований русской грамматики”, получили в его рецензии ни “Грамматику языка русского” И. Ф. Калайдовича. Отметим, что стремление установить живые для современного русского языка нормы Белинский сочетал с попыткой построить грамматическое описание на началах “всеобщей” грамматики и подвести грамматические категории под определенные логические понятия. Таким образом, не было бы слишком смелым предположить, что одним из основоположников логического направления в изучении русской грамматики был, наряду с Ф. И. Буслаевым, и В. Г. Белинский.

Глубокие познания великого русского критика в области философии и языковедения и дали ему возможность квалифицированно оценить в рецензиях труды многих современников: А. X. Востокова, Н. И. Греча, Г. П. Павского и др.

В собственно литературно-критических выступлениях В. Г. Белинский постоянно уделял внимание не только идейному содержанию литературных произведений, но и их языковой форме. В значительной степени это может быть отнесено к знаменитым десяти статьям, посвященным творчеству А. С. Пушкина. Произведения великого русского поэта В. Г.Белинский рассматривает на историческом фоне творчества его предшественников, начиная с времени Петра Великого, В этих статьях мы можем видеть первый очерк не только истории русской литературы XVIII - начала XIX в., но и очерк истории русского литературного языка данной эпохи, когда язык литературы становится собственнорусским. В. Г. Белинский дал яркие характеристики языку предшественников Пушкина, начиная с В. К. Тредиаковекого и А. Д. Кантемира.

Говоря о значении творчества М. В. Ломоносова, Белинский отмечал, что им начинается русская литература, что он дал направление нашему языку и нашей литературе. Затем он указывает на прогрессивную роль в развитии русской литературы и русского языка Д. И. Фонвизина и Г. Р. Державина и дает развернутую характеристику роли Н. М. Карамзина в истории русского языка, называет его реформатором языка, подчеркивая, что Карамзин ввел русскую литературу в сферу новых идей и что преобразование языка было уже.необходимым следствием этого дела. Карамзин, по утверждению Белинского, первый заменил мертвый язык книги живым языком общества. Вместе с тем Белинский заметил и преходящий характер заслуг Карамзина в развитии русского литературного языка. Для 30-40-х годов Х}Х в., как считал В. Г. Белинский, и чувства, и мысли, и слог, и самый язык Карамзина устарели. .

Рассматривая деятельность поэтов карамзинского периода русской литературы, В. Г. Белинский особо выделяет В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова. В качестве недостатка поэзии В. А. Жуковского критик отмечает, что содержание его поэзии было односторонне и поэтому стих его “не мог отразить в себе все свойства и богатства русского языка”. Анализируя поэзию К. Н. Батюшкова, В. Г. Белинский признает, что у него “правильный и чистый язык”.

Перед подвигом Д. С. Пушкина, в деле создания новой русской литературы и русского языка Белинский высказывал свое глубокое благоговение и считал, что трудно охарактеризовать общими чертами величие реформы, произведенной Пушкиным в поэзии, литературе, версификации и языке. В статье “Русская литература в 1841 г.” Белинский говорил, что “Пушкин убил на Руси незаконное владычество французского псевдоклассицизма, расширил источники нашей поэзии, обратил ее к национальным элементам жизни, показал бесчисленные новые формы, сдружил ее впервые с русскою жизнию и русскою современностию, обогатил идеями и пересоздал язык до такой степени, что и безграмотные.не могли уже не писать хорошими стихами, если хотели писать”. Поэтому критик имел право назвать Пушкина полным реформатором языка. Как отмечает В. Г. Белинский, Пушкин увлекает за собою не только своих современников, но и поэтов-предшественников, И. А. Крылова, В. А. Жуковского, А. С. Грибоедова, которые вместе с ним способствуют развитию русского языка в разных родах и видах литературы.

Однако Белинский сознает и подчеркивает, что “Пушкиным не кончилось развитие русского языка”. Указывая на значение в развитии русского литературного языка преемников и наследников Пушкина, в первую очередь М. Ю. Лермонтова, Белинский утверждал, что “каждый вновь появившийся великий писатель открывает в своем родном языке новые средства дли выражения новой сферы созерцания”. Таким образом, язык, по мнению Белинского, “не перестанет продвигаться вперед до тех пор, пока не перестанут на Руси появляться великие писатели”. Этим утверждением Белинского, как нам кажется, с наибольшей вероятностью и полнотой раскрывается положение о том, что развитие литературного языка неразрывно-связано с развитием художественной литературы народа, что великие писатели могут быть поэтому признаны подлинными двигателями языкового прогресса.

В связи со сказанным принципиально важное значение принадлежит учению В. Г. Белинского об авторском слоге писателя, разграничению понятий “язык” и “слог”, которые, с нашей точки зрения, необходимо учитывать при построении общей теории поэтического языка.

Определение понятия “слог” Белинский дает в статье “Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова” (1841 г.): “Как все великие таланты, Лермонтов в высшей степени обладал тем, что называется "слогом". Слог отнюдь не есть простое уменье писать грамматически правильно, гладко и складно,-уменье,- которое часто дается и бесталаитности. Под "слогом" мы разумеем непосредственное, данное природою уменье писателя употреблять слова в их настоящем значении, выражаясь сжато, высказывать много, быть кратким в многословии и плодовитыми краткости, тесно сливать идею с формою и на все налагать оригинальную, самобытную печать своей личности, своего духа”.

Высоко оценивая слог Лермонтова, Белинский указывал также на непревзойденные достоинства слога Н. В. Гоголя. Гоголь, по его мнению, сделал в русской романтической прозе такой же переворот, как Пушкин в поэзии. Несмотря на то, что язык повестей Гоголя нередко небрежен и неправилен, Гоголь обладает своим слогом. Как говорит Белинский, к достоинствам языка принадлежат только правильность, чистота, плавность. Этого может достигнуть даже самая пошлая бездарность. “Но слог,-продолжает Белинский,-это талант, сама мысль. Слог, то-рельефность, осязаемость мысли; ц в слоге весь человек; слог всегда оригинален, как личность, как характер. Поэтому у всякого великого писателя есть свой слог...”

Разграничение Белинским понятий “язык” и “слог” в известной мере может быть соотнесено с современным нам противопоставлением понятий “общенародный язык” и “индивидуально-авторский стиль писателя”. Однако при этом, как нам кажется, современные, теоретики художественной речи обедняют свои творческие возможности, неправомерно отказываясь от терминологии, закрепленной давней традицией литературного употребления и авторитетом великого критика-демократа. Хотелось бы пожелать, чтобы филологи, занимающиеся изучением языка и стиля писателей, снова взяли на вооружение термин, “слог” в том значении, которое придавал ему Белинский. Думается, что, принятие этого термина во многом содействовало бы более успешному, изучению, произведений искусства слова в единстве их идейного, содержания и словесного выражения.

Кроме исследования грамматических вопросов и проблем теории художественной речи, большая заслуга В. Г. Белинского в истории русского литературного языка заключается в деле формированвя и обогащения им философской и общественно-политической терминологии, составляющей существенный элемент публицистического стиля.

Очевидно, имено эту сторону русского литературного языка имел в виду А. С. Пушкин, когда он заявлял в 1824 г.: “...ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись-метафизического языка у нас вовсе не существует...” Правда, в середине, 30-х годов прошлого столетия в философских кружках. _ московских “любомудров”, возник интерес к философской терминологии,. приспособленной - к выражению немецкой идеалистической философской школы Ф. В. Шеллинга (см., например, употребление в альманахе “Мнемозина”, Издававшемся В. Ф. Одоевским и В. К. Кюхельбекером, таких терминов как проявление, субъективный, объективный, аналитический, синтетический и др.). Но широкого литературного признания такая лексика в те годы не получила.

Гораздо более действенное влияние на литературное словообразование и словоупотребление оказала умственная работастуденческих философских кружков по освоению философии Гегеля в 1830-1840-е годы (Н.В. Станкевича, А. И. Герцена и др.).

Однако в практике этих идеалистических узкозамкнутых кружков процветала утонченно-абстрактная терминология, метко и остроумно охарактеризованная А. И. Герценом как “птичий язык”. В своих воспоминаниях “Былое и думы” этот писатель рассказывает об идеалистических устремлениях молодых русских гегельянцев “Никто в те времена не отрекся бы от подобной фразы: “Конкресцирование абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, в которой он, определяясь для себя, потенцируется из естественной имманентности в гармоническую сферу образного сознания в красоте”. Замечательно, что тут русские слова... звучат ииостраннее латинских. Немецкая наука, и это ее главный недостаток, приучилась к искусственному, тяжелому, схоластическому языку своему именно потому, что она жила в академиях, т. е. в монастырях идеализма... Механическая слепка немецкого церковно-ученого диалекта была тем непростительнее, что главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легкости, с которой все выражается на нем,- отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, “жизни мышья беготня”, крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть...”

Однако, несмотря на все увлечения и преувеличения, положительные результаты этой напряженной умственной деятельности при посредничестве журналов сказались на общей системе литературной речи, и в общелитературном обиходе закрепляются термины-кальки с немецкого языка, служащие для выражения отвлеченных понятий: образование - Bildung, мировоззрение (миросозерцание) - Weltahschauung, целостность - Ganzheit, призвание- Beruf, исключительный - ausschliesslich, целесообразный - zweckmassig, последовательность- Folgerichtigkelt. Среди этих образований значительное место принадежит сложным словам с начальной частью само- (нем. Selbst-): саморазвитие- Selbstentwicklung, самоопределение - Selbstbestimmung, самосознание - Selbstbewusstsem, а также словам бессилие - Onnmacht, очевидный - augensichtlich и др.

Заметную роль в распространении социально-философской лексики и терминологии среди русского образованного общества сыграли статья В. Г. Белинского, которыми зачитывалась преимущественно молодежь как в столицах, так и в провинции. И. С. Тургенев в “Литературных и житейских воспоминаниях” писал о бросившемся в глаза пристрастии Белинского (в конце 1830-х годов) к идеалистическому философскому жаргону гегельянства: “В середине (литературной деятельности Белинского.- Н. М.) проскочила полоса, продолжавшаяся года два, в течение которой он, начинавшись гегелевской философией и не переварив ее, всюду с лихорадочным рвением пичкал ее аксиомы, ее известные тезисы и термины, ее так называемые Schlagworter”. См. в статье Белинского 1838 г.: “Распадение и разорванность есть момент духа человеческого, но отнюдь не каждого человека. Так точно и просветление: оно есть удел очень немногих... Чтобы понять значение слов распадение, разорванность, просветление, надо или пройти через эти моменты духа, или иметь в созерцании их возможность”.

В критических статьях Белинского с терминами философскими, образованными по немецким моделям, соседствуют и сочетаются слова и выражения, относящиеся к социально-экономическим или общественно-политическим отраслям знания, эти слова тоже восходят к немецким, частично к французским заимствованиям. В качестве примера приведем известное место из знаменитого письма к Гоголю: “...Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиэтизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности... Поборник обскурантизма и мракобесия, ...Вы стоите над бездною...”

В результате напряженной умственной работы с начала 1840-х годов Белинский закрепляется на позициях материализма и утопического социализма, в его статьях создается и накапливается запас слов в области “отвлеченного” публицистического газетно-журнального стиля, образуется общеинтеллигентский общественно-политический словарный запас. Все острее становится внимание к “гражданским темам”, обсуждаются не только “вопросы бытия”, но и “вопросы действительности”, философские понятия и термины внедряются в “убеждения”. Это последнее слово с легкой руки Белинского становится не только философским термином, но и обязательной принадлежностью интеллигентского словоупотребления.

Несмотря на противодействие, оказываемое реакционно настроенными литераторами и критиками, которым претили прогрессивные устремления Белинского, несмотря на порою откровенное глумление над ним идейных противников, он неуклонно пролагал свой курс в формировании стиля революционно-демократической публицистики.

Сам критик в статье “Русская литература в 1840 г.” с оттенком иронии писал о новшествах своего философско-политического лексикона, о своем личном вкладе в обогащение русского языка отвлеченной лексикой. Он отклоняет обвинение в употреблении непонятных слов, выдвигавшееся консерваторами против журнала “Отечественные записки”. Белинский напоминает читателям, что слова бесконечное, конечное, абсолютное, субъективное, объективное, индивидуум, индивидуальное употреблялись уже в 1820-х годах в журналах и альманахах “Вестник Европы”, “Мнемозина”, “Московский Вестник”, “Атеней”, “Телеграф” и др. и были понятны. Он пишет: “Сверх упомянутых слов “Отечественные записки” употребляют еще следующие, до них никем не употреблявшиеся (в том значении, в котором они понимают их) и неслыханные слова: непосредственный, непосредственность, имманентный, особый, обособление, замкнутый в самом себе, замкнутость, созерцание, момент, определение, отрицание, абстрактный, абстрактность, рефлексия, конкретный, конкретность и пр. ...у нас, хотят читать для забавы, а не для умственного наслаждения...”. Работая над внедрением общественно-политических, литературно-эстетических и других отвлеченных.понятий итерминов, Белинский шлифовал литературную речь, язык прозаических жанров, трудясь рядом с Гоголем и Лермонтовым, наравне с ними, в тех же направлениях, что и они. Он боролся за точный, простой, и понятный, “образованный” и вместе с тем художественно-выразительный стиль изложения любой темы, пусть самой сложной и отвлеченной. Он отмечал, что “простота, языка не может служить исключительным и необманчивым признаком поэзии; но изысканность выражения всегда может служить, верным признаком отсутствия поэзии”.

Белинский высмеивал неточность словоупотребления: реакционных поэтов, стремясь, сделать -подлинно народной литературную речь, освободить ее от тех ограничений, которыми хотели ее оградить от народных выражений поборники “светских” стилей” высшего общества.

Вводя в публицистический стиль формат живой разговорной устной речи, Белинский стремился упростить и книжный- синтаксис, приблизив его к естественным” и непринужденным интонациям.

Борясь за простоту и, доступность (Литературного изложения чувств и мыслей, против напыщенности и фразерства, Белинский неуклонно выступал и против фальшивой народности, против подделок под народную речь. В связи с этим он выступал против В. И. Даля, писавшего повести из народного быта под псевдонимов Казак Луганский, хотя в целом признавал творчестве этого писателя заслуживающим внимания.

Белинский также хорошо понимал, что при образовании русского общественно-публицистического стиля, как и научно-делового, нельзя обойтись без заимствований из живых западноевропейских иностранных языков. Еще в начале своей деятельности он отмечал: “Переводы необходимы и для нашего, еще не установившегося языка; только посредством их можно образовать из него такой -орган, на коем бы можно было разыгрывать все неисчислимые и разнообразные вариации человеческой мысли”. Но при этом великий критик всегда признавал, что “употребление новых слов без расчетливости может повредить их успеху”, и рекомендовал пользоваться ими как можно меньше, доверяя неистощимым источникам русского языка.

Представляет интерес с точки зрения исследования русского словоупотребления остановиться на тех местах из произведений Белинского, в которых он уделяет нарочитое внимание вопросу о закономерности использования иностранных слов. В этом отношении следует выделить известный обзор “Взгляд на русскую литературу 1847 года”, напечатанный в “Современнике” в год смерти автора. В этой своей “лебединой песне” великий критик выделяет целый раздел защите и обоснованию своего права употреблять иноязычное слово прогресс, поскольку обозначаемое этим словом понятие не может быть адекватно передано никаким другим, исконно русским выражением. Обратимся к названной статье.

“Слово "прогресс" естественно должно было встретить особенную неприязнь к нему со стороны пуристов русского языка, которые возмущаются всяким иностранным словом, как ересью или расколом в ортодоксии родного языка. Подобный пуризм имеет свое законное и дельное основание; но тем не менее он - односторонность доведенная до последней крайности”. Нет сомнения, что охота пестрить русскую речь иностранными словами без нужды, без достаточного основания противна здравому смыслу и здравому вкусу,но она вредит не русскому языку..., а только тем, кто одержим ею. Но противоположная крайность, т. е. неумеренный пуризм, производит те же бедствия, потому что крайности сходятся. Судьба-языка не может зависеть от произвола того или другого лица. Вот почему из множества вводимых иностранных слов удерживаются только немногие, а остальные сами собою исчезают... Говорят, для слова “прогресс” не нужно и выдумывать нового слова, потому что оно удовлетворительно выражается словами "успех", "поступательное движение" и т. д. С этим нельзя согласиться. Слово “прогресс” отличается всей определенностию точностию научного термина, а в последнее время оно сделалось ходячим словом, его употребляют все-даже те, которые нападают на его употребление. И потому, пока не явится русского слова, которое бы вполне заменило его собою, мы будем употреблять слово "прогресс"”

Попутно заметим, что официальная власть в лице самого императора Александра II с особой ненавистью относилась к употреблению слова прогресс и даже, как в свое время при императоре Павле I было запрещено слово отечество, запретило употребление его в публичной печати.

Деятельность Белинского, а вслед за ним его ближайших преемников - Чернышевского, Добролюбова, Писарева и др. способствовала окончательному закреплению демократического публицистического стиля в русском литературном языке. Этот стиль постепенно становится ведущим в системе общенациональных средств языкового выражения, оттеснив на второе место стиль литературно-художественный, занимавший до того первенствующее положение среди стилей русского литературного языка.

Глава семнадцатая. Развитие русского литературного языка во второй половине IХ в. (до 1890-х годов)

Становление стилей русского национального литературного языка во второй половине XIX в. происходит на основе самого широкого общедемократического движения против крепостничества и его пережитков. В борьбе, с различной степенью интенсивности и с отличающимися друг от друга непосредственными целями, участвуют все прогрессивные русские люди, настроение которых, выражают и писатели-реалисты, и деятели революционно-демократической публицистики. Совместное участие в развитии и обогащении русского литературного языка данной эпохи писателей и публицистов, принадлежащих к различным политическим лагерям, но в равной степени содействовавших тому, чтобы русский язык стал действительно “великим и могучим”, отметил В. И. Ленин. В статье “Нужен ли обязательный государственный язык?” в январе 1914 г., отвечая российским либералам, помогавшим правительству и черносотенцам подавлять угнетенные народности России, Ленин писал: “Мы лучше вас знаем, что язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского- велик и могуч”.

В этом высказывании В. И. Ленина, весьма важном для истории русского литературного языка XIX в., существенны две вещи. Во-первых, то, что Ленин, перечисляя имена деятелей русской культуры, способствовавших развитию русского языка, называет как писателей, так и публицистов. Во-вторых, он упоминает представителей как либерально-дворянского, так и революционно-демократического крыла русского освободительного движения. Хотя мы хорошо знаем, что В. И. Ленин всегда подчеркивал в своих трудах коренное различие между этими направлениями в политике и выдвинул учение о двух культурах внутри каждой буржуазной национальной культуры, в данном случае он такого различия не делает. Отсюда следует, что развитию литературного языка, общего для всей нации, одинаково содействовали прогрессивные деятели всех политических направлений, независимо от расхождения их между собою по многим кардинальным вопросам. Это положение лишний раз доказывает правильность диалектико-материалистического тезиса о единстве общенационального языка на всех этапах общественного развития.

Однако, исходя из данного тезиса и признавая единство общенационального языка, мы вместе с тем не можем зарывать о том, что язык, будучи средством общественного развития и борьбы, одновременно является и объектом горячей общественной борьбы за гегемонию в языковом развития. И в эпоху вполне сформировавшейся буржуазной нации происходит обостренная общественная борьба между силами прогресса и сторонниками реакции за то, чьи социальные воззрения будет выражать официально нормированный и регламентированный литературный язык.

В обостренном противоборстве участвуют в одном лагере прогрессивные деятели культуры, в другом- царские чиновники, составляющие бюрократические циркуляры, и. поддерживающие их буржуазные дельцы- адвокаты и журналисты.

Отражения этой борьбы нередко можно встретить на страницах беллетристики и публицистики данного периода. Так, в “Дневнике писателя” Ф. М. Достоевского мы находим ироническую характеристику официально-делового стиля в выступлениях тогдашних буржуазных публицистов: “Кто-то уверял нас, что если теперь иному критику захочется писать, то он не скажет "принеси воды", а скажет, наверно, что-то в таком роде: принеси то существенное начало овлажнеиия, которое послужит к размягчению более твердых элементов, отложившихся в моем желудке. Эта шутка отчасти похожа на правду.

В журнально-публицистической (официозного направления), в официально-деловой и в научной речи этого периода наблюдается стремление развивать своеобразную манеру искусственно-книжного, перифрастического, синтаксически запутанного (и потому трудного для понимания народу) изложения мыслей и чувств. Между словом и смыслом как бы воздвигается искусственная преграда условно-описательных изобразительных приемов. В. В. Виноградов отмечает, что такого рода “литературность” выражения иногда становилась типичной не только для книжно-публицистической речи, но и для официально-бытовой риторики. В его работе приводятся пример из воспоминаний известного общественного деятеля, юриста.А. Ф. Кони, который изображает адвоката, такими словами определяющего драку: “Драка есть такое состояние, субъект которого, выходя из границ объективности, совершает, вторжение в область охраняемых государством объективных прав личности, стремясь нарушить целость ее физических покровов повторным нарушением таковых прав. Если одного из этих элементов нет налицо, то мы не имеем юридического права видеть во взаимной коллизии субстанцию драки”. Не менее характерны в данном отношении и законодательные материалы тех лет П. С. Пороховщиков (П. Сергеич) приводит такие примечательные строки из правительственного циркуляра того времени: “Между преступными по службе деяниями и служебными провинностями усматривается существенное различие, обусловливаемое тем, что дисциплинарная ответственность служащих есть последствие самостоятельного, независимо от преступности или непреступности данного деяния, нарушения особых, вытекающих из служебно-подчиненных отношений обязанностей, к которым принадлежит также соблюдение достоинства власти во внеслужебной деятельности служащих” и комментирует стиль документа следующим образом: “В этом отрывке встречается только одно нерусское слово; тем не менее, это настоящая китайская грамота. В русском переводе это можно изложить так: “служебные провинности, в отличие от служебных преступлений, заключаются в нарушении обязанностей служебной подчиненности или несоблюдении достоинства власти вне службы; за эти провинности устанавливается, дисциплинарная ответственность”. В подлиннике 47 слов, в переложении-26, т. е. почти вдвое меньше”.

Когда читаешь документы, подобные приведенному, невольно приходит на память статья В. И. Ленина “Борьба с голодающими” (1903 г.), где анализируется стиль циркуляра, выпущенного царским министром Сипягиным. Ленин с горечью отмечает: “...Циркуляр... на девять десятых... наполнен обычным казенным пустословием. Разжевывание вещей давным-давно известных и сотни раз повторенных даже в “Своде законов”, хождение кругом да около, расписывание подробностей китайского церемониала сношений “между мандаринами, великолепный канцелярский стиль с периодами в 3.6 строк и с “речениями”, от которых больно становится за родную русскую речь...”.

Против, подобного казенно-официального языка единодушно возвышали свой голос передовые русские писатели. Так, Л. Н. Толстой в письме к Ф. Ф. Тищенкр. заявлял: “Я знаю по опыту, что вещи, писанные простым русским, а не литературным слогом, несравненна, понятнее простому читателю, т. е. большинству русских, людей. Выраженные простой речью, никакие оттенки не пропадают для читателя, между тем как то же. самое, изложенное литературным языком, пропускается мимо ушей и вызывает даже в простом читателе или слушателе томительное, удручающее впечатление... Эта искусственная литературная речь употребляется только в книгах, и в письмах (по скверной привычке). По скверной же привычке она проникает в разговоры между людьми так называемыми образованными, но обрывается и становится менее выдержанной в литературном отношении, чем живее интерес разговора”. Испытывая органическое отвращение к шаблонам фельетонно-газетной фразеологии, Л.Н. Толстой писал в 1884 г.: “Пусть будет язык Карамзина, Филарета, попа Аввакума, только не наш газетный” Подобные же суждения находим у Н. С. Лескова: “Усвоить литератору обывательский язык и его живую речь труднее, чем книжный. Вот почему у нас; мало художников слова, т. е. владеющих живой не литературной речью”.Против дидактико-публициститеских форм речи, и против смешения их с речью художественной выступал также А. Ф. Писемский и многие другие писателя. Все это, свидетельствует о том, что во второй половине XIX в. обостряется процесс столкновений разных стилистических систем в национальном литературном русском языке и, что язык продолжает совершенствоваться и шлифоваться, сближаясь с разговорной речью народных масс.

В предшествующей главе было показано, что к середине XIX в. публицистический стиль постепенно занимает господствующее положение, которое до первой половины этого века было свойственно стилю художественной литературы. Это, однако, не означает, что литературно-художественный стиль вовсе устраняется из процесса развития и обогащения русского литературного языка. Он продолжает расти и крепнуть от десятилетия к десятилетию, тесно взаимодействуя с публицистическим и научным стилями. Ярким примером такого взаимодействия может служить роман Л. Н. Толстого “Война и мир”, на страницах которого немало отступлений философского и даже математического характера.

Что же касается самого публицистического стиля русского литературного языка, то он, как справедливо было отмечено специалистами, формируется при ведущей роли в его развитии революционно-демократической публицистики. Именно она прокладывала новые пути, пропагандировала новые идеи, отличалась боевым, наступательным характером, смелостью, новизной, оригинальностью. Благодаря этой публицистике в русском интеллигентском словоупотреблении, начиная с 40-х годов закрепляется слово прогресс, по царскому распоряжению запрещенное к употреблению “в официальных бумагах”. В те же годы укореняется слово среда в значении окружающее общество, социальное окружение, обстановка (ср. фр. milieu). Появляется выражение среда заела, заеден средою (ср. в балладе А. К. Толстого “Поток-богатырь”).

Для публицистики Н. А. Добролюбова характерными можно признать такие слова и выражения, как “свобода языка, внезапно разрешившаяся, называется теперь гласностью” (“Мысли светского человека”, 1859 г.); “нет инициативы в характере”, “субъект человеческой породы, ... экземпляр” (“Благонамеренность и деятельность”, 1860 г); “начала общественной жизни” (“Непостижимая странность”, 1860 г.); “Говорильня”-в значении парламент (“Из Турина”, 1861 г.); “... исполнен скептицизма”, ||3лой дух какой-то нам предстал || И новым именем || Святыню нашу запятнал” (“Свисток”, 1861 г., № 6); “принцип невмешательства (поп intervention)”, “какой обширный горизонт (quel vaste horizon) открывается для политической мудрости” (“Письма благонамеренного француза”, 1861 г.) и др. Отметим еще такие слова и выражения, возникшие сначала в языке революционно-демократической публицистики, но быстро привившиеся в широком интеллигентском словоупотреблеиии: гуманность, эмансипация, начала (в смысле принципы), миропонимание, направление (в смысле политическое направление), почва (отсюда беспочвенность, беспочвенный), тенденция, вопрос (в значении проблема, задача - женский вопрос, крестьянский вопрос, восточный вопрос и т. п.), средостение (как эвфемизм для понятия “бюрократия”), свистопляска и мн. др. Эти и подобные выражения распространялись через сферу журнально- и газетно-публицистической речи.

Говоря о развитии стиля революционно-демократической публицистики в указанные годы, нельзя забывать о тяжелейшем гнете царской цензуры. Стремление литераторов донести до народа правду, минуя цензурные рогатки, привело к образованию особых приемов иносказания, так называемого эзоповского языка. В. И. Ленин сопровождает это понятие эпитетом проклятый, напоминая, что к нему “царизм заставлял прибегать всех революционеров, когда они брали в руки перо для "легального" произведения”.

Общественные условия, в которых складывались речевые выразительные средства революционно-демократической публицистики, коренным образом отличались от тех, которыми пользовалась официальная и примыкавшая к ней буржуазная публицистика. Видный публицист некрасовского “Современника” М. А. Антонович в полемике со славянофильской газетой “День”, издававшейся И. С. Аксаковым, писал по поводу “жалкой свободы слова”, предоставлявшейся тогда легальными изданиями: “Эта жалкая свобода оставлять пустые пробелы на месте запрещенных статей была прерогативой и привилегией одного только "Дня" потому что другие журналы не имели права печатать даже несколько точек взамен запрещенных цензурой мест”.

Чтобы понять эти общественные условия, следует рассмотреть цензурные изъятия, которые производились в статьях Н. А. Добролюбова или М. Е. Салтыкова-Щедрина в “Современнике”. Устранялись из текстов революционно-демократической публицистики слова и выражения актуальные и злободневные в идеологическом отношении, например такие, как конституция, убеждения, право, освобождение человеческой личности и др. Из статьи Добролюбова о крепостном праве было убрано выражение снимаются оковы, совершенно недопустимыми были выражения свобода слова, гласное выражение идей.

Своеобразны и замены, к которым был вынужден прибегать сам Добролюбов. Вместо тупоумие администраторов он должен был написать замечательная скудость сообразительности; вместо донос-то, что рифмуется с носом, вместо грамотные негодяи - господа и т. п.

Однако несмотря на все препятствия и преграды, которыми царское правительство стремилось зажимать в тиски революционно-демократическую публицистику, она не сдавалась и двоим развитием способствовала тому, что русский литературный язык во второй половине XIX в. органически впитал в себя все ее достижения и оказался способным выражать необъятное количество самых различных идей, мыслей и переживаний простых русских людей.

Взаимодействие между публицистическим стилем и стилем художественной литературы на данном этапе развития языка заключается, наряду с прочим, и в том, что в общелитературном словоупотреблении прочно закрепляются многие меткие и образные крылатые выражения, восходящие к творчеству самых различных и разностильных художников русского слова: вещественные знаки невещественных отношений (И. А. Гончаров “Обыкновенная история”), жалкие слова (выражение Захара, слуги Обломова), Обломов (о ленивом сибарите), обломовщина (Н. А. Добролюбов); ударь раз, ударь два, но не до бесчувствия же (слова Расплюева из “Свадьбы Кречинского” А. В. Сухово-Кобылина); как дошла ты до жизни такой? (Н. А. Некрасов “Убогая и нарядная”); вот приедет барин-барин нас рассудит (Н. А. Некрасов “Забытая деревня”); белая арапия (выражение свахи из комедии А. Н. Островского “Праздничный сой до обеда”); мысль изреченная есть ложь (Ф. И. Тютчев); бытовое явление (В. Г. Короленко) и мн. др.

Таким образом, от десятилетия к десятилетию образовывалась и совершенствовалась, при активном взаимодействии речевых элементов, принадлежащих к разным функциональным стилям, система “классического”, “образцового” русского литературного языка в период, который В. И. Ленин с полным основанием назвал временем “от Пушкина до Горького”, и это касается всех уровней этой системы: грамматического, лексико-фразеологического и стилистического.

Глава восемнадцатая. Значение языка 90-х годов XIX в. для становления русского литературного языка нашей современности

Научный интерес вызывает вопрос о том, как соотносятся “классический” русский литературный язык конца XIX в. и современный русский литературный язык послеоктябрьского времени. Данная проблема тесно связана с общим вопросом о том” как реагирует язык на революционные перевороты в обществе, и потому приобретает общемировоззренческий характер. С марксистских позиций этот вопрос рассматривался Полем Лафаргом на материале французского языка до и после буржуазно-демократической революции 1789-1794 гг. Ученый назвал сдвиги, произошедшие во французском литературном языке данного периода, “внезапной языковой революцией”, осуществленной параллельно с революцией социальной. Имея в виду именно стилистическую систему французского литературного языка XVII-XVIII вв., Лафарг утверждал, что “классический язык пал вместе с французской монархией; романтический язык, рожденный на трибуне парламентских собраний, будет существовать до тех пор, пока существует парламентаризм”.

Наблюдения, содержащиеся в работе П. Лафарга, и выводы, к которым он пришел, представляют несомненную значимость для решения мировоззренческого вопроса о связи между языком и обществом. И хотя во многих случаях П. Лафарг проявлял неумеренное увлечение темой, хотя он иногда впадал в противоречия и пользовался неотработанной и малодифференцированной лингвостилистической терминологией, не разграничивая понятий “язык” и “стилистическая система языка”, - все же его труд заслуживает внимания как первая попытка подойти к решению поставленной проблемы с марксистских позиций.

Однако в ходе известной дискуссии тю вопросам языкознания на страницах газеты “Правда” летом 1950 г. труд П. Лафарга был малообоснованно, но бесповоротно дискредитирован. И с тех пор советские ученые к нему не обращались. В названной дискуссии возобладали мнения, согласно которым язык не претерпевает существенных изменений при смене общественных базисов и надстроек. В частности, стало общепринятым утверждение, что русский язык после Великой Октябрьской социалистической революции сохранил без каких-либо серьезных изменений свою основу, т. е. “основной словарный фонд” и грамматический строй, и что лишь словарный состав русского языка послереволюционный период пополнился рядом новых слов, отразивших новый экономический и государственный строй, новую культуру и новый быт, развитие науки и техники. Наряду с этим признавалось, что ряд слов в послереволюционную эпоху изменил смысловое значение, а отдельные слова “выпали из языка”, перестали повседневно употребляться в речи, перейдя в пассивный лексический фонд. Таким образом, весь процесс изменений языка в период социальной революции был сведен к чисто механическому, арифметическому приращению в словарном составе языка.

В процессе дискуссии основное внимание было сосредоточено на коммуникативной функции языка, на его роли в качестве орудия общения и обмена мыслями в обществе. Экспрессивно-стилистическая функция языка совершенно не была затронута, так же как стилистическая система и процессы ее развития. Вместе с тем был выявлен несомненно объективный факт: русский литературный язык после Великой Октябрьской революции действительно претерпел в лексической и стилистической системе менее заметные изменения, чем французский литературный язык в период буржуазно-демократической революции 1789-1794 гг.

Данный факт привлек внимание советских языковедов еще в 20-е годы. Так, А. М. Селищев, сопоставляя наблюдавшиеся им новые явления в русском языке периода революции с аналогичными изменениями во французском языке революционной поры, писал: “Но в общем характере отношения к языку предшествующего периода имеется и значительное различие. Французских революционеров не удовлетворяла изящно-изысканная речь аристократической эпохи: чувствовалось ее сильное несоответствие действительности революционного времени. Такого резкого расхождения между языком русской интеллигенции дореволюционного времени и языком революционных деятелей на русской почве не было. Русский литературный язык в течение XIX века был приспособлен для передачи самых тонких и сложных социальных и индивидуальных явлений”.

Дальнейшие исследования советских ученых развили и подтвердили это предположение, высказанное более полувека назад. Так, в 1953 г. С. И. Ожегов доказал, что “те новые явления, которые отражают живые тенденции современности, не появились как феникс из пепла: они порождены всем предшествующим ходом развития языка”. Его работа показала, что нередко новизна того или иного слова в русском языке послереволюционной эпохи была лишь относительной. Здесь же С. И. Ожегов правильно объяснил причины отмеченной им своеобразной исторической аберрации, которые, по его мнению, состояли в том, что языковеды 1930-1940-х годов относительно хорошо представляли себе семантико-стилистическую систему русского литературного языка наших дней, однако имели только самые общие и поверхностные представления о движении словарного Состава языка за период, непосредственно предшествовавший революционной эпохе. В то время, когда писал С. И. Ожегов, действительно, специальных работ, посвященных развитию словарного состава- русского литературного языка во второй половине XIX в., еще не было. Между тем для понимания исторического развития русской лексики в послеоктябрьский период и это время представляет громаднейший научный интерес. Ожегов своевременно напомнил о том, то предреволюционная эпоха была не только и не просто временем развития капитализма в России, но и периодом деятельности революционных демократов, периодом зарождения и роста рабочего пролетарского движения. “В речи демократической, а особенно революционно-демократической интеллигенции... возникали слова и черты словоупотребления, отражавшие идеологию передовой части общества”.

В 1965 г. вышла в свет монография Ю. С. Сорокина “Развитие словарного состава русского литературного языка (30- 90-е годы XIX в.)”. Эта книга в значительной степени восполнила пробел в специальной литературе, который ощущался Ожеговым. Книга Ю. С. Сорокина посвящена развитию семантико-стилистической системы русского языка. Как отмечает автор книги, 30-90-е годы-“время окончательного сложения нормы нашего литературного языка в самой обширной сфере- сфере словоупотребления”. Далее Ю. С. Сорокин пишет: “По существу процессы, так бурно проявившиеся в словарном составе нашего литературного языка около середины прошлого столетия, продолжаются и в последующее время вплоть до наших дней. И там и тут мы имеем дело при всех отдельных отличиях с новой, современной, нормой словоупотребления русского литературного языка”.

Русский литературный язык в середине и во второй половине XIX в. развивался под мощным и все возраставшим воздействием на него прогрессивной русской литературы, усиливавшей в себе в эту пору дух последовательного реализма при ведущем положении во всей русской культуре революционно-демократической общественной мысли и публицистики. Ю. С. Сорокин, без сомнения, прав, утверждая, что “поток развертывавшейся в стране широкой демократической борьбы за переустройство русского общества коснулся и русского литературного языка, сделав его мощным орудием, мысли и обогатив его новыми семантико-стилистическими средствами”.

Ю. С. Сорокину удалось до известной меры, проникнуть в ту взаимосвязь и взаимозависимость, которая всегда существовала между историей русского народа и его освободительной борьбой против социального угнетения, с одной стороны, и историей литературного языка, с другой стороны. Этими обстоятельствами, по нашему убеждению, и объясняется различие между изменениями французского и русского литературных языков в периоды революционных потрясений, переживавшихся русским и французским народами.

Касаясь же общей проблемы связи истории народа с историей его языка, мы должны указать, что язык как семиотическая система, как система знаков, существующая для общения между людьми и обмена мыслями в обществе, действительно, в периоды революционных взрывов в истории общества, не может претерпевать серьезных изменений. Без сомнения, изменениям подвергаются стилистические системы языка, будучи наиболее тесно связанными с общественным строем своей эпохи. Однако и в этих случаях степень и характер изменений в каждом отдельном литературном языке в каждую определенную историческую эпоху должны рассматриваться в непосредственной зависимости от конкретной исторической обстановки, в которой осуществляется общественное функционирование языка.

В прямой связи с рассмотренным вопросом стоит другой: о начале нового, современного подпериода в развитии русского литературного языка. Обычно этот подпериод называют “советским”, относя его начало к 25 октября 1917 года, т. е. к дате Великой Октябрьской социалистической революции, когда в результате победы пролетариата было положено начало существованию рабоче-крестьянского социалистического государства. Тем самым нация буржуазная была заменена социалистической, а русский литературный язык стал обслуживать потребности великой русской социалистической нации.

Однако в свете того, о чем было сказано выше, становится ясно, что такое механическое отсекание нового подпериода от предыдущей исторической эпохи явно неправомерно. В названной работе С. И. Ожегова-совершенно правильно было отмече но, что “в недрах передовой- и прежде всего партийно-коммунистической Общественности дореволюционного времени зарождалось то словоупотребление, та терминология, те продуктивные словообразовательные способы, которые послужили одной из основ многочисленных изменений в словарном составе русского языка после революции”.

Отсюда, по справедливому мнению С. И. Ожегова, следует, что историк языка, исследователь его словарного состава должен тщательно изучить материалы как художественной литературы, так и публицистики предреволюционной эпохи перед тем, как проводить грань между революционным и послереволюционным словоупотреблением. Такое исследование сможет показать живые традиции, неразрывно связывающие развитие словарного состава русского языка нашей эпохи с временем предреволюционных лет.

В названной статье, указав на то, что существующие толковые словари обычно служат показателем уровня развития лексики своего времени, однако обычно далеко не полны в разных отношениях, С. И. Ожегов обращается к известному, вышедшему В 30-х годах “Толковому словарю русского языка” под редакцией Д. Н. Ушакова, в котором с наибольшей полнотой и объективностью (для своего времени) отражен словарный состав литературного русского языка тех лет. Одной из задач, встававших перед составителями этого словаря, было выделить все новое, что появилось в русском языке после Великой Октябрьской социалистической революции. Во вступительной статье “Как пользоваться словарем?”, в § 15 под заглавием “Пометы, устанавливающие историческую перспективу в словах современного языка”, сказано: “(нов.), т. е. новое, означает, что слово или значение возникло в русском языке в эпоху мировой войны и революции (т. е. с 1914 г.)”.

Однако, как верно замечено Ожеговым, “в словаре допускалось искажение исторической перспективы: он относил к новому то, что бытовало & революционной среде до первой мировой войны и Великой. Октябрьской социалистической революции”. Правда, тут же говорит С. И. Ожегов, многие из подобных слов действительно широко распространились и вошли в обиход речевого употребления народа именно в революционную эпоху, почему и стали в один ряд с новообразованиями советского времени.

Ученый произвел проверку ряда слов, отмеченных пометой “новое” в “Толковом словаре русского языка”, по сочинениям В. И. Ленина, написанным в дореволюционные годы. Оказалось, что такие лексемы, как самокритика, национализация, элемент (в отношении к человеку, личности), эаеэжательство, эаезжательский, обладающие в “Словаре...” названной пометой, обнаруживаются в произведениях В. И. Ленина начиная с 1894 г. постоянно. Так, в 1904 г. В. И. Ленин писал в работе “Шаг вперед, два шага назад”: “Русские социал-демократы уже достаточно обстреляны в сражениях, чтобы не смущаться этими щипками, чтобы продолжать, вопреки им, свою работу самокритики и беспощадного разоблачения собственных минусов...”

Лексема национализация в значении организация” чего-либо на национальных началах найдена С. И. Ожеговым в работе В. И. Ленина “Национализация еврейской школы”, напечатанной в газете “Северная правда” 18 августа 1913 г. В трудах более раннего времени мы можем найти и другое, современное значение этого слова в составе специального термина национализация земли. В “Заключительном слове по аграрному вопросу” на IV (Объединительном) съезде РСДРП в апреле 1906 г. В. И. Ленин говорил: “При прочих равных условиях муниципалитет и муниципальное землевладение является несомненно более узкой ареной классовой борьбы, чем вся нация, чем национализация земли”. И далее термин повторен еще два раза.

В “Словаре...” под ред. Д. Н. Ушакова без специальной пометы, но как новые толкуются слова: строительство (перен.), авангард (перен.), хвостизм, электрификация. И эти лексемы обнаружены С. И. Ожеговым в ленинском словоупотреблении по произведениям дореволюционной поры. Так, в статье “Разговор” (март-апрель 1913 г.) читаем: “Те, кто привыкли отрицать и продолжают отрицать принципы партийного строительства, не сдадутся без самого отчаянного сопротивления”. Слово авангард есть в “Материалах к вопросу о борьбе внутри с.-д. думской фракции”, напечатанных в октябре 1913 г.: “...металлисты авангард (передовой отряд) всего пролетариата России”. Анализируя действия оппортунистов, В. И. Ленин в 1904 г. в книге “Шаг вперед, два шага назад” писал, что их действия “неминуемо приводят к оправданию отсталости, к хвостизму, к жирондистским фразам”. Заметим, что и по словообразовательной модели (присоединение к русской основе латинского суффикса -изм) слово хвостизм, как и отзовизм и т. п., является типичным именно для послеоктябрьской эпохи. Лексема электрификация тоже рассматривается обычно как характерный для советской эпохи термин. И это слово употребляется В. И. Лениным в 1913 г., правда, в кавычках, как неассимилированное еще русскому языку новшество: “"Электрификация" всех фабрик и железных дорог сделает условия труда более гигиеничными, избавит миллионы рабочих от дыма, пыли и грязи, ускорит превращение грязных отвратительных мастерских в чистые, светлые, достойные человека лаборатории”.

К этим наблюдениям, сделанным С. И. Ожеговым, добавим еще о слове электричка, которое кажется неотъемлемой принадлежностью техники и быта наших дней. Оно употреблено В. И. Лениным в “Докладе об Объединительном съезде РСДРП” (май 1906 г.) в следующем контексте: “Такая реформа будет игрушкой и вредной игрушкой, ибо Треповы и Дуба-совы оставят за выборными местными властями право устраивать водопроводы, электрички и пр., но никогда не смогут оставить за ними отобранных у помещиков земель” (речь идет о предлагавшейся на съезде меньшевиками муниципализации помещичьих землевладений).

По правильному наблюдению С. И. Ожегова, представляет интерес относящаяся еще к дореволюционному времени семантическая эволюция слова элемент (элементы) в значении слой (слои) общества. Обычно эта лексема употреблялась как стилистически нейтральная, по отношению к любым членам общества. Так, в работе В. И. Ленина “Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?” читаем: “...русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ”. Однако затем смысловое содержание этого слова сужается, и оно начинает обозначать только таких людей, которые не идут вместе с передовой частью рабочего класса. Слово элемент закрепляется в сочетаниях с прилагательными, содержащими неодобрительную оценку: антиискровские, неустойчивые, колеблющиеся, околомарксистские и т. п. элементы. После 1917 г. это слово преимущественно начинает обозначать общественные слои- контрреволюционные, чуждые (или, наоборот, сочувствующие) элементы. В первые годы после Октября в просторечном употреблении слово элемент в сочетаниях с соответствующими определениями закрепляется в функции обозначения отдельного лица с отрицательной характеристикой: Он- вредный элемент. В таких сочетаниях слово становится достоянием советской беллетристики; см. у А. Н. Толстого: “Сватался Ужевкин, ... но я отказала ему, потому что он ненадежный элемент”. И, наконец, заключительный момент смысловой эволюции: слово это употребляется в просторечии и без определений, в значении контрреволюционер; например, у Шолохова: “Брешешь, как элемент!”

Таким образом, нам кажется целесообразным признать рубежом, отграничивающим современный этап в развитии русского литературного языка от предшествующего ему, не 1917 г., а конец XIX-начало XX в., примерно 1890-е годы, когда, по известному определению В. И. Ленина, начинается пролетарский этап в русском освободительном движении, когда начинает свою революционную деятельность В. И. Ленин, когда происходит слияние теоретического марксизма с общерусским рабочим движением и когда в литературе начинает звучать голос “Буревестника революции”-М. Горького.

История русского литературного языка

«Красота, великолепие, сила и богатство российского языка явствует довольно из книг, в прошлые веки писанных, когда ещё не токмо никаких правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что оные есть или могут быть», - утверждал Михаил Васильевич Ломоносов .

Исто́рия ру́сского литерату́рного языка́ - формирование и преобразование русского языка , используемого в литературных произведениях. Старейшие из сохранившихся литературных памятников датируются XI веком. В XVIII-XIX веках этот процесс происходил на фоне противопоставления русского языка, на котором говорил народ, французскому - языку дворян . Классики русской литературы активно исследовали возможности русского языка и были новаторами многих языковых форм. Они подчеркивали богатство русского языка и часто указывали на его преимущества по сравнению с языками иностранными. На почве таких сравнений неоднократно возникали диспуты, например споры между западниками и славянофилами . В советские времена подчёркивалось, что русский язык - язык строителей коммунизма , а в эпоху правления Сталина проводилась кампания борьбы с космополитизмом в литературе. Преобразование русского литературного языка продолжается и в настоящее время.

Устное народное творчество

Устное народное творчество (фольклор) в форме сказок , былин , пословиц и поговорок уходит корнями в далёкую историю. Они передавались из уст в уста, их содержание отшлифовывалось таким образом, что оставались наиболее устойчивые сочетания, а языковые формы обновлялись по мере развития языка. Устное творчество продолжало существовать и после появления письменности. В Новое время к крестьянскому фольклору добавился рабочий и городской, а также армейский и блатной (тюремно-лагерный). В настоящее время устное народное творчество наиболее выражено в анекдотах. Устное народное творчество влияет и на письменный литературный язык.

Развитие литературного языка в древней Руси

Введение и распространение письменности на Руси, приведшее к созданию русского литературного языка, обычно связывают с Кириллом и Мефодием .

Так, в древнем Новгороде и других городах в XI-XV вв были в ходу берестяные грамоты . Большинство из сохранившихся берестяных грамот - частные письма, носящие деловой характер, а также деловые документы: завещания, расписки, купчие, судебные протоколы. Также встречаются церковные тексты и литературные и фольклорные произведения (заговоры, школьные шутки, загадки, наставления по домашнему хозяйству), записи учебного характера (азбуки, склады, школьные упражнения, детские рисунки и каракули).

Церковнославянская письменность, введённая Кириллом и Мефодием в 862 году, основывалась на старославянском языке , который в свою очередь произошёл от южнославянских диалектов. Литературная деятельность Кирилла и Мефодия состояла в переводе книг святого Писания Нового и Ветхого завета. Ученики Кирилла и Мефодия перевели на церковнославянский язык с греческого большое количество религиозных книг. Некоторые исследователи полагают, что Кирилл и Мефодий ввели не кириллицу , а глаголицу ; а кириллица была разработана их учениками.

Для систематизации церковнославянских текстов и введения единых языковых норм в Речи Посполитой были написаны первые грамматики - грамматика Лаврентия Зизания (1596) и грамматика Мелетия Смотрицкого (1619). Процесс формирования церковнославянского языка был, в основном, завершен в конце XVII века, когда патриархом Никоном были произведены исправление и систематизация богослужебных книг.

По мере распространения церковнославянских религиозных текстов на Руси, постепенно стали появляться и литературные сочинения, которые использовали письменность Кирилла и Мефодия. Первые такие сочинения относятся к концу XI века. Это «Повесть временных лет » (1068), «Сказание о Борисе и Глебе », «Житие Феодосия Печорского», «Слово о законе и благодати » (1051), «Поучение Владимира Мономаха » (1096) и «Слово о полку Игореве » (1185-1188). Эти произведения написаны языком, который представляет собой смешение церковнославянского языка с древнерусским .

Реформы русского литературного языка XVIII века

Наиболее важные реформы русского литературного языка и системы стихосложения XVIII века были сделаны Михаилом Васильевичем Ломоносовым . В 1739 г. он написал «Письмо о правилах российского стихотворства», в котором сформулировал принципы нового стихосложения на русском языке. В полемике с Тредиаковским он утверждал, что вместо того, чтобы культивировать стихи, написанные по заимствованным из других языков схемам, необходимо использовать возможности русского языка. Ломоносов полагал, что можно писать стихи многими видами стоп - двусложными (ямб и хорей ) и трёхсложными (дактиль ,анапест и амфибрахий ), но считал неправильным заменять стопы на пиррихии и спондеи. Такое новаторство Ломоносова вызвало дискуссию, в которой активно участвовали Тредиаковский и Сумароков . В 1744 г. были изданы три переложения 143-го псалма , выполненные этими авторами, и читателям было предложено высказаться, который из текстов они считают лучшим.

Известно, однако, высказывание Пушкина, в котором литературная деятельность Ломоносова не одобряется: «Оды его… утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности - вот следы, оставленные Ломоносовым». Белинский назвал этот взгляд «удивительно верным, но односторонним». Согласно Белинскому, «Во времена Ломоносова нам не нужно было народной поэзии; тогда великий вопрос - быть или не быть - заключался для нас не в народности, а в европеизме… Ломоносов был Петром Великим нашей литературы».

Кроме вклада в поэтический язык, Ломоносов был также автором научной русской грамматики. В этой книге он описал богатства и возможности русского языка. Грамматика Ломоносова была издана 14 раз и легла в основу курса русской грамматики Барсова (1771), который был учеником Ломоносова. В этой книге Ломоносов, в частности, писал: «Карл пятый, римский император, говаривал, что ишпанским с богом, французским - с друзьями, немецким - с неприятельми, итальянским - с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка.» Интересно, что Державин позже высказался похоже: «Славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков, не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские: итальянский, французский и испанский, кольми паче немецкий».

Современный русский литературный язык

Создателем современного литературного языка считается Александр Пушкин . произведения которого считаются вершиной русской литературы. Этот тезис сохраняется в качестве доминирующего, несмотря на существенные изменения, произошедшие в языке за почти двести лет, прошедшие со времени создания его крупнейших произведений, и явные стилистические различия между языком Пушкина и современных писателей.

«Великий, могучий …»

И. С. Тургеневу принадлежит, пожалуй, одно из самых известных определений русского языка как «великого и могучего»:

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Подобные документы

Глава пятнадцатая. Русский литературный язык в 30-50-е годы XIX в. (после Пушкина)

Глава семнадцатая. Развитие русского литературного языка во второй половине IХ в. (до 1890-х годов)

Глава восемнадцатая. Значение языка 90-х годов XIX в. для становления русского литературного языка нашей современности

Шаманизм хотят приравнять к официальным религиям россии Какие национальности исповедуют шаманизм

Управление многоквартирными домами

Святитель Феофан Затворник

Категории

Последние статьи

Гребнево церковь. Гребнево. Церковь Гребневской иконы Божией Матери. Одинцовский Православный социально-культурный центр

Энергетика смерти убивает живых

Темная сторона души человека

Магические обряды и заговоры на святки Сильные заговоры на святки любовь

Рецепты десертных блюд из груши

Как испечь булочки с корицей из дрожжевого теста по пошаговому рецепту с фото Выпечка из сахара и корицы

Как замачивают свиные ножки в уксусе

Почему все-таки Христос выгнал торговцев из храма

Патриарх Кирилл: Что такое тщеславие

Реклама

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Подобные документы

Глава пятнадцатая. Русский литературный язык в 30-50-е годы XIX в. (после Пушкина)

Глава семнадцатая. Развитие русского литературного языка во второй половине IХ в. (до 1890-х годов)

Глава восемнадцатая. Значение языка 90-х годов XIX в. для становления русского литературного языка нашей современности

Возможно вам будет интересно:

Категории

Последние статьи

Реклама